Проклятье народному строю, хвала дикому капитализму

В письмах единомышленников Астафьева не ощущаются убеждения цельные, завершенные, – православно-монархические, либерально-демократические либо национал-социалистические – ощущается лишь некое потакание супостатам, что крушили Красную Империю, подлую, рабскую, проклятую, по их мнению. И чтобы писателю во славе и богатстве плыть на волне лихого времени, нужно было лоб расшибить, рьяно послужить властвующим крушителям: проклясть российское прошлое и воспеть разрушительное нынешнее.

Вот письмо Гребенщиковых, написанное ещё в девяностом году, с выводами которых Астафьев соглашается: «Сегодня Россия переживает один из самых трагичнейших своих переломов: прозорливым людям (таким как Солженицын) ясно, что Родину надо освободить от марк­сизма-ленинизма, что во имя спасения в себе человека надо поломать эту уродину – здание социализма. Но осу­ществиться это может только через развал державы(Выделено мной. – А.Б.) Гребенщиковы»[1]

Матеря в хвост и гриву «брежневский застой», писатель возглашает о том, что в девяностые годы благосостояние россиян резко взмыло, а если кто-то и перебивается с хлеба на квас, то лишь от вековечной русской лени, от русского пьянства.

«Дорогой Саша (Михайлов). (...) В гости с Марьей сходили к одной бывшей моей односельчанке. Со стола валится закусон, напитки дорогие, компания простодушная и весёлая.  Выпил пару рюмок коньяку, поел разносолов, стряпни  всякой – и домой. И ведь куда ни придёшь, в рабочую  семью, допустим, к двоюродной сестре на поминки  ходил, – и-ё-моё - неслыханное, невиданное на столе  изобилие - нет, сидят, клянут жизнь и власти. Ох, накажет наш народ Господь, ох, накажет! Ещё раз сатана  с кровавым флагом явится, умоет кровью и слезами этот слепой и тупой [русский] народишко. (Выделено мною. – А.Б.) Твой Виктор»[2]

И это о девяностых, прозванных лихими, когда мировые и доморощенные сатанаилы ограбили Россию до нитки, когда пятьдесят миллионов пенсионеров в одночасье лишились счастья, а заодно и трудовых накоплений, что лежали на сберкнижках, когда сто миллионов работяг и служащих обратились в безработных, когда сотни тысяч бедовых голов гибли в пьянстве и наркомании в бандитских разборках и внутренних войнах, когда обнищавший народ захаживал в магазин, словно в музей обильной пищи, чтобы позариться на  копчёные окорока… 

 «…По твоему интервью у вас в Красноярске уже что-то вроде коммунизма наступило: "бабы одеты в меха, в дорогие меха, в соболя. Мужики – в кожу. Детки, как попугайчики, нарядные". А рабочий и пенсионный люд трёх поселков ездит в иномарках. Тогда вовсе непонятно, чего (…) "ругают власть"(...) Конечно, нынче многие носят и дорогие меха, и драгоценности, и ездят в иномарках. Но – кто? А вот кто робит в деревне, вкалывает по-мужицки (есть ещё такие!), он-то что получает? В чём ходит и что ест? (…)  Ал. Михайлов». [3] 

Живописуя райскую жизнь, что словно манна небесная, пала на обломки Российской Империи, Виктор Петрович, очевидно, слышал: «шестого июня 1999 года красноярский губернатор Лебедь, выступая по телевидению и сетуя на разгул преступности в крае, вдруг сказал, что дело дошло до того, что на Красноярском кладбище с могилы, где похоронена дочь Астафьева, воры сняли какие-то украшения из цветного металла»[4].

«Дорогой Виктор! (...) Наверное, ХХ-й век – самый кровавый для России. Гибнут люди и сейчас. Только за этот год убитых на тер­ритории бывшей нашей страны в различных конфликтах и стычках более 150 тысяч. Это жутко! За десять лет в обессмысленной войне в Афганистане погибло 15 тысяч! А этом году — 150! (Для Астафьева – хорошее время, просто, русские обленились. – А. Б.) И гибнут-то, как правило, молодые. (...) Насилие — уже как норма жизни. Раздевают до трусов детей на улицах, ибо хиленькая зимняя курточка стоит за три тысячи. Западногерманский журнал «Штерн» опубликовал интервью с начальником частного сыскного агентства в Москве. Этот деятель утверждает, что в 1991 году у нас в России бесследно исчезло 22 000 детей! Ошеломляюще-дикие информации идут отовсюду. Сами дети стали трудновоспитуемыми. (...)  Л. Румянцев»[5].

Созвучно размышляет о постсоветской российской жизни и профессор Томилин из Томска: «…Когда здание коммунизма у нас рухнуло, то обнажился его капиталистический фундамент, а из подвалов выбежали духи наживы и устроили дикую пляску вокруг золотого тельца. Поэтому и зарплату стало нечем платить: она похищена этими нечистыми духами... В. Томилин (профессор)».[6]

Для осмысления девяностых годов примечательна не столь даже переписка двух знаменитых писателей-деревенщиков Астафьева и Носова, сколь само положение их в тогдашней России. Если Носов с нищенской сумой ковылял по миру, то Астафьев въехал в ельцинский Кремль на белом коне  …былые друзья усмехались: на кривой кобыле… и его юбилей в девяносто четвёртом году власть объявила государственным торжеством, разумеется, не скупясь на затраты. Бог с ним, с народом, голодным, холодным и обезумевшим от безпросветной жизни…

Астафьев пишет Нагибину о своем всенародном торжестве: «Дорогой Юра!.. Да, брат, отмучился: юбилей – это не для контуженых людей, юбилей – дело серьезное, если его затевают к тому же, как народное торжество .(Выделено мною. – А.Б.)(...) Преданно твой Виктор»[7]. Попутно вспомнилось, Виктор Петрович то костерит Нагибина за жидовство, то – «дорогой Юра… брат… предано твой…»

Кому юбилей, а кому.… или, как в деревне говаривали: кому Христос воскресе, а нашему Васе – не рыдай мене, мати. Вот что пишет Астафьеву Евгений Носов, тоже всенародно любимый писатель: «Мой дорогой Витя! (...) Юбилейный комитет официально приглашает на торжества. (Всероссийские Астафьевские. – А.Б.) Витя, дорогой мой! Какая уж тут Сибирь: ехать на твои гроши моя «пся крев» не позволяет, стыдно и горестно, а своих денег не стало, всё, что было – отняли, а заработать не то чтобы на дорогу, но и на курево стало невозможно. Да и дорога ужасна. (…) Надо теперь переться в эту чёртову Москву, где тебя никто не ждёт, где не пустят переночевать, не говоря уж о билете, который прежде Танька Капралова из Союза писателей чуть ли не в постель готова была доставить… Твой Женя (Носов)».[8]

И если Астафьев сподобился встречать на берегах Енисея тогдашних правителей, устраивая банкетные торжества в честь своего имени, то Евгений Носов перебивался о ту лихую пору с хлеба на воду. «Дорогой Виктор! А я тоже заимел свою картошку... Женька на заводе получил 10 соток. (...) Я очень завидую тебе, потому что у тебя есть изба в деревне, где можно отключиться от постылой коммуналь­ной жизни. Если бы Женька получил землю пораньше, то мы бы успели построить там домик. А теперь цены взбе­сились, одна дверь три тысячи стоит. Были у меня деньги, если б знал, так мог бы хороший дом купить, да и новую машину, а то «Нива» моя продырявилась: колеса истрепа­лись, и мотор стал сыпаться. Но правители отняли у меня деньги, которые я копил, считай, всю жизнь и посадили меня на одну пенсию. Заработать же я теперь уже не смогу. Пишу мало и медленно. Написал рассказ, послал Крупину, а тот заплатил за него 400 рублей, т.е. на одну палку колбасы, а я два месяца над ним корпел. Вот ещё один рассказ отдал евреям в «Знамя». Может, те чего-то заплатят, может, у Бакланова совесть есть, ещё не изно­силась. Кажется, в «Знамени» платят по-божески. (…) Наш общий друг Лёня Фролов отказался печатать мой трехтомник, выбросил из плана. Я ему теперь не литература. Им порнуху теперь подавай, Войновичей всяких. (…)  Твой Женя (Носов)»[9].

Странно, что Евгений Носов поначалу благословлял либеральных правителей, кои довели его, выдающегося русского писателя, до нищенской сумы, и в лад богатому Астафьеву ругал советскую власть, похоже, перераставшую в русскую национал-социалистическую, –  не случайно же свершилась вторая, на сей раз победная, буржуазная революция, обратившая Россию в западную колонию. Поругивая свергнутую народную власть и вдруг забываясь, Евгений Носов, с великой грустью поминал благословенные застойные времена, когда, получая за писательский труд приличные деньги, жил и не тужил.

Ладно, любил Виктор Петрович поворчать, костерил коммунистов и Советский Союз, где жил по-генеральски, но за какие заслуги восхвалял лихие девяностые, что выкосили народ, словно военным лихом, запустошили крестьянские земли, угробили фабрики и заводы, унизили и осквернили русские святыни, воспели похоти, а народных писателей выпихнули на обочину жизни?! Впрочем, поругивая глупый народишко, что нынче …в девяностые годы прошлого века… одет в меха, катается в иномарках, Астафьев неожиданно ругает и ельцинскую власть. Словно забыв о политическом заказе, противореча себе, не может устоять перед правдой жизни и пишет с горечью: «…У нас дела тоже идут неважно, по полгода не выплачи­вается зарплата, задерживаются пенсии и пособия, народ устал уже ждать облегчения. Да и понять его можно – привыкший жить от аванса до получки, в отличие от бур­жуев не умеющий накопить копейку, не вписывается он в новые экономические отношения, да, за малым исключе­нием, и не впишется, нужны два-три поколения, чтобы начать жить по-новому. А будет ли время вырастить эти два-три поколения, когда дряхлеет всё: люди, недра, промышленность; приходит в запустение и дичает земля. (…) Вот на Бога и уповаем, и надеемся, а больше уж надеяться не на кого, кругом болтовня, обман и пустые обе­щания. (...) Как много у нас людей, которые не сводят концы с концами, мыкаются без работы, не имеют денег заплатить за квартиру и бытовые услуги.  К сожалению, число их не сокращается, и жизнь ввергает людей в отчаянье и злобу… Виктор Астафьев».[10]

 

[1]Там же. - Т. 15. - С. 9.

[2] Там же. - Т. 15. С. 383

[3] Там же. - Т. 15. С. 257.

[4]  Куняев С.Ю. «И пропал казак…»"Наш современник", N8, 1999

[5]Астафьев В.П. Собр. соч. в 15-ти томах. - Красноярск, 1998. -   Т. 15. - С. 155.

[6] Там же. - Т. 15. - С. 457.

[7] Там же. - Т. 15. - С. 224.

[8]Там же.. - Т. 15. - С. 211.

[9] Там же. - Т. 15. - С. 236.

[10] Астафьев В.П. Собр. соч. в 15-ти томах. - Красноярск, 1998. – С. 470, 471.