Далеко-далеко в темноте лениво перебрёхивались собаки. Осевшая к ночи влага щекотливо залепляла брови и нос, прохладно нежила шею. За служащей окном артиллерийской пробоиной в бетонной плите забора давно никаких признаков жизни – дорога не магистральная, серая полоска обломанного по краям асфальта плавно выгибается и тонет в зарослях, в глубине которых парят горячие источники, куда днём чеченки ходят стираться. Посмотреть бы, как они, эти источники, выглядят. А, может, и искупаться – вдруг целебные?
Этот пост при воротах: прошитые и промятые пулями и осколками тяжеленные железные створы, за которыми на средневековый манер наклонно вкопаны в землю трубы – если грузовик брюхом налетит, то так и останется, как жук на иголке. По другую сторону ворот мутно высвечивается когда-то белая двухэтажка с напрочь выломанными окнами и дверьми. На её крыше тоже стационарный пост, с которого днём в бинокль хорошо просматривалась промзона: километры и километры давно разбомбленных и разграбленных заводских руин с новеньким куполком мечети и нефтяными факелами. Факелы, наверное, сейчас ещё виднее – небо с того края розоватое.
За спиной, в окружённом двойной колючкой дворе, из незнакомого, размашисто-длиннолистого кустарника осторожно пощёлкал соловей. Помолчал, помолчал, и выдал трель: «Чу-фи, чу-фи, чи-чочочочо-чок-чок, чуфиирррр»! Тотчас же из-за забора через дорогу откликнулся другой: «Чирри-чу, чир-чу, чир-чу-чу, чок-чок-чок-чок...». Ну, братцы, сейчас такая красота пойдёт! Если, конечно, дурная стрельба не распугает.
Выставив на кирпичном бруствере шипящую и иногда что-то вдруг неразборчиво выкрикивающую радиостанцию так, чтобы была на расстоянии вытянутой руки, Иван Петрович попытался поудобнее притереться к дерматиновой спинке изодранного автобусного сиденья, пристроенного под крышей постовой будки. Разгрузку он снял, оставшись в бронежилете, автомат на коленях – обход не раньше часа, можно слегка, вполглаза, покемарить.
«Чу-фи, чу-фи, чи-чочочочо-чок, чу-фи-ирррр»! В первый и последний раз такого Иван Петрович наслушался в Орле, где гостевал с семьёй у брата в… восемьдесят третьем. Эх. Когда ж это было! «Чирри-чу, чир-чу, чок-чок-чок...».
Служба в органах бывает розыскная, бывает караульная. И выбираешь её не ты, а она тебя. И этот расклад вовсе не надуманный, не от сиюминутного желания или выпавших обстоятельств, а от врождённых качеств – так есть собаки «охотничьи», с длинными носами и большими ушами, а есть «цепные», недоверчиво рыкающие, предупреждающе зубастые. Вот точно так и милиционеры делятся по породам – на «легавых» и «рексов». Существуют, правда, ещё и боевые псы, специально для драк, и в органах в перестройку появились ОМОНы и СОБРы.
Иван Петрович из «цепных», вся жизнь прошла в караулах и конвоях, где главное – не перегореть, не устать заранее. И, что тут спорить, для этого особые нервы нужны, толстые-толстые: для засады-то, многочасовой, многодневной, а если необходимо, то и многомесячной, чтобы быть уверенным в своём конечном перетерпении, своей пережилистости над преступником, убеждённости в том, что когда «это» произойдёт, «это» не окажется «вдруг», и он, как капкан или как самолов, сработает точно и безотказно. Так что полубдеть-полуспать с прищуренными, ловящими только движение, глазами, с расслабленным слухом, настроенным только на новый, малейше отличный от фона звук, у Ивана Петровича двадцать пять лет очень даже получалось. Любое шевеление или ничтожный шорох – и он не вскакивал, не дёргался, а только приподнимал оружие, из-под приопущенных век высматривая опасность. Именно опасность, ибо с этими же годами опытно накопилась убеждённость в том, что всё новое в карауле чревато, ибо милиционер и блатной – как пёс и волк, враги непримиримые, насмерть, и только взаимопомощь против общака – единственно реальная защита. Иван Петрович даже «красных» зеков всегда сторонился и брезговал, не веря в искренность «сотрудничающих с администрацией». Ну, а, тем более, с чего бы аферистка, выманивающая у восьмидесятилетних инвалидов войны их последние крохи, или педофил-насильник, вдруг да «встали на путь исправления»? Волк есть волк, это его природа. Как и у пса.
Кстати, взводный точно так же осматривается, не крутя головой. Значит, тоже в засадах посидел.
А вот откуда-то снизу и третий соловей подключился: «Юи-лит, юи-лит. Юрь-юрь-юрь…». Первые аж взвились, и пошло, поехало: «Чу-фи, чу-фи, чи-чочочо-чок»… «Чири-чу, чири-чу, чок-чок»... «Юи-лит, юи-лит»….
Конечно, из-за возраста его стараются пристроить на спокойные места, с меньшим риском для всех. Но, из-за нехватки личного состава, постовую службу отряду приходится нести по усложнённой схеме: четыре часа через четыре – днём, три через три – ночью, что, с учётом хозработ, выходных за все шесть месяцев командировки никому не предусматривало. Вообще. Даже болезнь – предательство. Поэтому вчера он в паре с Сергеем-Сержем опять потел на ОКПМ.
Утром всё шло монотонно, рутинно, единственное событие – колонна ОБСЕ: белые джипы и белые КАМАЗы с красными крестами, мигающие и воющие «волги» сопровождения. На перекрёсток заранее подъехали «чехи»-гаишники. Тоскливо пожаловались, что ночью у них убили лейтенанта. Застрелили прямо на дому, при жене и детях. Забрали оружие, машину, доллары….
А во вторую смену, когда поток резко спал, и теряющее злобу солнце помаленьку оседало в дальнее пылевое марево, так и вообще потянуло расслабиться. Притоптанная в несколько смен, земля перекрёстка казалась уже «своей» территорией, да и большинство проезжающих автобусников, водовозников и грузотаксистов знакомы – здороваются, лебезят, напрашиваются на мелкие услуги, подвозя на заказ сигареты, воду.
Серж с запозданием отмахнул поравнявшейся с ним чернильно-синей «девятке» с напрочь затемнёнными стёклами, водитель резко ударил по тормозам, и в «девятошный» багажник сходу вдавился серебристый квадратный нос «тридцать первой» «волги». Визг, хлопок и особая секунда тишины, в которую всем неучастникам ДТП становится азартно весело. Красное и белое крошево задних и передних фонарей, быстро растекающаяся лужа из-под смятого радиатора, кривые лица выбирающихся из распахнутых плавников-дверок. И вопли, точнее, уходящие в ультразвук теноровые горские трели.
Кто придумал, что мусульмане не пьют? Под вечер в Грозном трезвый водитель – разве что за рулём автобуса. В «ладе» оказалось трое подростков, в «догнавшей» «волге» – двое взрослых, но совершенно косых. Мгновенно оценив раскладку сил, подростки смело напали на «не соблюдавших дистанцию». Серж дёрнулся, было, растащить размашисто лупящихся и взаимно рвущих рубахи, но сам чуть не потерял каску и отступил. Тут уже, как обычно – словно из-под земли – появился взводный. Выждав несколько секунд, Малоденко и Серж уже вместе резким вторжением рассекли немного подуставших сражающихся, повелев «стоять, не двигаться». Разбитые с обоих сторон носы и истерзанная одежда, бешенное дыхание, выпученные из под чёрных чёлок карие глаза – Серж и Иван Петрович крутили головами посредине явно готовящихся к новой сцепке вайнахов. «Стоять! Всем стоять!» – Комвзвода уже начал собирать документы, когда из затормозивших прямо на проезжей части двух «шестёрок» высыпало человек восемь в штатском и камуфляже, причём трое – с автоматами. Вытянув перед собой красные корочки, «чехи» кучно двинулись на «федералов». Малоденко встречно вскинул свой, обычно внушающий уважение РПК, но, столкнув его, к вновь появившимся «работникам районной администрации» вырвались окровавленные «волгисты».
Ребята с перекрёстка и от КП бежали на выручку, но к чеченцам подъезжали всё новые и новые машины. Как «чехи» так лихо организовали поддержку? Через пару-тройку минут двенадцать милиционеров были окружены почти полусотней орущих, машущих руками и всё более заводящихся от своего количественного преимущества местных жителей. Ивана Петровича привалили на злополучную «девятку», с которой всё и началось. Перед ним размахивал удостоверением «помощника заместителя главы администрации», давя огромным жирным животом, явно бывший борец или штангист-тяжеловес, из-за которого то и дело протягивались, пытаясь зацепиться за автомат или разгрузку, чьи-то волосатые руки, от которых, ворочаясь направо-налево, ему пока удавалось отрываться. Иван Петрович отступал, как мог, отталкивая тяжеловеса плечом и отбиваясь локтём, спиной тесня давно уже растерявших боевой задор подростков.
- Командир, отдай мне этих гадёнышей! – Габаритный пятидесятилетний чеченец в хорошем сером костюме и серебристой каракулевой папахе обращался к Малоденко нежно, как к родному. – Отдай!
- Нет. Сдадим всех в отделение.
- Командир, какое отделение? Всё равно по-нашему будет. Отдай!
Кто первым клацнул затвором?
Чехи на секунду отпрянули. Но тут же внутри их толпы кто-то что-то закричал, и они снова начали напирать.
- Ну! Сучары! Достали! – Рифат, очки которого держались только на одном ухе, откинулся и остро, как в бильярд, ткнул в солнышко наползающего на него бородатого парня стволом «калашникова». – Джалеш! Кети хо?!
Ивана Петровича подцепили-таки за низ разгрузки, и, выворачивая через капот, завалили, а потом, не смотря на сомкнувшихся Рифата и Андрея, умудрились раза три пнуть. Уже на коленях, получая не особо ощутимые через бронежилет удары, он, матерясь почему-то шёпотом, двумя руками запихивал обмякших от страха пацанов подальше под машину.
Несколько выстрелов хлопнули по ушам, и наступившая тишина просветлела от вновь появившегося белесого неба – это отжались напиравшие. Однако стреляли не «федералы» – под блокпостом открытыми дверцами растопырились два камуфлированных милицейских уазика, от которых бежало шесть или семь милиционеров-чеченцев.
Часть людей, оказавшаяся в центре столкновения, сыграла в «море замри», а крайние начали быстро расходиться и разбегаться. Захлопали замки, злобно, с прокруткой, завизжали шины. Минута – и на перекрёстке остались только участники злосчастного ДТП.
- Командир, отдай их мне. – Капитан Хазрат Идигов, начальник смены охраны автовокзала, держал Малоденко под локоть, а протрезвевшие «волгачи», которых столь неудачно попытались отбить «сотрудники администрации района», тяжко сопя, вслушивались. – Зачем протокол? Бумагу переводить.
- Сам понимаешь, Хазрат, столько свидетелей – не получится.
- Какие свидетели? Хум дац! Нет никого. И не будет. А машина моя – это мои сыны с моим племянником, я их сам дома накажу, поверь.
- Уж накажи, не пожалей.
- Не пожалею!

Через час милицейский «уазик» вновь выскочил со стороны автовокзала и вывернул на Геологическую. Давешний капитан вразвалочку направился к Ивану Петровичу, и, широко улыбаясь по-своему красивым, с чётко прорезанными чертами, «кавказским» лицом, издалека протягивал руку:
- Сын сказал, что ты их собой закрывал. Спасибо, дорогой! – Сильно сжав ладонь, притянул, приобнял. – Как звать?
- Иван. Иван Петрович.
- А меня Хазрат. Ну, тоже, Саид-Эминович. Я твой должник, ваша. Что попросишь – сделаю как брату, помогу, чем сумею.
- Да, нормально. Испугался немного за пацанов.
- Не стесняйся, проси! Мы же с тобой – милиция, если мы друг другу не поможем, то кто за нас?
И ещё раз обняв, протолкнул сбоку за бронежилет плоскую бутылку.
- Бери, это хороший коньяк, кизлярский. Бери!