Первая «бомба»

23 декабря 1961 года в калужской областной газете «Знамя» появился отклик на «Тарусские страницы». Он начинался подробным разбором повести Владимира Максимова «Мы обживаем землю» и поэмы Корнилова «Шофёр». Авторами были преподаватели педагогического института Н. Кучеровский и Н. Карпов. Специально или нет, но рядом редакция поместила хвалебный отзыв на книгу Левиты о Салтыкове-Щедрине.

На Максимове не хотелось бы останавливаться. То был дебют молодого автора, который потом обретёт известность благодаря другим произведением, своей гражданской позиции, может быть, эмиграции. Для начинающего человека публикация в таком альманахе была безусловным успехом. Странно, что его произведение называют «повестью», по жанру это рассказ. Разумеется, хороший рассказ лучше плохой повести, но при всех достоинствах это произведение достаточно проходное. И по широте замысла, и по художественным средствам, и по проработке характеров… Может, она была бы и хороша, не будь «Территории» Олега Куваева. Достаточно точно, на мой взгляд, отозвался о повести Максимова критик Евгений Осетров в «Литературной газете»: у начинающего писателя в руках богатый и разнообразный материал, но «эксцентричные умозаключения и эпизоды» выглядят «как литературное манерничание». Может быть, здесь есть и «стремление быть ультрасовременным», но, если действительно есть, оно помножено на недостаток мастерства, хотя автор умеет схватывать детали, создать свой образ.

«В повести (поэме. – В.Б.) В. Корнилова по существу дискредитируется моральный облик покорителей целины, чьи горячие сердца и золотые руки дали родной стране миллиарды пудов хлеба», – писали критики1.

«Шофёр» будет позиционироваться как образец «грубого натурализма». Это, конечно, не лакировочный фильм «Иван Бровкин на целине», снятый чуть раньше, в 1958-м. Здесь при желании можно усмотреть общий лейтмотив: там и там герой служит в армии, после чего едет поднимать нетронутые и непаханые земли, пытается выстроить семейное счастье. Только в «Шофёре» сюжетная линия драматичней, но она вовсе не безысходна. Герой сходится с замужней Тонькой, чего невозможно скрыть от посторонних глаз, мечтает о своём доме, но приезжает муж – капитан второго ранга, и увозит её. С той же лёгкостью, с какой Тонька сошлась с шофёром, с той же и возвращается к мужу, уезжая из целинного посёлка.

Четверостишие о том, что счастливых браков не бывает, что через год они рушатся, потом будут склонять в партийных кабинетах, а поэму назовут «очернительством», усмотрев в ней пресловутую «дискредитацию морального облика» целинников. Но, такое впечатление, что никто из чиновников и критиков не дочитал «Шофёра» до конца. Осознание общей победы над степью помогает герою преодолеть душевный разлад. Минул год, и стало «невпроворот зерна», колонны машин везут его одна за другой и целинник рад, что в этом есть доля и его труда…

Да, победа. Но есть нечто, что пафосными лозунгами не преодолено, и преодолимо ли в принципе – большой вопрос: фатальный трагический разлад между людьми. В конечном счёте, им требуется не общее, но и личное счастье, и тогда необходим ответ на вопрос, что же такое счастье, на вопрос об экзистенциальной сущности человека. Перед читателем поэмы он открыт. У каждого человека своё понимание счастья, а собственное становление всегда требует мужества и суда совести. Но надежду даёт труд – как ни истасканно это звучит – ради достижения общечеловеческого благоденствия. Ради того (как это сказано у философа Алексея Лосева), чтобы «вырвать сорную траву в прекрасном саду человеческой жизни». Поэтому совершенно не важно, какими мотивами руководствовался шофёр Корнилова, отправляясь на целину, важно, почему он там остался и не бросил работу. Мимо этого оба критика прошли.

Третьим, на чью голову опустилась кондовая критическая дубина, утяжелённая цитатой из Хрущёва по поводу задач, стоящих перед советским писателем, был Казаков. «Ни в одном из трёх рассказов Юрия Казакова нет ничего, что говорило бы о стремлении писателя объяснить первопричины тех уродливых явлений жизни, которые воплощены в центральных образах этого цикла рассказов. Авторская позиция сказывается в другом: в навязывании читателю ложных представлений о безотрадной жизни современной деревни, об извечности уродливых страстей и стремлений людей»2.

«Вкус хлеба», с одной стороны, конечно, «изобличение мещанки». Героиня получает телеграмму о смерти матери. Известие совершенно её не трогает. Через несколько месяцев она всё-таки вынуждена ехать в деревню, чтобы продать дом. И когда идёт на кладбище, когда видит могилу бабушки, рядом с которой легла и мать, вдруг падает наземь с истошным рёвом.

Здесь Казаков схватил, но, быть может, не до конца раскрыл глубинную онтологическую тему мистического родства и связи живущих и умерших. Именно на кладбище у главной героини пробуждается то подлинно человеческое, чего нельзя выразить словами, только звериным воем. Осознание тягостной боли этого разрыва… Но рана быстро затягивается, всё возвращается «на круги своя». В самом деле – почему?

Опускать этот рассказ до сатиры — значит смотреть на него поверхностно. Тем не менее, рассказ оставляет впечатление недоработанности. Его стоило бы, наверное, отложить, перечитать, переписать... В 1984-м, то есть на следующий год после смерти Казакова, в издательстве «Современник» вышел в свет его сборник «Осень в дубовых лесах». В предисловии говорилось, что сюда включены лучшие рассказы писателя. Книгу редактировал Юрий Бондарев. «Хлеб» он не включил. А вот «В город» и «Ни стуку, ни грюку» вошли.

Эти рассказы пережили своё время.

Но…

«Жизнь в рассказах Ю. Казакова лишена одухотворённости, а люди – черт благородства. Собственнические, грубо эгоистические, чувственные, а то и просто зоологические инстинкты господствуют над помыслами и поступками людей», и дальше в том же духе... Вывод критиков: «За внешней объективностью манеры повествования, заимствованной у классиков русского реалистического рассказа, скрывается в произведениях Ю. Казакова определённая тенденция – нарисовать жизнь современной деревни в тёмных тонах, подчеркнуть извечность и живучесть жестоких нравов в деревенской среде»3.

Что рассказ «В город» «актуален и отлично написан», верно, и надо отдать должное редколлегии «Тарусских страниц», отстоявшей Казакова. А вот то, что он «раскрывает психологию шабашника», хорошо только для частного письма. Это односторонний подход. Главный герой Василий Каманин из деревни Моховатки должен отвести жену в больницу. Он беспробудно пьёт, работать в колхозе не хочет, ругается с председателем, который не даёт ему лошадь, и, когда наконец-то надо отправляться в город, режет барана, чтобы там его продать и покутить. Конечно, он шкурник. Он заранее прикинул, что придётся делать, когда Акулина, ещё живая, умрёт… Правы рецензенты, жизнь тут нарисована в чёрных тонах. Но критики прошли мимо другого.

Больная Акулина выходит на крыльцо с узелком, куда собрала бельё, вдруг нужно будет сменить в больнице. «Кое-как вскарабкавшись на телегу, она покрылась дождевиком и стала поджидать Василия, с тоской и любовью глядя на тёмные поля и реку внизу, оглядывая, будто прощаясь навсегда, свой дом и деревню». Дальше, через несколько абзацев, когда они уже едут в город. «Она глядела и вспоминала всю свою жизнь в колхозе: и молодость, и замужество, и детей, любя всё это ещё сильней и острей…» и т.д. Тот же мотив расставания, необратимого разрыва, что и в «Хлебе», и то же трагическое столкновение двух начал, движущих людьми: эгоистической корысти и любви, и в нём заключается главный конфликт рассказа. Слово «любовь» повторяется дважды, когда уезжает Акулина. Оно связано только с ней. Да, Казаков показал «извечность и живучесть» инфернального начала, но вместе с тем показал и то, что ему противостоит, борется и будет сражаться всегда, покуда жив род человеческий на земле.

В рассказе «Ни стуку, ни грюку» двое парней вырвались в леса, где можно поохотиться и некоторое время отдохнуть в глуши. Дело происходит на Смоленщине. Один, совхозный электрик Серёга, из баловства стал ухаживать за местной девушкой, а та ответила ему серьёзным чувством. Серёгу избили деревенские парни… Но пересказывать сюжет дело не слишком благодарное. Любовь противопоставлена животной страсти к женщине. Трагическому разладу между людьми – гармония и одухотворённость природы. В ней всё имеет свой смысл: запах подорожника, летящие куда-то скворцы, золотистая паутина. «Полыхали по горизонту зарницы, будто мигал и мигал им дух лесов и полей». Оставим без внимания подробности и детали. Рассказу можно посвятить отдельную статью. Критики настойчиво требуют авторского суда над героями. Но нужен ли он?

Полностью могу разделить негативную оценку рассказа Владимира Кобликова «Голубые слёзы» («невнятно изложенная история»). И положительную – рассказа «Летний дождь с моря» Галины Корниловой. Это очень короткие произведения и погоды не делают.

К 1961 году у Юрия Трифонова вышел сборник рассказов и роман «Студенты». В «Тарусские страницы» он дал маленькую зарисовку, которую трудно назвать рассказом, ни о чём. Наверно, у рецензентов не оставалось места, чтобы уделить немного внимания Окуджаве и действительно удачной повести Балтера «Трое из одного города». Здесь можно вполне согласиться с теми добрыми словами, что сказал о ней спустя пару недель в «Литературной газете» Евгений Осетров.

Поэзия получила разные оценки, хотя об этом разделе сказано было вскользь. От положительных (Коржавин, Досталь), до категорически отрицательных (Евгений Винокуров с его «Поэмой о полотёре» и «мелковатой философией» подборки в целом). «Болховское» Штейнберга, хоть и хорошая поэма (её всё-таки признали таковой), но с некрасовским размером и ритмом эпигонская. Подборка Слуцкого неровная, можно бы было что-то и отбросить.

Итоговый вывод звучал, как удар кувалдой. «Читая “Тарусские страницы”, испытываешь ощущение неполноценности бытия, духовной ущербности персонажей. В целом этот сборник может быть дурным советчиком нашей молодёжи». Все, кто над ним работал, не проявили должной ответственности и требовательности к авторам. Тут можно добавить – и не пытались проявлять.

«Забвение принципов партийности в литературе, безыдейность, эстетски объективистский взгляд на жизнь, натуралистическое копирование отрицательных явлений действительности могут заслужить лишь справедливое осуждение со стороны нашей общественности»4. Здесь, в последнем абзаце статьи «Во имя чего и для кого?», обозначен ключевой подход, которым руководствовались критики. Принцип партийности предполагает поиск идей и тем, изображение сюжетов и характеров, которые раскрывали бы задачи, идеалы и цели, за которые боролась победившая в стране партия. Тарусская редколлегия стремилась под благодушным девизом Паустовского «дать дорогу молодым» обойти систему литературного контроля, и этот манёвр почувствовали авторы областной газеты, упиравшие на партийность. Но составители попали в другую ловушку: авторская свобода не гарантировала художественного качества, а критериев отбора, общего идейного стержня редколлегия для себя не определила.

Два почтенных мужа, честь и украшение Тарусы, соседи Оттен и Балтер не обзывали друг друга в лицо гусаками, не подпиливали друг у друга столбы хлева и не жаловались в суд. И к статье в «Литературке», о которой пойдёт речь дальше, Балтер не имел никакого отношения, хотя Оттен был убеждён, что тут без него не обошлось. В письме Александру Гладкову, 1962 год, без даты, он жаловался: «А в “Литгазете” Балтер сосватал своего дружка Осетрова, и как уж ему на этом не свести со мной счёты?»5 Составитель альманаха и тут смотрел узко, зацикливая внимание на себе. Всё было сложней.

 

1 Кучеровский Н., Карпов Н. Во имя чего и для кого? // Знамя: Орган калужского областного и городского комитетов КПСС, областного и городского Советов депутатов трудящихся. 1961. №299, 23 декабря. С. 3.

2 Там же. С. 4.

3 Там же.

4 Там же.

5 РГАЛИ. Ф. 634 (Редакция «Литературной газеты»). Оп. 5. Д. 54. Л. 15.