Молодой человек, приехавший в столицу осенью 1929 года, имел примечательную внешность. Густая шапка кудрей вздымалась над открытым чистым лбом, весёлые глаза смотрели смело, даже вызывающе. Острые скулы, улыбчивый рот. Походка мягкая, крадущаяся, как у рыси. Был говорлив, часто шутил и громко смеялся своим шуткам. И при этом рычал по­тигриному, показывая белозубый оскал. Но лучше всего он читал свои стихи – нараспев, басом, с удивительным артистизмом. Он привёз их из родного Прииртышья:

Над степями плывут орлы

От Тобола на Кар­Каралы,

И баранов пышны отары

Поворачивают к Атбасару…

Так начиналась ставшая сразу знаменитой вместе с её автором – Павлом Васильевым, «Ярмарка в Куяндах». Михаил Светлов шутил: «Колумб открыл Америку. Светлов открыл «Гренаду», а Павел Васильев – Азию». Действительно, география васильевского стиха шагнула далеко за Урал, и в нём на равных рядом с рязанской берёзкой утвердились таёжная глушь, казахская степь и дальневосточные сопки, а самого Павла Васильева прозвали русским азиатом после того, как услышали и полюбили его «Азиата».

В. Поликарпов. К поэзии Павла Васильева. «Ярмарка в Куяндах»

Ты смотришь здесь совсем чужим,

Недаром бровь тугую супишь,

Ни за какой большой калым

Ты этой женщины не купишь.

Хоть волос русый у меня,

Но мы с тобой во многом схожи:

Во весь опор пустив коня,

Схватить земли смогу я тоже.

Я рос среди твоих степей,

И я, как ты, такой же гибкий.

Но не для нас цветут у ней

В губах подкрашенных улыбки.

Вот погоди, другой придёт,

Он знает разные манеры

И вместе с нею осмеёт

Степных угрюмых кавалеров.

И этот узел кос тугой

Сегодня ж, может быть, под вечер

Не ты, не я, а тот, другой

Распустит бережно на плечи.

Встаёшь, глазами засверкав,

Дрожа от близости добычи.

И вижу я, как свой аркан

У пояса напрасно ищешь.

Здесь люди чтут иной закон

И счастье ловят не арканом!

По гривам ветреных песков

Пройдут на север караваны.

Над пёстрою кошмой степей

Заря поднимет бубен алый.

Где ветер плещет гибким талом,

Мы оседлаем лошадей.

Дорога гулко зазвенит,

горячий воздух в ноздри хлынет,

Спокойно лягут у копыт

Пахучие поля полыни.

И там, в предгории Алтая,

Мы будем гости в самый раз,

Степная девушка простая

В родном ауле встретит нас.

И в час, когда падут туманы

Ширококрылой стаей вниз,

Мы будем пить густой и пьяный

В мешках бушующий кумыс.

Триумф был полный, сбылись самые смелые ожидания дебютанта: он покорил столицу на этот раз. В первый свой приезд, в 1927 году, Павел Васильев потерпел поражение. Москва его не заметила, если не считать «Прииртышские станицы» («Там, где течёт Иртыш»), опубликованные 28 августа в «Комсомольской правде». А теперь! Его называли «молодым Есениным» (Артём Весёлый), «советским Пушкиным» (Алексей Толстой). Черту под восторгами подвёл Алдан­Семёнов, сказав, что Павел Васильев «ворвался в русскую поэзию подобно степному вихрю, и всё завертелось, зашумело вокруг него». Молодой поэт отнёсся к этому успеху как к само собой разумеющемуся. Павел Васильев считал, что он этот успех выстрадал. Конечно, ему было лестно сравнение с Есениным, которого он боготворил, но всё же поэт солидно заметил: «Зачем нам второй Есенин, достаточно одного», – и добавил: «Я хочу, чтобы слова роскошествовали. Есенин образы по ягодке собирал, а для меня важен не только вкус, но и сытость». Павел Васильев всегда был амбициозным (он имел для этого все основания, в чём вы убедитесь, прочитав книгу до конца).

А сейчас стремительное восхождение на Олимп так вскружило ему голову, что он вконец зазнался. Поэт Сергей Островой вспоминает: «Помню, как однажды в шутку он сказал мне и Черноморцеву, когда мы разговорились о поэзии российской:

– Да что тут говорить о поэзии. Сейчас у нас в России всего три поэта.

– Ну, а кто?

Он ответил: «Один – Васильев, другой – Павел Васильев, а третий – Павел Николаевич Васильев!»

И тут, как говорится, ни убавить, ни прибавить.