В начале октября один институтский приятель пригласил Вадима на свой день рождения, куда должны были прийти, кроме будущих  филологов,  старые школьные друзья и подруги этого приятеля.  Дело было на самой окраине Москвы, почти у кольцевой дороги.   Люстра в пять плафонов освещала стол, накрытый белой скатертью. Хозяин квартиры, которого все называли Вольдемар, оказался эстетом, и даже для невероятно крепкого и сомнительного происхождения китайского коньяка предпочитал  фужеры на ослепительной скатерти. Собравшиеся  внимательно смотрели, как хозяин колдует над высокой, необычного вида бутылкой, наконец, он справился с пробкой, и темно-желтая жидкость была разлита по фужерам. Девушкам предложили вино. Довольно скоро налили по второй, все оживились, по телу разлилась теплота, возникло ощущение пустой головы и мягкого блаженства. Блюдо с салатом наполовину опустело, на закуску пошли уже рыбные консервы совсем сомнительного происхождения. Вскоре появилась водка и несколько бутылок белого вина для девушек. Все было, как обычно: пили, смеялись,  болтали о самых разных пустяках, постоянно звучали анекдоты, иногда даже такие, которые не очень можно было  рассказывать при девушках. Но  девушки, особенно будущие филологи, нисколько не смущались, некоторые уже разбились по парочкам и сидели по углам большой комнаты.

Одна из девушек, темноволосая, полноватая с накрашенными губами, пела романс Атоса «Есть в графском парке старый пруд». На нее внимательно глядел молодой человек в потертых джинсах, длинноволосый, появлявшийся где-либо неизменно с книжкой  какого-нибудь французского философа.  Это и был хозяин квартиры Вольдемар. Он безуспешно пытался подпевать. Другой молодой человек, поклонник Джона Леннона, был высок, худ и носил очки. Звали его Майкл.

Среди однокурсников Вадима был и его новый приятель Андрей. В институтской библиотеке Вадим читал «Песнь о Роланде», а рядом с ним устроился невысокий юноша с какой-то старой и тонкой книжкой. Вадим посмотрел и увидел, что текст иностранный.

-Французский? – кивнул он на книжку.

- Да, - ответил невысокий юноша. Красивая девушка, с золотистыми распущенными по плечам волосами, с округлыми красивыми формами, сидевшая неподалеку, с уважением взглянула на юношу.

- «Роланд»? – снова спросил Вадим. Юноша кивнул, - Да, на старофранцузском.

 Андрей жил в большом сером доме в Лаврушенском. Квартира, в которой ему родителями была отдана маленькая длинная комнатка, состояла из пяти комнат, очень просторной кухни, окна которой выходили прямо на Кремль.

Отец Андрея, Вениамин Аркадьевич, в свои пятьдесят с лишним был жизнерадостным человеком, с небольшим брюшком, он был известен как  страстный любитель анекдотов и застолий, прекрасный фельетонист и душа любой компании.

Жена Вениамина Аркадьевича, Лидия Андреевна, работала в редакции одной крупной газеты, где правила написанные на тетрадных листках в клетку крупным, порой неровным почерком, письма из Рязанской, Тамбовской, Липецкой областей, письма безграмотные, искренние, порой трагичные.

 Когда Вадим первый раз зашел в узкую комнату Андрея, первое, что ему бросилось в глаза, были прикрепленные над письменным столом фотографии, в основном, портреты: Вадим узнал Высоцкого в обнимку с Мариной Влади, - фотография, вырезанная из польского журнала. Больше он не знал никого.

-Это кто? – он указал на широколицего человека с явно еврейским выражением лица и редкими волосами вокруг большого лба. В руках человека была сильно дымящаяся сигарета.

 - Бродский, - ответил Андрей и тут же наизусть прочитал «Памяти Жукова».

Вадим раньше только что-то слышал об этом поэте и был поражен  стихотворением.

 -А это?   - Вадим показал на мужчину в серой тройке явно начала века.

 - Джойс, а  это, – кивок в сторону человека с глубокими и пронзительными глазами -  Кафка.

На стене была прикреплена вырезка со стихотворением Набокова на английском, здесь же крупные буквы иврита.

-Это зачем? – спросил Вадим, указав на буквы еврейского алфавита.

-Учу, - ответил Андрей.

 Вскоре выяснилось, что он сохраняет невозмутимый вид, даже когда вокруг кипит нешуточный спор и дело едва не доходит до потасовки. Обычно в руках у него был томик изречений Конфуция или стихи Басе. В вагоне метро, на лекции, на вечеринке он читал своего японца и только изредка с удивлением поднимал голову, словно бы говоря: что вы все шумите, черт бы вас всех побрал, видите, человек делом занят.

Андрей мог выпить довольно много водки, а пьянел как-то внезапно и при этом становился очень говорлив.

 Таковы были филологи.

 Среди одноклассников Вольдемара выделялся высокий, спортивно сложенный парень с каштановыми волосами  с безукоризненным пробором. Говорил он мало, пил, не пьянея. Звали его Олег.

 Рядом с Андреем на диване сидела  та самая девушка с распущенными золотистыми волосами – Елена. Она была еще и довольно высока ростом. Лена выпила довольно много, и лицо ее раскраснелось. Андрей  читал ей вслух Бродского своим глуховатым негромким голосом. Вадим изредка смотрел на них. У одного из гостей внезапно прорезался еврейский акцент.

- С ним это каждый раз как выпьет, - пояснил Вольдемар, оторвавшись от девушки, перешедшей на песни из «Иронии судьбы». За столом кто-то закурил, и огонек, подобно цепной реакции, стал вспыхивать то тут, то там. Поплыл дым, стало казаться, что слишком  ярок свет пяти плафонов, и три погасли, бежевые в цветочек обои зловеще пожелтели.

«Вижу колонны замерших внуков», - звучал приглушенный голос Андрея.

Поставили пластинку. Парочки стали вставать из углов  с кресел и стульев.

Вскоре Вадим уже танцевал с Леной; Андрей куда-то вышел.

-Слушай, - спросила  она Вадима во время танца, - как ты думаешь: выходить мне за него все-таки или нет?

-За кого?

-За Юру, это мой друг.

-Вадим чуть прижал ее к себе в танце, - Ты давно его знаешь?

-С восьмого класса. Мы живем  с десятого, кажется, уже Бог знает сколько времени, все друга про друга знаем.

-Если сомневаешься, не выходи, - резонно ответил Вадим.

В углу Вольдемар в это время  начал что-то проповедовать. Зазвучали имена Кьеркегора и Сартра.

-Да? – спросила Лена, - Но, с другой стороны, мы уже привыкли друг к другу, и потом я боюсь: если сейчас не выйду – со мной все что угодно может произойти, сопьюсь или в разврат ударюсь.

Вадим ничего не ответил.

-Выходить или не выходить? - продолжала мучиться Лена, когда в комнату вошел Андрей и  попросил ее на два слова. Она ушла, а Вадим пошел и сел на диван, в голове его не было ни одной мысли.

 В эту минуту раздался звонок в дверь.

-Ну вот,  - сказал Вольдемар, - это Танечка со своей подругой. Музыка сразу замолкла, и зажегся свет, все жмурились от слишком яркого света. Несколько человек вышли в коридор встречать пришедших, Вадим вышел вместе с ними.

В квартиру вошли две девушки. Одна сразу обратила на себя общее внимание:  очень высокого роста, не ниже Елены, с густыми темными волосами, строго красивая,  в алом пальто и сапогах из бардовой кожи.

-Сапоги-то какие! - ахнул кто-то из девушек.

-Да, австрийские, - гордо сказала  вошедшая. Кто-то из молодых людей тут же бросился помогать  ей снимать пальто.

Другая девушка, с рыжими волосами,  в светло-сером пальто и накинутой на него сиреневой шали, обратила на себя  внимание Вадима. Он подошел к ней и помог  снять пальто.

-Мерси, - улыбнулась она.

-Как ваше имя, если можно это узнать? - спросил Буров.

- Можно, - она засмеялась, - Анна, - немного склонила голову набок, словно проверяя, какое впечатление  произвела.

Высокая  Татьяна тут же подхватила ее под руку, и они исчезли в ванной.

Вадим прошел в большую комнату и встал недалеко от входа, вскоре  появились обе девушки.

 Рядом с высокой и шикарной Татьяной, миниатюрная Анна была похожа на маленькую статуэтку. На Татьяне была цветастая длинная юбка, яркая блуза,  гранатовые бусы и такие же сережки из крупных ярко-красных гранатов.

 На Анне красиво сидел белый свитер, перетянутый кожаным ремнем,  у нее были длинные рыжие волосы и ярко-накрашенные губы. Верхняя губка была чуть вздернута. Вадим уже не мог оторвать взгляд от этих крупных губ. А глаза у нее были странного зеленого цвета.

Он подошел к ней поближе и предложил сесть около торшера, там стоял стеклянный столик, на котором лежали какие-то журналы и газеты. Она, конечно, заметила, какое произвела  впечатление, а молодые люди уже вовсю  увивались вокруг прекрасной Татьяны. Кто-то налил ей в фужер белого сухого. Она поблагодарила и спросила, нет ли сигарет, она свои забыла дома. Ей немедленно поднесли сигарету и  пепельницу. Она приняла и то и другое, села за стол, за которым тут же нашлось для нее место, и пока ей накладывали салаты и бутерброды, начала  рассказывать, что они только что со  спектакля.

-Это премьера, потрясающе играет Яковлева, - сказала Татьяна и откусила кусочек белого хлеба с сырокопченой колбасой. Вадим из ее рассказа никак не мог понять, на каком спектакле они были.

В это время вошли в комнату и Андрей с Леной. Лена присоединилась  к сидевшим за столом девушкам, которые шептались о чем-то, поглядывая в сторону вновь прибывших. Андрей бесстрастно достал какой-то свой томик и углубился в чтение.

-С какого же вы спектакля? – спросил Вадим  негромко Анну, когда она устроилась в кресле,  и он сам оказался рядом с ней.

-«Месяц в деревне», - снова чему-то засмеялась Анна, - действительно, замечательная постановка.

- И чем  вам понравился спектакль? – задал Вадим культурный вопрос.

-Хорошая игра, выразительная, - просто объяснила она, - а Яковлева действительно замечательна. Вы бывали на Малой Бронной? – она вдруг  быстро посмотрела ему  в глаза и отвела взгляд, Вадиму снова показалось, что она чуть-чуть смеется над ним.

-Да, - ответил он, - я смотрел недавно «Женитьбу», мне очень понравился Дуров.

-Еще не смотрела, - сказала Анна.

-А вы бы не хотели пойти  со мной в театр? – задав вопрос, он на мгновение задержался взглядом на ее глазах и увидел, что они прозрачно-зеленые, и в них  играют искорки. И снова его поразили эти ярко-красные губы.

-Вот так сразу? - она засмеялась, тут он заметил, как  искорки весело начинают светиться.

-Нет, - сказал Буров, -  не сразу, а можно чрез неделю.

-Что ж, - ответила она, - если будет неплохая вещь, - можно.

Вадим сразу ухватился за эту возможность. – Пойдемте на «Леди Макбет», я достану билеты.

-Я уже смотрела, - она снова засмеялась.

-Да вы пересмотрели все спектакли в Москве, - наигранно весело, но и чуть-чуть раздраженно заметил Буров, - куда же вас пригласить?

-Придумайте.  Вы не курите?

-С вами закурю,

-Вот как? – Анна снова засмеялась, - тогда, если не трудно, принесите мне мою сумочку, я ее оставила в прихожей.

Вадим немедленно вскочил и почти побежал в прихожую. За столом переглянулось несколько девушек с их курса.

-Кожаная, – весело крикнула Анна  вслед, - с бахромой.

Потом она долго рылась в этой сумочке и, наконец, извлекла из нее зажигалку в виде очень изящного пистолета, с перламутровой рукояткой, а потом  пачку «Мальборо», взяла своими тонкими пальцами сигарету, поднесла к алым губам. Буров поспешил взять у нее из рук этот изящный пистолетик, нажал на спусковой крючок, раздался щелчок,  и легкое оранжевое пламя с синим огоньком взвилось над дулом. Вадим поднес колеблющийся язычок к ее сигарете и смог уже вблизи рассмотреть чуть пухлую нижнюю губку и вздернутую верхнюю с розовой дорожкой.

-Мерси, - снова улыбнулась она, - присоединяйтесь.

Она держала руку немного на отлете и изящно сбрасывала пепел в пепельницу в виде распустившегося цветка.

-Вы давно знаете Вольдемара? – спросил Вадим, так как уже хотел хоть что-то  знать о ней.

-Да, -   снова сбросила пепел Анна, - нас познакомила Танечка, его родители и Танечкина мама снимают дачи по соседству   в Болдераи, это недалеко от Риги.

В этот момент что-то негромко зашипело, щелкнуло, и зазвучал мягкий душевный голос Джо Дассена.

Тут же погас свет, теперь уже все пять плафонов, только в одном углу розовел ночник. Вадим придвинулся к креслу, в котором сидела Анна.  В темноте были видны только ее светящиеся зеленые глаза.

-Аня, - тихо сказал он, - вы разрешите к вам обращаться на «ты»?

-Какой вы, однако, шустрый, -  замелькали зеленые искорки.

-Ты шустрый, - поправил Буров.

Ну, хорошо, ты, -  она снова засмеялась, -  так с чем же ты хочешь обратиться?

-С предложением пойти потанцевать.

 Она не спеша встала, затушила сигарету в пепельнице и, не оглядываясь на него, пошла туда, где  уже, почти не двигаясь, стояли пары. Лена танцевала с Вольдемаром, Спортивный Олег прижимал к себе высокую Татьяну и что-то шептал ей, вероятно, смешное, она кивала головой и негромко смеялась.

Вадим сразу же крепко прижал  к себе Анну, она не сопротивлялась. Его грудь под расстегнутой на две верхних пуговицы рубашкой коснулась ее упругой  груди, он прижал ее еще крепче и сомкнул кольцо рук на ее талии. Она снова не сопротивлялась.

После танца они пошли и сели на диван, Вадим сразу обнял Анну. Она с интересом взглянула на сидевшего рядом с книжкой Андрея. Он читал, несмотря на то, что света практически не было.

-Вы способны видеть в темноте? - спросила она.

-Я знаю текст наизусть, - ответил Андрей, внимательно посмотрев на нее.

Вадим прижал ее еще крепче к себе и прошептал, - ты хочешь чего-нибудь выпить?

-Нет, я не пью, - засмеялась она. Это его немного разочаровало, но она позволяла себя обнимать.

Они посидели так минут десять, Андрей невозмутимо читал, где-то в другом углу Олег смешил Елену, Татьяна вышла в другую комнату. Вдруг Анна решительно встала, поправила свой свитер и сказала: - Мне уже надо уходить.

На часах было половина одиннадцатого.

- Детское время, - сказал Буров, понимая, что приятные минуты прошли.

-Ты думаешь? Мне всю ночь учить, а завтра рано вставать, - коллоквиум по сложному предмету.

-По какому?

-Психология.

-Да, непросто, а где  ты учишься?

- Секрет, -  засмеялась Анна.

-На медицинском?

-На медицинском.

-А почему секрет?

-Пошутила, ладно, мне действительно завтра рано вставать.

 А где ты хотя бы  живешь? – Вадим старался удержать хоть что-то, - я провожу.

-Только до метро, а живу я на Каширке. - ответила она.

-А до дома? – спросил он, понимая уже, что такая настойчивость ни к чему не приведет.

-До дома нельзя, - ответила Анна, и ему показалось, что в ее голосе звучат какие-то не очень приятные нотки.

-Почему? – с досадой спросил я

-Нельзя.

 Они шли к метро под руку и ни о чем не разговаривали. Прощаясь,  он записал  ее телефон в свою записную книжку.

-Завтра можно позвонить? – упавшим голосом задал Вадим последний дежурный  вопрос.

-Нет, - сказала она серьезно, - завтра у меня коллоквиум.

-Послезавтра? – в его голосе появилась настойчивость.

-Посмотрим, - сказала Анна, - ну все, мне пора.

Тогда он быстро прижал ее к себе и поцеловал прямо в манящие алые губы, перед ним мелькнули ее немного испуганные и удивленные очень большие глаза.

-Рано еще, - справившись с испугом, ответила она, смеясь,  - не спеши.- Махнула  на прощание рукой и своей изящной походкой быстро пошла к эскалатору.

 Когда Буров вернулся в компанию, свет по-прежнему  был выключен, топтались пары, звучала другая томящая музыка – «Мишель», и ему стало грустно. Он прошел было на кухню, но там страстно целовались Вольдемар с исполнительницей романсов. Вадим вернулся в  комнату, сел на диван,  Андрей оторвался от своей книжки, взглянул на него и ничего не сказал. Вадим некоторое время посмотрел на танцующие пары, а потом прошел в угол комнаты и сел за тот самый стеклянный столик, где еще недавно разговаривал с Аней, машинально положил руку на столик, и тут ощутил под пальцами какой-то металл. Вадим взял предмет в руку и поднес его к себе – это был тот самый пистолет-зажигалка с изящной перламутровой ручкой.

-Да, - в трубке слышался далекий и  незнакомый женский голос, и он не сразу узнал  Анну. -  Я слушаю,  - теперь Буров слышал именно ее нотки.

-У меня твоя зажигалка, -  сказал  Вадим сразу, чтобы она не подумала, что он звонил просто так.

-Ой! Правда? – она была явно рада, - как хорошо!

-Я могу тебе ее сейчас привезти, - тут же начал Вадим атаку.

-Не сейчас, - ответила Аня, - давай в три, где-нибудь в центре.

- Давай, на «Пушкинской»  тебе удобно?

-Вполне.

-У памятника, - уточнил Вадим, - на улице.

-Знаю, знаю, - она опять засмеялась.

Слева нависает козырьком – это дань великому архитектору - темнеющая громада кинотеатра, справа «Шоколадница», впереди - Пушкинская улица,  через улицу, направо, несколько каменных ступеней ведут на крыльцо под железным навесом, дальше деревянная дверь, темная, с железной ручкой явно прошлого века, Таков был  каждодневный путь на работу шестнадцатилетнего Вадима Бурова несколько лет  назад.

-Надевайте этот халат, я провожу вас к месту работы.

-Верочка, это кто?

-Новый сотрудник, Ольга Петровна.

-Новенький? Да ему еще восемнадцати нет.

-Тебе сколько?

-Шестнадцать.

-Как же ты сюда попал?

-Тетя договорилась.

-Какая тетя?

-Моя. Екатерина Алексеевна.

-Да фамилия-то ее как?

-Луферева.

-А! Это от Луферевой, Ольга Петровна. Все правильно. Ну, пошли.

Проход между длинными стеллажами, как по лабиринту, со множеством книг и журналов, вот где настоящий Сезам! Зарыться бы в эти книги, листать их, находить нечто совсем необычное, редкое. Путь к лестнице, по лестнице направо, еще раз вниз и по длинному коридору к арке, перекрытой двойной дверью. Створки раскрылись.

-Вот здесь и будешь работать, для начала разложи по годам и названиям эту кипу.

Под большим окном груды разбросанных журналов, каких-то бумаг, тетрадей,  газет.

Верочка ушла. Вадим подошел к куче разбросанных библиографических редкостей, поднял первую попавшуюся на глаза газету.

 Газета  была желтая, сложенная вчетверо; он развернул ее и первое что увидел – черную траурную рамку, окаймлявшую всю страницу. Посредине листа - портрет Сталина в маршальском мундире вполоборота. Перевернул газету – на последних страницах должно быть самое интересное. Справа бросился в глаза заголовок «Прощай, отец! Как внезапно и страшно мы осиротели!»  Под статьей  подпись – Михаил Шолохов. Опять перевернул - «Правда» за 8 марта 53 года.

 Вадим присел на корточки и  поднял какой-то журнал, раскрыл  на середине – справа на странице оказалась интересная карикатура: по волнам плывет смешной корабль, на нем  написано -  «Сумасшедший корабль», на мостике  женщина с подзорной трубой в левой руке, правой  указывает в сторону берега, на котором угадываются какие-то стилизованные черты готического собора. На одинокой мачте корабля  парус, на котором  написано «Охранная грамота», двое матросов сидят  в посудине: один в бумажной шапке-треуголке смотрит на волны, черты лица неизвестные, в облике второго нельзя  ошибиться: лошадиное лицо с африканскими губами и развевающимися на ветру волосами – конечно, Пастернак. Очень похож на фотографию, которую   недавно перепечатали  с диска восстановленных голосов поэтов. Под карикатурой  - стишок.

Играет ветер «Грамотой охранной»,

Бушуют волны, качка высока

В  далекий путь, рискованный и странный

Пустились три отважных моряка.

Недавно заявила эта тройка:

- с искусством коммунизм несовместим!

Нам надоела ваша «перестройка»!

Мы о святой поэзии грустим.

И вот они, доверясь телескопу,

От нашего плывут материка:

Назад, к Платону! – путь Пастернака.,

Каверин метит в средние века,

А Ольга Форш – в «цветущую» Европу!

Подпись под стишком  – Вальцовщик.

 «На посту», 1923 год.

На работу стало приходить все интересней.

 Журнал «СССР на стройке», небольшая фотография: молодой китаец в военном френче, коротких брюках, открывающих лодыжки, на ногах черные туфли, похожие на тапочки. Черные густые волосы китайца расчесаны на пробор посередине, смотрит куда-то вверх и в сторону. Другой китаец – с седыми усами, стоит, подбоченясь, в таком же костюме, и смотрит прямо на фотографа.

Под фотографией  подпись – Товарищ Сюй и его ученик Мао Цзе-дун в Яньани в 1938 году.

Желтые страницы пыльной газеты с оторванным кусочком. «Осталось 17 дней. Продолжается антирождественская кампания. Ряд организаций не подготовился. К 10 декабря 34 года выходит специальный антирождественский  номер журнала «Культурный фронт», Мосторг и ряд других торгующих организаций до сих пор не заявили  о своем отказе от продажи елочных игрушек. В массовых рабочих собраниях и общежитиях будут поставлены вопросы о закрытии  церквей, синагог и изъятии колоколов. В эти же дни в Колонном зале Дома Союзов культотдел организует для рабочих антирелигиозные концерты».

Журнал «Искусство и жизнь - карандашный портрет Константина Сергеевича Станиславского, под портретом   поздравление режиссера с семидесятипятилетием. На другой странице статья - «О ликвидации театра им. Мейерхольда». Буров обычно читал, положив журнал себе на колени.

Газета «Советское искусство» почти рассыпалась, хрупкие желтые страницы. Номер от 22 января 1938 года, суббота, фотография  на первой странице. На большом снимке  справа налево собравшиеся в Большом Театре на траурное заседание по поводу 14 годовщины смерти Ленина. Крайний справа на фотографии - Ворошилов, единственный в военной форме, с орденами, перепоясанный командирским ремнем с пряжкой. Справа от него Сталин, фигура грузная, при этом Сталин  чуть выше Ворошилова. Справа от Сталина  кто-то лысый, в костюме с галстуком. Хрущев? Оказалось, когда Вадим с трудом разобрал фамилию, - Коссиор. Справа от Косиора  улыбающийся дедушка с седой бородкой клинышком, – конечно, Калинин. Рядом с ним  какой-то маловыразительный человек, с печальным лицом, в пиджаке без галстука, в светлой  рубашке, похожей на водолазку. Это-то и есть Хрущев. Молотова Буров узнал сразу,  рядом с Молотовым высокий и мощный черноусый мужчина с глубокими черными глазами – Каганович. А между Кагановичем и Молотовым чья-то голова в три четверти, взгляд смотрит внимательно, темные густые волосы на пробор. Вадим с трудом прочитал по раскрошившемуся сгибу страницы - Н. И. Ежов. Далее - Шкирятов, Андреев, Булганин, Микоян в гимнастерке, перепоясанной простым командирским ремнем, затем Димитров с рукой, по-наполеоновски заложенной за борт френча, самый крайний на фотографии, слева, похожий на  кота, -  Жданов.

Было это в начале лета, а в самом конце августа Вадим  вернулся из старинного русского города, где так красиво стоял на высокой горе давно не действующий собор. Когда Буров вышел на улицу, ведущую к собору, его поразил вид: улица, по которой проходила трамвайная линия, сбегала вниз и круто поднималась вверх. И там, на самом верху возвышался красавец собор, белый с зелеными куполами. Второе, что  поразило подростка, были окрестности собора: какие-то приземистые строения (он еще не знал, что в таких проводят обряд крещения) пыльный склон, хозяйственный сарай, что-то еще. Буров побродил вокруг, никто не делал ему замечания и не просил убраться отсюда.

 Спустившись с соборного холма, Вадим вдруг  заблудился: перед ним были двухэтажные дома: внизу каменные, сверху – деревянные, явно конца прошлого, XIX века, длинная, почти деревенская улица, придорожные кусты. Проплутав около часа, он вышел к нужной улице  совсем не в том месте, где нужно. Город открылся  с незнакомой стороны.

 За полчаса до назначенного времени  Буров стоял около пьедестала. Лицо поэта показалось ему на этот раз необыкновенно сосредоточенным, словно  он что-то хотел  сказать Вадиму. На самом верху шапки чугунных кудрей застыл голубь. День был безветренный, и пешеходы, легко одетые,  один за другим проходили мимо Вадима.  Мамы в длинных осенних пальто гуляли, толкая перед собой  цветные коляски. Быстрым шагом пробегали  девицы в  высоких сапогах с модными сумочками через плечо. Деловые, с кейсами, мужчины средних лет в  демисезонных пальто и почти одинаковых головных уборах спешили  куда-то.

 Буров еще раз взглянул на часы. Прошло всего только семь минут с тех пор, как он здесь; попробовал сидеть на лавочке, но очень скоро встал и начал ходить. Опять взглянул на часы, они  показывали без пятнадцати три. Он снова ходил, поглядывая на часы, отчего стрелки просто перестали двигаться.

Она появилась чуть раньше назначенного срока и совершенно внезапно. На ней было то же серое пальто и сиреневая шаль, что и вчера.

-Аня! Очень хорошо, что ты пришла.

-Вот как? – она словно бы была  этому удивлена.

-Вот твоя зажигалка, - на его ладони лежал изящный пистолет с перламутровой ручкой.

-Спасибо, - она взяла зажигалку, тут же  достала из сумочки пачку «Мальборо» и самостоятельно  щелкнула своим пистолетиком.

-Пойдем куда-нибудь, - предложил он.

-Куда же? – она смотрела куда-то вдаль, - куда ты хочешь меня вести?

 - По бульварам, куда-нибудь зайдем.

-Ну, пойдем, - согласилась она.

Они спустились в переход и вынырнули на другой стороне площади, прошли наискосок через сквер и вышли к площадке с четырьмя чугунными фонарями.

-Не правда ли, - сказал Буров,  - памятник смотрелся бы здесь лучше?

-Какой памятник? – удивилась Аня.

-Пушкину.

-А чем тебе не нравится место, где он стоит? – еще раз удивилась она.

- Когда-то он так уютно стоял вот здесь, на этой площадке, - объяснил Буров,  -  в ограде из фонарей, кстати,  вот этих самых фонарей,   а теперь в этих фонарях нет смысла.

Аня с удивлением  посмотрела на него. Ему все-таки удалось ее удивить.

-Ты так много знаешь? – в ее голосе прозвучала смесь уважения и насмешки.

-Не так много, - скромно сказал он, - но кое-что.

-Я вижу, не так мало, - неопределенным тоном произнесла она.

-А что ты можешь рассказать о себе? – спросил Буров.

-Я скромная советская девушка, - ответила Аня.

 Они шли с Аней по какому-то переулку, проходили мимо  здания светло-зеленого цвета, с  небогатой белой лепниной по фасаду, явно начала этого века или конца прошлого.

-Между прочим, - сказал он, - это школа.

 Я думала купеческий особняк, – удивился Аня.

-Почти угадала, ее построили купцы для своих детей. У них здесь все было необычное,  - актовый зал со скульптурами и лепниной, потолок, как в музее.

-Ты родом из купеческой семьи?

-Ты напрасно смеешься, - заметил Вадим, - это интересное здание, а я из семьи совслужащих, ну а ты?

 У моего прадеда по отцовской линии в Петровско-Разумовском был свой дом, - сказала Аня каким-то странным голосом, в котором прозвучали металлические нотки, - когда строили стадион, - дом снесли. Так что я, можно сказать, наследница дома, которого нет. Они немного помолчали.

-Тебя встречали у метро вечером?

-Опять? – она снова засмеялась. – Встречали. Отец, а иногда встречает брат.

-Он что, самбист?

-Нет, шахматист.

-Я серьезно.

-И я серьезно, у Виктора первый юношеский разряд.

-Ну вот, сказал Вадим, - кое-что я про тебя узнал. Про твоего прадедушку с папиной стороны. А с маминой?

-Его убили.

-Что?!

-Очень темная история. Это было в революцию. Бабушка про это никогда не рассказывала, мама как-то раз говорила, но и она толком плохо знает. А с бабушкой я тебе как-нибудь познакомлю. Она замечательный человек.

-А дедушка?

-Они давно не живут вместе. Ты, кажется, довольно много про меня узнал, - снова прозвучали насмешливые нотки.

-Не совсем про тебя, - усмехнулся Вадим, - но все же.

-А что? Знать так важно?

-Важно, - ответил он серьезно.

  Потом они ели в кафе, около «Смоленской», пирожные «Прага», пили красное вино, и домой он довез ее на такси. Они простились около подъезда ее дома, и она обещала позвонить на следующий день. И позвонила.

 Она стала приезжать к нему раз в неделю, всегда во вторник, весь оставшийся октябрь, а иногда не звонила по нескольку дней и не появлялась в назначенный день, и тогда он нервничал, каждую секунду ждал звонка, мучился, но звонить домой к ней она запретила. Папа – внук домовладельца, не жаловал друзей дочери.

 К ее приезду Буров покупал бутылку красного вина и пирожные – она больше всего любила «Пражские» или торт.

Когда она приехала к Вадиму в первый раз и сняла свое серое пальто, на ней оказалось темно-серое платье, без пояса, с вышитым однотонным рисунком того же темно-серого цвета. Платье было  короткое, и оно ей шло удивительно. Она сняла его, стоя у окна около  письменного стола, и Вадима на секунду поразило, что под платьем на Ане была  темно-зеленая комбинация с кружевами.

Расставаясь в ее подъезде, у квартиры, Вадим целовал ее жадно и  по десять минут не мог отпустить  от себя.

Каждый  день, в который она должна была приехать,  Вадим ждал  с неослабевающим волнением и даже тревогой. Тревога отпускала только тогда, когда он видел в окно, как по дорожке, идущей к  его подъезду, идет, быстрым шагом Аня. В это мгновение мир вокруг него мгновенно  восстанавливался. Иногда ему казалось даже странным, что весь огромный мир, со всеми своими интересами, радостями, переживаниями, удачами и неудачами, заключен в это небольшое существо, почти миниатюрное, сосредоточенным шагом направлявшееся к  подъезду. В сентябре он видел на дорожке серое пальто с неизбежной сиреневой шалью, потом к пальто и шали прибавилась  бардовая клетчатая кепи с большим мягким козырьком, из-под которого выбивалась рыжая прядь;  в этом головном уборе Аня становилась похожей на Гавроша.  Когда Вадим увидел ее в этой кепи первый раз, он остро почувствовал, что  кокетливая шапочка сделала ее еще желанней. Они стали иногда гулять в окрестном парке недалеко от дома Вадима.