[ 09 ]

* * *

 С госпиталя Витьку забрала к себе тётка Анюта. Поначалу он передвигался на маленьких детских костылях, которые ему смастерили военные санитары из обломков старых взрослых костылей, а через полгода сосед тётки Анюты, дед Харитон, участник и инвалид Первой мировой войны, вырезал Витьке из осинового чурбачка настоящий пешеходный протез с двумя высоко поднятыми к самому паху и бедру дощечками-лещётками. На таких протезах тогда перемогались многие обезноженные на Первой мировой, гражданской и последней, Отечественной войнах деревенские мужики, у которых сохранилось колено. Поставив его на проложенную войлоком площадочку, они туго привязывали ремнями, а то и обыкновенными бечёвками дощечки-лещётки к бедру и ходили на том осиновом подбитом толстою резиною от автомобильного ската протезе иногда даже и без вспомогательной палочки. Мало-помалу приспособился ходить на протезе и Витька. И не только ходить, но и делать в подмогу тётке Анюте любую посильную по его возрасту работу: рубить дрова, ухаживать за скотиной, курами и гусями, полоть (стоя, правда, на коленях) картофель и просо. Да что там дрова, скотина и просо с картофелем, Витька даже, помня слова солдата Петра, играл вместе с остальными, здоровыми, деревенскими ребятами в футбол. Не в поле, конечно, не нападающим и не защитником, а вратарем, и ребята к нему особых претензий не имели. Парнем он был юрким, по-обезяньи цепким, и кидался на мяч под ноги соперникам безоглядно на свое увечье и протез.

 Одно было плохо, рос Витька быстро, и на протезе часто приходилось менять резиновые набойки на более толстые, двойные и тройные, а раз в полтора-два года так и сам протез, иначе Витька начинал припадать на укороченную осиновую подпорку.

 На ночь он протез отстегивал, давая отдохнуть и колену, на котором постепенно образовалась похожая на подошву мозоль, и онемевшей ноге с туго натянутым на обрубок шерстяным носком-чехольчиком – изобретением тётки Анюты. Но во сне, без протеза, Витька забывал, что ноги у него нет, и несколько раз, в первые по увечью годы, просыпаясь, сгоряча ступал на культю, по-новому, в кровь ранил ее и даже едва не обломал кость. После таких падений тётка порывалась везти его на подводе в районную больницу к хирургам, но Витька ехать напрочь отказывался, боясь, что ему опять будут делать операцию. Он терпеливо отлёживался дома, отмачивал культю в холодной воде, позволял тётке лечить её единственно верным и незаменимым крестьянским средством - компрессами из листьев подорожника и лопуха. И недели через две-три культя переставала болеть и саднить, опухоль на ней спадала. Витька оживал, вновь вставал на протез, чтоб поначалу осторожно и боязно ходить лишь по дому и по двору, а потом и в школу, которую за время болезни порядком подзапустил.

 Так на сменных осиновых подпорках-чурочках Витька перемогался до сорок девятого года. А потом тётка Анюта прознала от фронтовиков, что в областном городе при СОБЕСе есть специальная мастерская, где изготовляют на заказ протезы (хоть со ступней, хоть без ступни, с одной лишь костыльной обутой в резиновый наконечник опорой) для получивших увечье на фронте солдат. Витька солдатом не был, но тётка, выпросив у бригадира подводу, все равно повезла его за шестьдесят километров в область, чтоб заказать там устойчивый, почти что и не отличимый от настоящей ноги (по требованию Витьки обязательно со ступней) протез.

 По вдовьей горемычной жизни с целым выводком детей, двумя своими, сыном и дочерью, и третьим, приемным, Витькой-крестником (муж ее, дядя Сергей, которого они все так ждали с войны, погиб в начале сорок пятого года) тётка была женщиной многоопытной и предприимчивой. В передок телеги она поставила кошёлку с двумя увесистыми кусками сала, с зарезанным накануне поездки и ощипанным петухом, с венком репчатого луку и с мешочком сушёных яблок, груш, слив и вишен. Завернутая в газетку тайно стояла там, понятно, и бутылка самогона. Тётка Анюта хорошо понимала и предчувствовала, что такие дела, как у них с Витькой, без подобных деревенских подарков не делаются. Получилось, правда, все совсем по-иному…

 Протезную мастерскую они отыскали быстро, хотя деревенский их конёк, не привыкший к машинам, трамваям и вообще к шумной городской жизни, шарахался на каждом шагу и едва не поломал оглобли. Но в самой мастерской дело не заладилось. Приёмщица, дородная коротко остриженная и завитая в шестимесячную химическую завивку женщина, выслушав просьбу тётки, наотрез отказала им:

 - Делаем только фронтовикам!

 - А он, что, не фронтовик!?- указывая на Витьку, стала наседать на приёмщицу и тётка. - Его немец гранатою поранил! А мать убил!

 - Это я не знаю - немец или не немец, - не поддалась на её напор и жалобы приемщица поди наслушавшаяся в протезной этой мастерской еще и не таких историй. - Может, он с оружием баловался, вот ногу и оторвало.

 Тётка едва не заплакала, но потом всё же сдержалась и решила повести разговор с приёмщицей иным образом. Пододвигая к ней прикрытую чистым полотенцем кошёлку, она по-деревенски простодушно сказала:

 - Мы отблагодарим.

 Приёмщица пристально глянула на кошёлку, но не соблазнилась ею:

 - Не нужны мне ваши благодарности!

 Отчего и почему приёмщица так себя повела, ни тётка, ни Витька понять не могли. Может, старенькая их обтерханная кошёлка, показалась ей слишком легковесной, а может, привыкшая и разбалованная на доходном своем месте продуктовыми подарками, приёмщица намекала, что надо бы отблагодарить её деньгами. Но уж чего-чего, а лишних денег у тётки не было (они едва-едва собрали их на протез, откладывая почти целый год Витькину инвалидско-сиротскую пенсию - сто двадцать пять рублей), да она и не знала, сколько надо давать, чтоб приёмщица помягчела: сто рублей, двести или много больше…

 В общем, все клонилось к тому, что надо было тётке с Витькой возвращаться домой и на время забыть о настоящем фабричном протезе. По крайней мере, до тех пор, пока их изготовят для фронтовиков, и дойдет очередь до таких инвалидов, как Витька.

 Но тут в мастерскую как раз и зашёл, опираясь на палочку, доподлинный фронтовик – степенный мужчина лет тридцати пяти-сорока. Тётка, уже действительно вся в слезах, начала жаловаться ему на обиду и несправедливость. Фронтовик быстро разобрался в её жалобах, вник в положение деревенских неудачливых просителей и приступил с допросом к приемщице:

 - Ну, и чего ты парня не запишешь?!

 - Не положено! - уперлась та.

 - Почему это - не положено?! – для начала вроде бы вполне мирно спросил фронтовик.

 - Потому, что инструкция! - совсем распоясалась приёмщица.

 Не обращая больше внимания ни на фронтовика, ни на тётку Анюту с Витькой, который всё это время безучастно стоял в уголке, она стала перекладывать какие-то квитанции, громко щёлкать на счетах, делать записи в толстой амбарной книге.

 - Больно ты рыжая и кудрявая! - вдруг не на шутку взорвался фронтовик. - Сейчас пойду в обком, пусть вам тут мозги вправят. Пиши парня вместо меня. Я уступаю ему свою очередь.

 Обкомов и райкомов партии тогда боялись ещё начальники и повыше приёмщицы. Она мигом это сообразила, по одному только виду безногого фронтовика поняв, что этот (может, в прошлом и офицер в значительных чинах, командир) ни перед чем не остановится и действительно пойдет, если не в обком партии, то к заведующему Облсобесом. А ей лишние приключения ни к чему.

 - Ну, если уступаете, - вняла его угрозам приёмщица,- тогда иное дело - запишу.

 Проворно, с каким-то особым шиком, так, что даже нельзя было заметить, куда, в какую сторону отлетают те или иные костяшки, пощёлкав на счетах, она назвала цену, которую надо было заплатить за протез, и выписала квитанцию. Цена была не так уж чтоб и большая, но для тётки Анюты с Витькой и не маленькая. Тётка развязала платочек и выложила перед приёмщицей все до единой копейки пенсионные их сбережения, да еще и добавила целых десять рублей из подорожных денег.

 С обнадеживающей той квитанцией они направились теперь уже в саму мастерскую. Фронтовик и тут вошел в их положение и взялся сопровождать.

 В мастерской пахло деревом, кожей и резиной. В дальнем углу стояли два небольших токарных станка, на которых, наверное, вытачивались заготовки протезов. Сейчас они, правда, не работали (может, были сломаны или остановлены на обеденный перерыв), чему Витька очень огорчился: токарного станка он сроду не видел, и ему хотелось хоть одним глазком понаблюдать, как на нём вытачивают дерево, а ещё бы лучше металл, чтоб после, дома, рассказать о том друзьям-товарищам, которым токарные станки тоже были в диковинку и невидаль.

 Вдоль стены за низенькими, заваленными заготовками и всевозможными инструментами, сидели мастера в кожаных толстых фартуках. Одного из них фронтовик, судя по всему, частый здесь гость и позвал.

 - Роман! - Бодро и весело, совсем не так, как разговаривал с приёмщицей, крикнул он. - Гляди, какого я привел тебе заказчика!

 На зов фронтовика к ним подошел невысокий щупленький видом мужчина в круглых, совиных каких-то очках. Вскинув их высоко на лоб, он поздоровался вначале с фронтовиком и тёткой (Витька заметил, что на правой руке у него недостает двух пальцев: мизинца и безымянного) и лишь потом посмотрел на Витьку, но как-то странно посмотрел: не в лицо, не в глаза, а сразу вниз - на ноги.

 - Заказчик как заказчик, - немного утомленно и не в тон фронтовику сказал он.

 Расспрашивать Витьку, где и как тот потерял ногу, Роман не стал (тётка, вклинившись в разговор и, словно боясь, что мастер откажет им, в одну минуту всё выложила и объяснила), а, усадив Витьку на табурет, велел ему отстегнуть самодельный протез и оголить культю. С протезом Витька справился быстро, а вот с культей замешкался: долго развязывал штанину и шерстяной чехольчик. Культя была тоненькой и тёмно-синюшней. Витька, кроме тётки Анюты, редко ее кому показывал, особенно своим ровесникам, ребятам и девчонкам, которые при виде ее умолкали и страшились. Видели они ее разве что на речке, во время купания, когда Витька, отстегнув протез, заползал в воду и выползал обратно на берег на коленях, а иногда так и по-пластунски.

 Роман придирчиво, со знанием дела, словно врач-хирург, осмотрел и ощупал культю со всех сторон, время от времени спрашивая Витьку:

 - Так - не больно?

 - Не больно, - торопливо отвечал тот, вслед за теткой боясь, что, если он скажет правду (культя все-таки от жестких прикосновений немного побаливала), то Роман делать ему протез откажется.

 - А вот так?

 - И так не больно, - терпел Витька.

 - Ну и хорошо, - остался доволен осмотром Роман и широко улыбнулся Витьке. - Сладим тебе ногу лучше прежней.

 Приезжать за готовым протезом он велел через месяц. Время вроде бы недолгое, особенно летом, когда в школу ходить не надо, и мальчишеские дни бегут быстро и незаметно. Но предприимчивая тётка Анюта начала просить и уговаривать Романа, нельзя ли поторопиться.

 - Парень вконец извелся!- жалилась она и опять вспомнила о своей кошёлке с подношениями и выпивкой.

 От подношений Роман отказался. Но совсем не так, как отказывалась избалованная сытными подарками, кошёлками и оклунками, приемщица. Поглядев на измученную работой и вдовьей жизнью тётку, он лишь махнул рукой:

 - Да ладно тебе…

 А вот от выпивки Роман уклоняться не стал. Он завел тётку с Витькой и фронтовика в тесную каморку-подсобку, заперся на ключик, и они вчетвером распили там (Витьке тоже налили рюмочку) бутылку деревенского хлебного самогона. Чуть захмелев, Роман попросил Витьку еще раз показать культю, повторно ощупал ее пальцами, обмерял портновским метром, записал какие-то цифры на обрывке бумажки и не очень уверенно, но все-таки пообещал:

 - Загляните недели через две, вдруг успею…

 И не обманул заказчиков – обещание свое выполнил. Когда Витька с тёткой через две недели опять появились в мастерской, Роман вынес им первозданно пахнущий кожей, масляным лаком и деревом-берёзой протез. Не протез даже, а действительно почти что живую настоящую ногу с широкой, в Витькин размер ступней, которая была приделана к щиколотке блескучим чутким в движении шарнирчиком.

 Когда Витька надел протез и встал в полный рост, то сразу почувствовал себя совершенно иным человеком, здоровым и сильным, равным всем остальным, неувечным, людям, как будто в одно мгновение вырос из маленького полудетского еще человечка, во взрослого парня и мужчину. При первом шаге, правда, культя вспыхнула точно такой же острой, как и когда-то в госпитале, болью, которая не укрылась от Романа.

 - Ничего,- попридержал он его за плечо беспалой своей раненой рукой, - это только поначалу больно, а потом привыкнешь…