И вот мы наконец на берегу Колымы под сиренево-розовыми сиенитовыми утесами горы Канзабой. Это место славится глубокими ямами под скальным прижимом, изобилующими деликатесной рыбой, в том числе нельмой и редким сибирским осетром. На берегу стоит добротное бревенчатое рыбацкое жилье. Найдя его пустующим, мы, недолго думая, вселились под теплую крышу.

Когда-то здесь прожил свой последний день Иван Дементьевич Черский. Под этими скалами он продиктовал жене последнюю запись в своем дневнике. Со спокойствием человека, знающего, что все предрешено и все, что он сделал в жизни, не напрасно. Он нашел прекрасное место, где умереть. С вершины горы на десятки километров видна беспредельная синяя даль Реки и левобережной тундры. Завораживающая энергетика этой необъятности не оставляет равнодушным ни одного человека, попавшего сюда. Когда я подошел к истлевшим развалинам каких-то строений на заимке Горница в южной части Канзабойского Камня, возникло странное и уже знакомое ощущение, что я был здесь раньше, все тут узнаваемо, будто пришел к своему забытому дому.

Вскоре у нас появились соседи, два друга — местные правоохранители Иван и Семен в возрасте под пятьдесят, один якут, другой чукча, приплывшие сюда на лодке провести отпуск. Внешне несхожие — Иван кряжистый, широкоплечий и широколицый (потом мы не раз встречали его в аэропорту, где он и работал), Семен — небольшой и тонкий в кости. По-моему, это лучшие люди из «органов», которых я когда-либо встречал. После лицезрения наших бесцеремонных и безжалостных ментов трудно было поверить в принадлежность таких доброжелательных и щедрых людей к тому же ведомству.

Обнаружив, что зимовье занято, они без всякого выражения неудовольствия поставили рядом маленькую двухместную палатку и занялись своим делом. Узнав, что у нас нет даже плохонькой сети, соседи очень удивились: как такое возможно и что мы вообще делаем на Реке без возможности порыбачить? После этого рыбаки взяли над нами шефство. Каждое утро кто-нибудь из них, обычно Иван, приходил с преизрядной рыбиной и со словами «Ваша норма» вручал ее Виктору. До сих пор сглатываю слюну при одном воспоминании о прозрачно-розовых трепетно-нежных ломтях нельмы и муксунах, пахнущих свежим огурцом.

Интересно было послушать этих многое повидавших и многое знающих мужиков. В это время в далеком югославском городке с симпатичным названием Баня Лука, будущей арене кровавых боев боснийско-хорвато-сербского конфликта, проходил чемпионат по шахматам. Мы вместе по вечерам внимали радиорепортажам оттуда, дружно болея за никому не ведомого пятнадцатилетнего гроссмейстера из Баку со странным именем Гарри Каспаров, за исключением Семена, из принципа болевшего за опального Виктора Корчного. А между делом слушали рассказы о расследованиях обычной в якутских деревнях «бытовухи», по пьянке время от времени заканчивающейся стрельбой друг по другу. Или о поощрении местных охотников в сталинские времена за отстрел в тайге лагерных беглецов сгущенкой, мукой, патронами, сукном и другими дефицитами, выдаваемыми за варварский трофей — правую кисть беглеца, позволяющую по отпечаткам пальцев идентифицировать номер зека. Словно за волчью шкуру. И о геологах, пропадавших в тайге без вести по этой самой причине, будучи принятыми за беглых зеков. Поражает неспешная манера Ивана буднично говорить о трагичных и просто невероятных событиях. После вузовских занятий по истории это совсем другой информационный пласт.

Однажды к нам пожаловал гость — пожилой абориген со смуглым лицом, непохожим на типичные якутские и чукотские. Те обычно широкие, коротконосые, а у гостя — узкое, горбоносое, резко очерченное, словно вырубленное из камня, вызывающее ассоциацию с седовласыми племенными шаманами из вестернов. В отличие от шаманов, гость не очень трезв. О себе он лаконично и бесстрастно, словно робот, сообщил, что «однако, юкагир, из Верхних Крестов». Я с любопытством смотрю на представителя древнейшего народа северо-восточной Азии, пришедшего сюда, вероятно, еще до чукчей. Известно, что осталось их, как уссурийских тигров, несколько сотен, другие вымерли или ассимилировались.

А ведь когда-то это был сильный и многочисленный народ. Якуты, чье проживание до походов казаков на Северо-Восток ограничивалось средним течением реки Лены, называли полярное сияние юкагирскими огнями, полагая, что видят в небе отблески костров этого племени. Пока мы беседуем с гостем, его оставленная у берега лодка подхватывается течением и медленно плывет вдоль берега. Старик равнодушно смотрит на это, не реагируя на наши возгласы. Наконец я не выдерживаю, раскатываю болотные сапоги, кидаюсь за лодкой и вытягиваю ее на берег. Гость смотрит на мой порыв с прежним бесстрастием. Позже мне придет в голову, что, наверное, не только водка, незнакомые болезни, межплеменные распри и прочие беды выкосили этот народ. Похоже, избыток невозмутимости, приводящий к исчезновению всякой пассионарности, тоже не способствует выживанию на Севере.

Погода в середине сентября превратилась в чередование прохладных солнечных дней, мороси и внезапных шквалов мокрого снега. Горностаи, вольготно живущие вокруг зимовья (а один — прямо в зимовье), оделись в белоснежные шубки, оставив черными лишь бусинки своих глаз и кончики носов и хвостов. Постоянный обитатель зимовья, обнаружив, что у временных постояльцев на столе появилась рыба, по-хозяйски обложил нас налогом. Или, если угодно, платой за жилье. Он бестрепетно, явно по давно заведенному здесь обычаю, разгуливает между тарелками во время нашей трапезы, возмущенно шипит и фыркает, если не торопятся и ему дать кусок балыка. Да еще и не всякий возьмет. От щуки с возмущением отвернется — не рыба, дескать. А вот нельма — самое то. А ухватить и уволочь в свой уголок горностай может кусок вдвое крупнее собственного веса. Как-то ночью, разбуженный шорохом волочимого по полу ломтя рыбы, я из любопытства поставил на пути хверька сапог. Горностай, упершись задом в неожиданное препятствие, не стал его обходить, а поднял такой возмущенный гвалт, что пришлось сапог убрать с извинениями за причиненное неудобство.

В один прекрасный день нас удостоил визитом сам Николай Таврат, немолодой председатель Нижнеколымского райисполкома, властный руководитель территории размером с европейское государство. Из вертолета он вышел в абсолютно цивильном мягком синем пальто явно импортного покроя. Единственное его отличие от ординарного советского номенклатурного работника — сухое смуглое лицо и изящный охотничий карабин «Белка» калибра 5,45 миллиметра, привычно переброшенный через плечо. Похоже, это его любимая игрушка, он с ней не расстается.

Его интерес к нашей партии, вероятно, обусловлен еще и тем, что в ее составе работает его сын. Мне Таврат-старший понравился. Немногословный, умеющий внимательно слушать и явно наделенный способностью быстро переваривать непривычную информацию. Говорил и спрашивал нас в основном Шеф, прилетевший вместе с Тавратом. На вопрос, что тут есть интересного в поисковом отношении, Виктор стал пространно рассказывать о пиритизированной зоне дробления в разноцветных вулканических породах на контакте с сиенитами. Увидев общее оживление разговора, Таврат вдруг спросил: «Это, как след зверя для охотника, должно к чему-то привести?»

Этот руководитель (говорят, из старинного рода племенных старшин) оставил по себе хорошую память. Много лет после его ухода на пенсию в Нижнеколымском районе проводились спортивные соревнования на приз Таврата.

В сентябре я испытываю черную зависть к моему другу Валере, которого Шеф мобилизовал на проведение работ со звучным названием аэродесантные маршруты. На манер австралийских и канадских геологов была когда-то и у наших специалистов возможность рекогносцировки местности с использованием ежедневных вылетов на вертолете по необъятной территории. Два—три часа изучения ключевых обнажений, потом обзор округи с воздуха для редакционной увязки наблюдений — дорогое удовольствие, но дает быстрый результат. В образцах, доставленных с таких залетов, — друзы горного хрусталя, аквамарины, блеск сульфидных минералов. По словам Шефа, опытного геоморфолога, над левобережной колымской тундрой спрямленные русла речек, берега озер, границы болот и иных пейзажей плоской низменности в наблюдениях с воздуха укладываются в логичные системы крупных линеаментов северо-западного и северо-восточного простирания — ландшафтное отображение погребенных разломов фундамента. Севернее Черского таким образом предварительно изучены вереницы гранитных холмов — трассы тех же самых разломов на правобережье Реки.

На аэромагнитной и гравиметрической картах района в глаза бросаются цепи аномалий, по протяженности и интенсивности соперничающих со знаменитой КМА. Эти таинственные магнитные полосы, до сих пор не получившие внятного объяснения, тянутся вдоль долин Большого и Малого Анюев и уходят на сотни километров на северо-запад в глубь левобережной колымской тундры. В глубине Чукотки на юго-восточном продолжении этой магнитной и гравитационной зоны расположен юный Анюйский вулкан. Сейчас его кратер на вершине геометрически правильного конуса мирно спит, но когда-то от него шарахались прочь стада мамонтов и бизонов. А может быть, и предки индейцев, уверенно (что за нелегкая их гнала?) идущие к сухопутному мосту через Берингию в страну, которую много позже назовут Америкой.

Вертолетчики при удобном случае не упускают шанса совместить полезное с приятным и немножко побраконьерить. Бортмеханики настолько набили руку в стрельбе из приоткрытой кабины, что их можно считать настоящими профессионалами в этом деле. Самое удобное место для воздушных сафари — тундра. Вопреки моим представлениям, в ней много крупного зверя — лосей и медведей. Валера с его приличным практическим опытом по разделке туш привлекался и к этой работе.

И вот закончен наш сезон. Потертые маршрутные карты, сотни раз извлеченные из сумок, заляпанные грязью дальних переходов и сажей бессчетных маршрутных биваков, покрытые черными и бурыми пятнами раздавленных комаров, испещрены росчерками геологических наблюдений и сомнений. Я вдруг прихожу к неожиданному умозаключению: карта, при всей своей кажущейся простоте, одно из самых гениальных изобретений такого смышленого существа, как Homo sapiens. Реки, горы, равнины, сотни километров пути, немыслимое количество пережитых испытаний и волнений, многообразие увиденных фактов, порожденные ими версии и догадки — все это легко, а при наличии некоторого опыта и вкуса даже элегантно укладывается на листе бумаги. Хорошая карта всегда трехмерна и дает возможность постичь логику глубинного пространства. Не только поверхность Земли со всеми ее океанами и континентами, но и едва постижимая здравым умом философская категория Времени и та непринужденно отображается на карте. Времени, запечатанного, словно джинн в бутылке, в толщах горных пород вместе с накопленной за миллионы лет энергией Недр и Космоса. Обладая навыком, на карте можно проследить пути ценных минералов, ведущие к логовам месторождений.

Последний прилетевший к нам «борт» несет в поселок не только центнеры последних проб и образцов, но и нас самих. На базе давно не видевшиеся труженики полей из разных групп с любопытством разглядывают друг друга. Удивила метаморфоза с Лехой Доровским — за три месяца из худосочного пацана он превратился в черноусого бородатого здоровенного мужика. Работа в паре с Мишей Загоруйко, несмотря на суровость и даже сварливость последнего, явно пошла Лехе на пользу.

Расчет за сезон получаем в конторе Нижнеколымской геологоразведочной партии. Это наши коллеги, ведущие бурение на россыпное золото возле Черского. Их производственная база находится на реке Пантелеихе напротив горы Родинка. Рядом с ней живет колоритная местная достопримечательность — дядя Костя, пожилой охотник, индивидуалист до мозга костей. Много лет он отшельничал на своей заимке с мохнатыми волкоподобными собаками, знаменитыми на всю Нижнюю Колыму. Когда рядом с его жильем появился буровой участок, он потянулся к новым для него людям. И кое-что поведал из своей биографии. В далеком 1929 году, будучи совсем молодым парнем, он получил громадный срок за убийство сельского активиста, пришедшего вместе с другими бездельниками, жадными до чужого добра, описывать имущество его отца, крепкого крестьянского хозяина. «Уж так он радовался, сколько тут они поимеют на халяву, аж приплясывал, — рассказывал дядя Костя, — ну я его и хряснул лопатой по никчемной башке». И началась Костина северная одиссея — Котлас, Воркута, Колыма. В 1929 году еще была возможность избежать за подобное преступление политической статьи, не оставляющей никаких шансов на выживание. Как «мокрушник», Костя имел определенный авторитет в лагере. И дожил в итоге до преклонного возраста.

Другая достопримечательность Пантелеихи — старое кладбище с англоязычными именами на могильных крестах. Когда-то здесь была американская фактория.

Бурение по самой Пантелеихе ничего привлекательного не дало. Здесь слишком большая мощность рыхлой толщи, чтобы в ней могла сформироваться промышленная россыпь. В правом борту долины скважины достигают скальных пород на глубине 10—20 метров, а в левом проваливаются на 180 и более. Единственный любопытный геологический результат на Пантелеихе — выброс газа в одной из скважин. Пробу газа на определение его состава никто взять не удосужился, зато газовый факел в устье скважины долго использовался в бытовых целях.

Более интересны результаты на левом притоке реки — ручье Добром, текущем от западного подножья Родинки: здесь зацепили весовое золото. Автор идеи промышленных перспектив россыпного золота этого района геолог Нижнеколымской ГРП Юра Тюмеров проталкивает из года в год это направление работ с упорством чугунной бабы, забивающей сваи. И правильно делает, ведь крупные комковатые золотины на Добром — это вам не вездесущие невесомые «знаки» золота, которые при желании можно намыть в любом среднерусском овраге, размывающем ледниковые пески.

Начальник ГРП Викентий Терентьевич Храмов — общительный, добродушный мужик, мягкий, пожалуй даже чересчур мягкий для такой волчьей должности. Самой большой его слабостью является опаска перед вышестоящим начальством и разного рода проверяющими. Любой, кто знаком с работой отдаленных разведочных партий, знает, что не нарушает инструкций и предписаний лишь тот, кто ничего не делает. Тот, кто что-то делает, является нарушителем изначально и по определению. А поскольку всем известно, что любая хозяйственная работа на Нижней Колыме неразрывно связана с рыбой, то проверяющие из районной горнотехнической инспекции (РГТИ) и прочие захребетники из Усть-Неры очень любят прибывать сюда с проверками. Как свиньи к кормушке в привычное для кормежки время.

Когда мы летим спецрейсом в Усть-Неру, «АН-26» нагружен мешками с рыбой — отступным Храмова для РГТИ, немалой материальной ценностью в любом выражении и по тем временам экономной экономики. Вместе с рыбой летят и сами вымогатели, все как на подбор кабаноподобные особи, распухшие от халявной водки. С самым одиозным из них, господином Крапивиным, мне в будущем не раз придется столкнуться. Самое грустное и поучительное, что ни рыба, ни покорная виноватость Храмова не уберегли его от снятия с должности. Спрашивается: надо ли было так прогибаться? Воистину: «Не верь. Не бойся. Не проси».