На Тихорецкой была пересадка на московский поезд до Владикавказа. В тёмной ноябрьской ночи плавали коровьи гудки локомотивов, терялись редкие огни. И холод. Просто космический… Но в безвоздушном пространстве не бывает такого пронизывающего чёрного ветра… Аж сносит со стриженой башки серую армейскую шапку. И жрать охота… Блин, как же жрать охота! До тошноты. Бегом, бегом, стоянка поезда три минуты. Яшка, сверкая глазами затравленного волчонка, запрыгнул в нужный вагон. От резкого движения сознание качнулось, и к горлу подпёр комок желчи. В вагоне нечем дышать. Пахнет перегаром, чаем, колбасой и растворимой лапшой… Вошедшие занимают свои места, закатываясь, как шары, — каждый в предназначенную ему лунку.

Яшка присел на свою нижнюю боковушку… Краем глаза заметил — наверху парнишка, бритый затылок беззащитно сверкает белой незагорелой кожей, и ракушка уха. Под столом — кирзачи. На крючке камуфляжный ватник. Тоже призывник… Товарищ по несчастью.

Яшка пристроил свой ватник рядом.

Тронулись, свет от фонаря на станции медленно пополз по вагону. В свете фонаря — два сонных, но любопытных глаза. И снова всё в полутьме.

— Привет, — шёпотом. — Я Лис.

— Привет. Яшка я. Это… Как стол опустить? — Яшке было стыдно, что он не умеет.

— Подними, перекувырни и вбок… Ага… Ты на поезде не ездил что ль? — говорок северо-русский, чуть заметно напирает на «о».

— Из Саратова еду, но там у меня верхняя была…

— А раньше?

— Не…

— Погодь, ща матрас скину… Лови.

На Яшку сверху свалился мягкий пыльный рулет.

— Чего у тебя постельного-то нет?

— Не…

— А, ну ничё, утром доедем уже. Перекантуешься.

Яшка снял кирзачи, неумело размотал портянки. Блин, похоже, натёр уже. Зверская обувка. Или умеючи надо…

— Это… Лис… У тебя пожрать ничё нет?

— А сухпай свой умял уже?

— А мне не выдали чего-то. Я не знал, что положено…

— Вот суки, сэкономили, видать. А на дорогу тебе родные хавчика не положили?

— Я как-то не подумал, что ехать долго… Не… У меня это… Нету никого.

— Детдомовский?

— Угу.

— Ну так я тоже, — Лис улыбался от уха до уха. В Яшку полетела банка тушёнки и кусок чёрного хлеба.

— А это… Ножа у меня нет.

— У меня тоже отобрали. Не положено. Ну ложка есть? Ложкой открой.

— И ложки нет…

Лис свесился вниз, глянул насмешливо:

— А чего у тебя есть?

— Да ничё нет… Сказали, вещей не бери, всё равно отнимут… — Яшка жевал хлеб, прижимал к груди консерву и улыбался виновато.

— Ммм, ясно… — Лис легко оказался внизу. Ложка в руке — как нож у защитника Севастополя. — Давай откроем.

Установил банку на сиденье, бухнулся на коленки в проход и зашаркал по круглому рубчику крышки, крепко вцепившись в горбатую спинку ложки.

Намял прогиб, дальше — до дыры. Выступил сок. Прогнать разлом вкруговую — по рубчику… Яшка втянул воздух носом и сглотнул слюну:

— Уже больше суток не жрал…

— Ну ты ваще… — Лис комментировать дальше не стал, сунул ему ложку и открытую банку. Поднялся.

— Пойду за кипятком схожу, БП-шку тебе забодяжим.

— Что?

— Ну бомж-пакет… Лапшу, короче… Самое то в дороге.

Вагон раскачивало. Сытый Яшка засыпал. Но одна мысль его всё же тревожила.

— Слышь, Лис… А на Кавказе же… Там ещё война… И вообще. Как деды встретят. Не боишься ты?

— Ну есть чуток, — Лис помолчал немного и продолжил еле слышно:

— Главное — разуть пошире уши и глаза, впитывать всё, что делают, говорят. Смотреть, как надо и как не надо. Выучить Устав и понять правила игры. Тогда можно будет начать выигрывать… Если ровня полезет — тогда драться. Сразу. Если старшие — терпеть и продолжать осваивать особенности выживания. Главное — не давать гнобить себя тайком. Скандал — так скандал. И не крысятничать, конечно. Прорвёмся, Яшка. Ты в рожу дать сможешь?

— Рукопашкой немного занимался…

— Во. Значит, точно прорвёмся. Теперь нас двое.

Сквозь морок сна Яшке мерещились бороды моджахедов в седых и острых горах… Прикольный Лис этот. Запасливый, толковый, всё-то знает, всё-то у него есть… Умеет с комфортом устроиться. Откуда он сам… Забыл спросить…

Поезд вспарывал темноту ночи и нёсся всё ближе, ближе к горным вершинам. До самого неба. И стремглав вниз. Нёс во чреве новые жертвы богу войны. И двух улыбающихся во сне мальчишек.