К середине второй недели меж стройотрядовцами пополз слушок, что прибывает подмога из Сыктывкара. Да не из какого-нибудь мужского «политеха», а из самого настоящего Педагогического института. То есть отряд – женский. Коммуна наша состояла, практически, из одних парней. За исключением поварихи, медсестры, комсорга и профорга. В общем, представительниц женского пола было четверо. А нас – больше двадцати. И когда пришла весть о женском отряде, мы резко воспрянули духом.

Между тем, кое-кому предстояло пройти обряд посвящения в стройотрядовцы – новичков в отряде набралось четверо. Включая меня.

Для полноценного проведения этого мероприятия требовался алкоголь – такова традиция. С собой водки мы не привезли, понадеявшись, что купим на месте. Но на селе лето – пора сенокосов, во время которых устанавливался «сухой закон». И это обстоятельство отсрочило выполнение нашего плана.

По прошествии двух недель, на собрании, командир объявил, что договорился с председателем Сельпо о подработке: разгрузке барж, которыми завозят в Приуральское продовольствие на зиму. Их до конца нашего пребывания должно было прийти целых 3 штуки, чтобы обеспечить селян продуктами. Одна из них – с алкоголем. К слову, у нас в отряде с продовольствием к тому времени сложилось весьма тяжёлое положение: картошка, лук, чеснок, которые мы привезли из Ленинграда, заканчивались. Оставался небольшой НЗ на случай крайней необходимости. По утрам повариха готовила манную кашу, из которой мы прямо за столом вылавливали ложками и выбрасывали мышиный помёт, а кашу съедали подчистую – ни о какой брезгливости не могло быть и речи в условиях продовольственного дефицита. На обед нас потчевали макаронами, на огромный котёл которых добавлялись одна небольшая банка томат-пасты и банка тушёнки. И на одной порции этого варева каждому надо было дотянуть до вечера. Вечером чай с хлебом – и баста – на большее денег не хватало. Продовольственная проблема состояла не только в том, что не хватало денег на продукты, её усугубляло отсутствие самого товара: картошка в магазине не продавалась в принципе – в Сельпо её не завозили, так как местные жители выращивали картоху в огородах. А копать её время ещё не пришло. К тому же за год на сельповском складе закончился запас круп, не было и фруктов с овощами. Поэтому разгрузка барж, кроме заработка, сулила существенное улучшение продовольственного положения.

Первой из барж пришла водочная: летом в селе не пили, точнее, не продавали спиртное. Зато на зиму на 300 человек жителей завозили целый трюм зелья!

Я в той разгрузке не участвовал – пахал на бетоне. Что такое разгрузка баржи, я узнал позже, когда пришла вторая. От первой же в общественную кассу поступила некая сумма денег, ушедшая на закупку продуктов, и водка, необходимая для проведения посвящения в стройотрядовцы. Хотя употребление спиртного в отряде жёстко наказывалось. А Посвящение было единственным исключением из этого строго соблюдавшегося правила.

Что касается сельчан и строителей, то далеко не все «не пили»: «химики» покупали в Сельпо разные лосьоны на спирту, одеколоны и за милую душу употребляли их в качестве аперитивов. На свалке за их общежитием росла гора из пустых флаконов, а на стройке периодически что-нибудь происходило, связанное с пьянством.

Через пару дней после «водочной» баржи нас подняли среди ночи и велели выходить на улицу. Несмотря на полярный день, было сумрачно – небо затянули тучи, холодный северо-восточный ветер бесцеремонно проникал под надувавшуюся пузырём спецовку, заставляя кожу покрываться мурашками. Посвящаемых было четверо. В том числе, повариха Наталья, получившая от меня прозвище Матрёна, которое к ней прилипло так, что её за глаза только Матрёной и звали.

Нас привели на берег реки под миллионоголосый комариный аккомпанемент. Под эту же «музыку» мы, чертыхаясь и отмахиваясь от кровососов, выполняли какие-то задания: что-то таскали, копали, ползали, преодолевали препятствия. И, наконец, подошли к самой торжественной и ответственной части процедуры Посвящения: вручению стройорядовских значков в ходе последнего испытания огнём и… водкой.

Все собрались у костра, возле которого колдовал отрядный ди-джей, он же, по совместительству, церемониальный палач Вадик. В костре разогревался кусок арматуры, загнутый на манер кочерги. Один его конец был раскалён докрасна. Нам завязали глаза, зачитали текст клятвы, который мы повторяли за читающим, и объявили, что закрепить клятву придётся огнём – нам поставят памятные отметины той самой раскалённой кочергой. Первыми пройти испытание, по-мужски, вызвались мы с Игорем и Борисом, которые, как и я, в Коми АССР приехали впервые, до этого побывав в стройотрядах в Ленобласти, а тамошние посвящения среди «комяков» не котировались. Мы заранее знали, что раскалённая кочерга – розыгрыш. Но решили напугать Матрёну и подыграть Вадику – уж больно много претензий к поварихе у нас накопилось. «Палач» всем завязал глаза. Затем, подводя каждого к костру, доставал из огня кочергу, приказывал раскрыть ладонь и… прижимал к руке мокрую палку, а раскалённым металлом касался мокрой ветоши. Сталь зловеще шкворчала, а от ветоши распространялся запах гари. Мы, добавляя процедуре достоверности, взвывали и охали. Наконец, дошла очередь до Матрёны:

– Мужики, может, не надо – она же девчонка!?

– Надо, Федя, надо, – нарочито зловеще изрёк Вадик

Повариха мелко вибрировала в ожидании своей участи. Двое взяли её за руки и попытались подвести ближе к костру. Она упёрлась, заорала благим матом, а потом вдруг сломалась и покорно пошла. А когда палач прижал к её руке ту же мокрую палку, тишину печорского утра разорвал вопль раненого вепря. Я думал, что у неё появится волдырь от ожога – настолько сильно удалось убедить её в реальности происходящего.

А потом была водка. Много. Каждому испытуемому пришлось выпить по половине литрового эмалированного ковша, чтобы достать со дна свой набор значков. Они до сих висят у меня на стене, приколотые к вымпелу с портретом В.И. Ленина.