Мест в плацкартном вагоне не было, но Славка Бетин особенно не расстраивался: не барин - помнет бока в общем. Эти оставшиеся пятьсот километров до дома он и на ногах готов протоптаться, только бы поезд скорее тронулся да поменьше на разных полустанках отпыхивался. Два чемодана он сразу же пристроил на решетке для багажа под самым потолком вагона. Если кто и захочет украсть - не дотянется, это не то, что на низу: взял и пошел. Рюкзак забил в угол второй полки. "Здесь и перекантуюсь,- ввернул мысленно любимое словечко, - до завтрашнего утра. А там на автобус или попутку - и здрасте вам, Марина Васильевна, целуйте собственного мужа в обе щеки, раскрывайте чемоданы, но не падайте в обморок".

Славка снял башмаки, подтянулся на руках и устроился на полке, продолжая думать о своем. Да-да, пусть в обморок упадут другие, когда она, его Мариночка, в финской дубленке, итальянских сапожках и в отечественной шапочке из голубого песца выплывет из дома и направится в клуб, держа своего благоверного под руку. И не кино будут глядеть остальные, а на них: парочка ладная. А те, кто честил Славку на чем свет стоит, когда он отрывался от родной земли за бешеными деньгами в северные края, теперь пожалеют о своих словах, сами ринутся туда, где он вкалывал.

Здесь Славка преувеличивал, прекрасно зная, что его односельчане не жадны до денег и не падки на тряпки, но позлословить ему, пусть мысленно, но хотелось. Два года не был Славка дома, ровно два года вспахивали без него землю, засевали зерном, убирали урожай, не слезая сутками с комбайнов. А он в это время, не выпуская из рук баранки, возил разные грузы по вечной мерзлоте и страшно тосковал по родным местам в полевых цветах и золотом мареве вызревающей пшеницы. О тоске Славка промолчит, не будет он трепаться и о снежных заносах, из которых собственноручно приходилось откапывать машину в такие морозы, что выпусти воробья - и он сразу, на лету, превратится в камень. Ничего не скажет и о дорогах, похожих в весеннее время на ледяное корыто. Да и весна там - понятие условное, не то, что здесь, на Урале, где пенится черемуха, по-особому розовеют яблони и пахнут небом студеные соцветья сирени. Зачем знать другим, как достались ему эти семь с половиной тысяч, которые он везет о собой, чтобы на собственной "Ниве" подкатывать к воротам собственного дома с прогулки, например, в город.

Славка завозился на полке и от удовольствия прижмурил глаза.

И вот она, Мариночка, в ярком платье, с высокой прической густых, похожих на ржаной сноп, волос, выходит из голубой машины, непременно из голубой, словно небо, словно Маринкины глаза. Если она сердилась, они у нее темнели, как темнеет перед грозой небосвод у горизонта, а когда ластилась к нему, нежно обвивала шею, запрокидывая голову, в глазах так и искрилась бирюза.

До чего же он любит ее, до чего же скучал там без нее! Фотокарточку так и держал на ветровом стекле: одним глазом - на дорогу, другим - на Маринку. Пол-России проехал - нигде такой не повстречал. Все ее письма знал наизусть. Едет в машине и распевает их во всю глотку, почти как в опере получалось. Если на ноты положить, то, пожалуй, заговорили бы о Славке как о новоявленном композиторе. Жаль, он музыкой раньше не занимался, не учился ее записывать: Маринка бы ему письма, а он ей в ответ нотную тетрадь. И Славка замурлыкал, сочиняя мелодию на слова последнего письма жены. "О мой родной, мой любимый! Без тебя мне так холодно, так одиноко. Уже и зима за окном. Тесно прижавшись друг к другу, падают снежинки. Им хорошо, весело. Они вместе, а мы с тобой врозь. Если бы мне превратиться в снежинку, я упала бы на стекло твоей машины, заглянула в кабину, убедилась, что ты жив-здоров, и вернулась бы домой. Любимый мой, возвращайся ты поскорей. Не надо мне денег, не надо нарядов, лишь бы ты, мой дорогой, был со мною рядом".

Славка промурлыкал последние строчки письма и разулыбался: ишь ты, как в лад написала.

- Эй, ты, весельчак! - ткнул его под бок хриплоголосый сосед по вагону.- Не желаешь в картишки? Дорога быстрей кончится.

Славка не любил карт, поэтому отказался, повернулся лицом к стенке и уснул. За пятеро суток в дороге он убедился, что сон - самое верное средство, чтобы сократить расстояние. Уснул на одной станции - проснулся через сотню верст на другой: а тут и до дома - глазом моргнуть...

Дома Славку не ждали. Он сам не хотел излишней колготни, не отстукал весточку по телеграфу. Окна изрисованы морозом до верхних рам, шторы задернуты. Славка торкнулся в ворота - закрыты. Отодвинул засов, вошел. Сенцы тоже на замке. Вот новости! А где же Маринка? На ферму еще рано. Ключ на косяке, как и раньше, у Славки отлегло от сердца: значит, недалеко ушла. В комнатах чисто, но чувствуется неуютный холод. Со вчерашнего дня, значит, не топлено.

Славка быстро за дровами. Минут через десять сизый дымок весело заструился из трубы их дома. Приметит Маринка - сразу прибежит. Но прибежала не она, а соседка, тетка Поля.

- Ай, батюшки! Славочка вернулся. А мне Мариша протапливать велела. Я второй день по утрам топлю, чтоб углы не промерзли. А Мариша в больнице.

- Что с ней? Серьезно? - забеспокоился Славка.- В письме она мне ни слова.

- Не хотела тревожить твое сердце,- сказала тетка Поля.- Недельку проваляется - и домой.

Славка сразу же полушубок на плечи.

- Я к ней.

Тетка Поля от ворот прокричала вслед:

- Смотри, она в родильной палате. Спроси там.

- Ладно! - отмахнулся Славка и завернул за угол.

"Стоп! Как в родильном? - Он оторопело остановился. - Ведь меня два года не было дома, двадцать четыре месяца. Как же тогда понимать: "Не надо мне денег, не надо нарядов. Лишь бы ты, мой дорогой, был со мною рядом". Вот это да! "Возвращайся скорей!" Возвратился - и на тебе: сюрприз".

Славка сорвался с места, в два маха достиг больницы, но даже не решился подойти к окнам, как делали все сельчане, повернул в другую сторону.

Магазин был уже открыт, но в нем никого. Славка к прилавку, надвинул шапку на глаза, авось не узнает продавщица Настя. Но как бы не так. Та запела, только взглянув на него:

- С приездом, Слава! Ну, много денег привез? Вот Марине радость. А уж она так ждала, так сокрушалась! Решил вспрыснуть встречу? Тебе какого?

- Два коньяка.- Славка бросил две сотки.- Сдачи не надо.- И пошел к дверям.

- Эй! - закричала Настя.- Мне чужого не надо! Ишь, разбогател! Я подачки не люблю!

Славка вернулся, сгреб сдачу. И - прочь. Настя, ничего не понимая, глядела вслед: "С жиру, видно, бесится. А Маринка... Ну да бог с ними".

Славка вообще не пил, но сейчас он умнее ничего не мог придумать, как напиться. Выглотал почти бутылку коньяка и заметался по комнате. Раскрыл чемоданы и стал выбрасывать вещи, скрипя зубами и приговаривая: "Вот тебе! Вот тебе!"

Когда он распластал на полу дубленку и стал топтать ее ногами, дверь распахнулась, и с порога бросилась Маринка:

- Славочка! Родной! Приехал!

У него не было сил оттолкнуть ее, повисшую на шее. Он только пробормотал: "Уйди! Уйди-и!" - и обозвал ее таким словом, какого она от него ни разу не слышала.

Маринка отпрянула от него.

- Ты что, Слава? Что с тобой?

- Со мной ничего! А что с тобой? - Он дико заорал, выпучил глаза, схватил вторую бутылку и - вдребезги ее об печь. Коньяк стекал по горячим кирпичам, и в избе запахло клопами.

- Слава, я уйду и никогда не вернусь больше! - крикнула она и, всхлипывая, стала собирать осколки. - Мне и так плохо. Все не хотела ложиться, тебя ждала. Потом совсем невмоготу стало. А тут услышала: ты приехал - у дежурного врача отпросилась, прибежала.

Славка и раньше не мог переносить ее слез, сердце сжималось от жалости. Сжалось оно и теперь, но он переборол в себе это чувство и, перегнувшись через стол, процедил сквозь зубы:

- А чего ты ко мне-то бежала? Беги к нему, кто без меня валялся здесь! - И он запустил баночкой с солью в кровать.

- Ты что, очумел? Слава! - Марина круто повернула к двери.- Опомнись. Потом поговорим.

Славка метнулся от стола к ней, схватил за плечи, и повернул к себе.

- Нет, ты мне сейчас скажи - кто? Или время кормить приспело? Груди распирает? - И он, стиснув, рванул ее к себе. От близости родных Маринкиных глаз голова закружилась.

- Что ты, Слава? Пусти! Кого кормить?

- Не прикидывайся! Говори: пацан или девчонка? - почти простонал он, сознавая, что ему все-таки не безразлично, кто появился без него у Марины, у его бывшей любушки.

И вдруг грозовые глаза Маринки поголубели, потом засветились бирюзой. Она догадалась, что стало причиной его гнева.

- Дурачок! - Марина притянула голову Славки к груди, и он покорно обмяк.- Больница-то переполнена, а родильная свободна пока. Вот меня и положили по части гинекологии. Простудилась я на ферме. Воспаление. Понимаешь? А ты не разузнал толком и - сразу в пузырь.

Славка помотал головой, будто отряхивая излишний хмель, и проговорил врастяжку любимое им словечко:

- Вот эт-то метаморфоза. Ну, здравствуй тогда, любушка! Здравствуй!