Закончив в 1980 году университет и благополучно отбрыкавшись от распределения в солнечный Туркменистан, я терпеливо ждал вызова из Усть-Неры и получил его под самый Новый год в качестве лучшего подарка. Через пару дней после праздника уже был в Москве. Там по дороге в Неру встретился с Шефом. Тот совмещал командировку с посещением родственников, у которых мы и загостили в добротном доме сталинского ампира на симпатичной Пятницкой улице. В памяти осталось радушие и гостеприимство этих людей и их иронично-уважительное отношение к чудакам, добровольно обосновавшимся среди медведей на Полюсе холода северного полушария. Хозяин дома, Володя, где-то раздобыл супердефицитный по тем временам «парижский» диск Высоцкого, и к нему каждый день напрашивались бесчисленные соседи, знакомые и знакомые знакомых — переписать. Свежая всенародная утрата на какое-то время породила ощущение некой общности даже между малознакомыми людьми. Мир этому дому и удачи ему во всем.

Цель командировки в Москве состояла в копировании карт, составленных Всесоюзным аэрогеологическим трестом (ВАГТ) на соседний с нашим Среднеколымский район. Район этот примечателен богатыми россыпями и рудопроявлениями золота в бассейнах рек со звучными старинными именами Шаманиха и Столбовая. А еще необъятными залежами девонских известняков с обильной вкрапленностью минералов свинца и цинка и бесчисленными прекрасными сердоликами на знаменитой ими Седедеме.

В первый день я прибыл туда один. Шеф сказал, что зайдет куда-то по своим личным делам, и там застрял. Найдя нужного нам начальника партии А.В. Артемова, я представился геологом из ВИГРЭ, объяснил, что нам нужно, и на всякий случай приготовился к скандалу. Столкнувшись во время своих студенческих практик с мрачной суровостью Первого отдела на Индигирке, успешно насаждающего атмосферу бдительности, я в отсутствие Шефа с замиранием сердца ждал, что сейчас у меня спросят командировочное удостоверение и предписание с допуском к режимным сведениям (почти лагерная терминология). А поскольку у вчерашнего студента, только направляющегося к месту работы, ничего этого нет, то и выставят в шею из секретного геологического полуподвала, что на улице Профсоюзной. Но опасения оказались напрасными. Наши московские коллеги оказались людьми радушными и не замордованными тоталитарными правилами. Не спросив никаких бумаг, меня усадили за свободный стол, Артемов достал из сейфа нахально запрошенные мною карты, и я принялся за работу, время от времени все же поглядывая на часы в ожидании своего начальника.

Подошло время обеда. И тут по всему полуподвалу послышались знакомые до боли звуки — позвякивание стеклотары, шум сдвигаемых столов и стульев. Через некоторое время, после пары-тройки «стопарей» с новыми знакомыми, страхи окончательно отпустили меня. Пришедший (наконец-то) через час после обеда Шеф застал меня участвующим в оживленной дискуссии о жизни и работе. Мощная энергетика Юрия Михайловича тотчас подлила масла в огонь, в том смысле, что я был отправлен в магазин за догоном, и беседа разгорелась с новой силой.

На следующий день в обед снова произошло сдвигание столов, явно привычно-ритуальное в этой местности. В разговорах, как водится, обнаружились общие знакомые. Оказалось, что наш Шура Фролов памятен по временам своей студенческой практики в Якутии старшему геологу этой партии Евгении Павловне Сурмиловой. В общем, работа по изучению материалов наших коллег проходила в теплой атмосфере. На третий день по коридору с утра прошелестел слух — сегодня явится главный геолог ВАГТ Натапов. Пришлось обитателям полуподвала отменить обеденное сдвигание столов, вместо этого с несколько демонстративным усердием зарывшись носами в карты и разрезы. Шеф не упустил возможности побеседовать со светилом отечественной геологической науки. Натапов Лев Моисеевич запомнился импозантным, породистым, с благообразной сединой в смоляных волосах, цепким взглядом умных глаз и несколько вальяжной манерой говорить.

Прилетев в Якутск, узнали, что вылеты в Усть-Неру отменены на несколько дней по метеоусловиям. Оказывается, даже у самолетов возникают проблемы, когда столбик термометра опускается ниже 60°. Юрий Михайлович ничуть не огорчился и сказал: «Раз так, едем в гости к нашему другу Сереге Кистеневу». И еще три дня мы провели в гостях. Кистенев оказался тем самым археологом, который раскапывал Фроловские стоянки с сердоликовыми фаллосами, и вообще исходил и ископал весь Северо-Восток, в одиночку проплыв однажды весь Омолон в резиновой лодочке (для знающих реку это о многом говорит). За эти три дня, отметив здесь свое двадцатитрехлетие, я изрядно просветился насчет материальной культуры людей, когда-то шедших зачем-то через восточную оконечность Азии в безлюдные просторы будущей Америки. Оказывается, в разгар холодной войны по инициативе академика А.П. Окладникова существовало плодотворное сотрудничество советских и американских археологов в разгадке истории заселения Америки. В результате этой работы на Северо-Востоке Азии найдено множество древних стоянок, числом едва ли не более, чем в теплых местах. Этому можно найти объяснение, если посмотреть на географическую карту. Чем ближе к мысу Дежнева, тем больше сужается клин азиатской суши, по которой шли предки индейцев и эскимосов. Это как поток воды, уплотняющийся в сужающемся русле. А по перешейку через Берингию, наверное, и вовсе шло непрерывное движение, словно по оживленному тракту…

Добравшись в середине января до берегов Индигирки, я, наконец, обрел статус инженера, за которого выдавал себя в Москве. Обтесавшись за остаток зимы до нормальных показателей молодого специалиста экспедиции, кое-что усвоив из своих новых обязанностей, в конце мая прилетел в Черский. Как потом выяснилось, в последний раз.

В бытии Приморской партии в Черском за время моего отсутствия произошли большие перемены. Наш дом на улице Калинина сгорел еще в прошлую зиму из-за неисправного дымохода, из людей никто не пострадал, если не считать обгорелой кожи на руках Лехи Доровского, который спросонья еще пытался что-то тушить. И еще на этом пожаре ухитрился... простудиться молодой геофизик Генка из Усть-Неры, прилетевший на каротаж разведочных скважин Нижнеколымской партии и на свою голову остановившийся в нашем доме. Проснувшись в дыму (подозреваю, не вполне трезвым), он с перепугу закатился под кровать, вовремя примчавшиеся пожарные бодро залили полыхавшее здание водой, и Гена оказался в ледяной луже. Воистину из огня да в полымя!

Как говорят в таких случаях англичане, в каждом облаке есть своя серебряная подкладка. В переводе на русский — нет худа без добра. Взамен сгоревшего дома Приморская партия приобрела целый «кулацкий» хутор на восточной окраине Зеленого мыса — добротное строение, более уютное, окруженное сараями, пристройками и т.п., а главное — столь же радушное для многочисленных гостей.

Одним из завсегдатаев этого дома стал Николай Болдин, молодой начальник местной погранзаставы. Однажды он с суровым видом и двумя автоматчиками впридачу подъехал к прилетевшему из тундры вертолету с нашими людьми и грузом, дабы во исполнение служебного долга произвести осмотр «борта». Итогом осмотра оказалась внезапно завязавшаяся крепкая дружба, не прерывавшаяся до перевода Болдина на службу в другие пограничные края необъятного государства. Служебная суровость, которую капитан Болдин напускал на себя в общении с незнакомыми людьми, плохо вязалась с широким синеглазым чисто «расейским» лицом, придающим ему сходство с певцом Сергеем Никитиным. Служебный УАЗик капитана зачастил к нашему «хутору» по поводу и без повода.

Однажды во время приятного времяпрепровождения капитан вдруг узрел клубы дыма со стороны ОРСовских складов — местной цитадели материальных благ, складированных во время навигации для последующей переброски по зимнику в «Бильбао». Будучи начальником местной «силовой структуры», куда более внушительной, чем милиция, он решительно нахлобучил фуражку и отправился выяснять, в чем дело.

Дело оказалось в подозрительном (впрочем, вскоре успешно замятом) возгорании склада с винно-водочной продукцией. Пожар быстро потушили, однако кое-какой ущерб он все же успел нанести. В ящиках с шампанским обгорели этикетки, и потом эти бутылки продавались со значительной, как сейчас любят говорить, discount. Пару или тройку таких подгоревших бутылок под шумок прихватил с собой и Болдин, после краткого дознания вернувшись с ними к нам. Беседа о жизни, подогретая шампанским, оживилась, однако было видно, что капитану не дает покоя какая-то ускользающая от него важная мысль. Наконец он ее поймал, хлопнув себя по лбу и обозвав дураком. «У меня под боком стояла машина, а я взял всего три бутылки!» — пояснил он свое неудовольствие озадаченным собеседникам.

В местной памяти народной капитан Болдин, вероятно, оставался еще долго, отчасти благодаря нашему мотористу Гене Морозову, когда-то крепкому мужику и кадровому офицеру, комиссованному из армии за беспробудное пьянство, завершившееся легким «сдвигом по фазе». Временами на полном серьезе он начинал нести дичайшую ахинею. Одним из самых колоритных опусов, порожденных сдвинутым воображением моториста, была история, повествуемая им с особым упоением. «Не видали, как я на днях причалил на моторке к Зеленому Мысу? — вопрошал он знакомых мужиков на берегу. — Еду я, значит, а за спиной у меня сам Болдин стоит с пистолетом и мою спину на мушке держит. А для подстраховки, ежели вдруг промажет, еще и два автоматчика в меня целятся. А 'все потому, что геологи в Халлерчинской тундре камень нашли, дороже алмаза, а мне поручили отвезти его в поселок. Вот пограничники и следили, чтобы я с камнем за море не уплыл».

Полевой сезон начался на Кондаковом Камне, красивом бордово-сиреневом утесе на Колыме, в 200 километрах выше Черского. Целью работы был сбор валовой пробы местных агатов, некогда заполнивших газовые пустоты в лаве вулкана, буйствовавшего здесь сто миллионов лет назад, если верить калий-аргоновым датировкам пород. Видимо, вулканический очаг, как сифон, был насыщен газами, изверженные им базальты оказались вспученными до облика пузыристых шлаков. По мере остывания очага часть пустот заполнилась кремнеземом с образованием симпатичных голубовато-серых миндалин с тончайшим узором белых концентрических полосок (потом нам определили их как агаты Тиманского типа).

Работа заключалась в ползании по скалам и обрушении выветренной породы в поисках яйцеподобных кремнистых стяжений с плотной голубовато-зеленоватой коркой. В одном из обнажений при таком обрушении глазам предстало минеральное диво: цилиндрическая жеода — торчащая наружу неподъемная хрустальная «труба» длиной полтора и диаметром в треть метра — канал прорыва вулканического газа, заполненный крупными кристаллами прозрачного кварца. Попадаются здесь миндалины и с аметистовым выполнением.

Помимо сбора камней необходимо пройтись по заросшим непролазной березкой, стелющимся полярным ивняком и частоколом мелких лиственниц платообразным водоразделам правых притоков Колымы. Здесь кое-где из-под суглинков по берегам озер и речек выглядывают бордово-бурые, ярко-розовые, коричневые, сине-серые вулканические породы, еще ни разу не слышавшие звона геологического молотка. На поверхность выходит лишь малая часть этих пород, остальные, скрытые под рыхлятиной, вероятно, самые интересные, поскольку сквозь заросший грунт «просвечивают» мощные геофизические аномалии с линейным и кольцевым рисунком — лакомая приманка для поисковой геологии. Работа осложняется небывалой в высоких широтах жарой — за 30°. В лагерь с маршрутов возвращаемся вываренные, с плотной коркой засохшего пота на физиономиях. Вода в реке нагрелась до сочинской температуры, и можно бросаться в нее, не снимая просоленной одежды, заодно прополоскав ее от пота. В одном из маршрутов, вломившись в бурелом горелого лиственничного леса и мигом перемазавшись сажей, мне вдруг почти наяву пригрезилось, что я жадно пью из маршрутной жестяной кружки прохладное сухое вино, да так явственно, что кадык дернулся. Поделившись своими грезами с напарником — воронежским студентом Володей Волковым, услышал в ответ ироничное хмыканье, но заметно было, что и у него при упоминании о прохладном винце сработал глотательный рефлекс.

По пути в лагерь я изо всех сил отгонял это навязчивое видение — прозрачный пенящийся дар южных виноградников. С трудом добравшись до палаток и ужаснув остальных соратников своими лицами, черно-полосатыми, как у спецназовцев на задании, мы с Володей плюхнулись в воду, с полчаса откисали в ней, а когда вылезли на сушу, долго протирали глаза, отгоняя ставшую чересчур реальной галлюцинацию — бутылку молдавского рислинга на пеньке. Видение не исчезало, и ничего не осталось делать, как достать кружки и наполнить их благословенным напитком, абсолютно реальным, как жара и берег Колымы.

Оказалось, днем мимо проезжал местный рыбак по пути из села Колымское в Верхние Кресты. Удивившись незнакомым людям, пристал к берегу, а уезжая, вытащил из лодки пару бутылок вина и посоветовал пить его охлажденным. Так что бывают чудеса в жизни.

Набрав добрый центнер поделочных камней, отправляемся в путь по крупным левобережным протокам Колымы, три с половиной века тому назад прозванных в честь первых казачьих атаманов в этих краях Сухановской и Стадухинской.

Сухановская протока длиной сотню с лишним верст — уютная лента воды среди густых лиственниц и чозений, из которых то и дело выскакивают зайцы, с отмелей стартуют стаи уже вылинявших гусей и уток. Заброшенная в воду сеть не оставляет нас без деликатесных чиров. Так что можно избавить желудок от опостылевшей тушенки. Ночуем на высохших до появления глубоких трещин глинистых косах, не ставя ни печки, ни палатки. Духота не отпускает и ночью. Спим голыми поверх спальников, укрывшись лишь марлевыми пологами от комаров. Говорят, в тот июнь-июль возле Черского река на полкилометра отступила от обычной береговой линии, и народ кинулся собирать на образовавшейся суше некогда оброненные гребные винты от моторок и другие потери. Днем, отдуваясь от жары, роем расчистки по обрывам в поисках костных остатков, способных датировать толщи. В конце концов, предпочитаем работать по ночам — светло, как днем, но все же не так жарко.

В одном из маршрутов высаживаемся в устье крупного глубокого притока со звучным якутским названием Сис-Кюель. Здесь мы делаем временное становище, сбрасываем на берегу спальники, припасы, посуду. Дальше наши пути расходятся. Одна маршрутная пара уходит на юг от устья притока, меня Михайлов высаживает на северный берег этого ручья, вручив (как одинокому путнику) свой штатный карабин, а сам плывет дальше.

Возвращаюсь под утро к заветному устью, вижу, что в лагере на другой стороне никого еще нет. Где-то далеко внизу слышен звук нашего мотора, но что-то он не приближается. Хочется есть и спать. Ручей в приустьевой части очень глубокий, дна не видно. Переплыть его ничего не стоит, но не хочется оставлять на другом берегу без надзора оружие начальника. Голодный желудок подсказывает решение: связать веревкой пару стволов древесного плавника, превратив их в плот для транспортировки предметов, которые нежелательно намочить — оружия, маршрутной сумки с картой, одежды, рюкзака с пробами и фотоаппаратом. Переправа в не по-северному теплой воде — одно удовольствие. Благополучно достигнув берега, лихорадочно одеваюсь, ибо комары не дремлют. Через ч час на огонек прибывают остальные. Я к этому времени уже лежу под пологом в сладкой , сытой дреме.

Несмотря на несносную жару темпа работ не снижаем. Хотя зной выматывает не только нас. Вот медведь, сидящий на берегу, одурело мотает головой, отбиваясь от комариного облака. Выскочившая из-за поворота моторка проносится в десяти метрах от него. Зверь было встрепенулся — уносить ноги подальше от беды, более серьезной, чем комариный зуд, или переждать? Увидев, что лодка умчалась прочь, усаживается на прежнее место, и совершенно человеческим жестом машет лапой — пошли прочь, без вас тут житья нет.

За следующим поворотом протоки моторка вспугивает крупного тундрового волка с буроватой летней окраской. Тот уносится прочь, с легкостью перемахивая одним прыжком завалы плавника на берегу. Мгновенно прорезавшийся азарт преследования побуждает выжать из мотора все 32 лошадиные силы, но стометровое расстояние почти не сокращается. Крутой борт реки не дает зверю уйти в сторону от воды, но вскоре берег выполаживается и волк пулей влетает в береговые заросли и растворяется в них.

В устье Сухановской протоки обнаруживаем заимку местного рыбака Витьки Сивцева, смуглого до черноты невысокого сухощавого якута. Бревенчатый дом на невысоком глинистом берегу, у воды узкая юркая моторка «Казанка», с десяток бочек бензина, над которыми висит густая туча комаров. Похоже, здешнее комарье из числа токсикоманов: там, где запах топлива, их всегда особенно много.

Хозяин встречает нас приветливо. В первый и последний раз в жизни я дегустирую редкостный деликатес — прозрачный оранжево-желтый балык сибирского осетра. Рассказываем ему о зверье, встреченном неподалеку. Рыбак машет рукой, дескать, эка невидаль. И рассказывает о другом медведе, недавно повадившемся «рыбачить» в его сетях. Каждую ночь мишка брал дань с улова чирами, муксунами и нельмой. Но однажды «жадность фраера сгубила» — запутался медведь в сетях и захлебнулся. Вот славный был в тот день улов у Витьки!

Следующий маршрут проходит по протоке Стадухинской, прямой, как стрела, голубой ленте медленной воды шириной до 200 метров, три с лишним века назад прозванной в честь одного из сподвижников Семена Дежнева Михаилы Стадухина. Протока идет параллельно Колыме, вместе с ней круто заворачивает с севера на восток и соединяется с Рекой между Нижнеколымском и Черским, ниже ее следующего разворота к северу. Междуречье Колымы и Стадухинской — клин низменной земли шириной 10-15 и длиной 120 километров, рассеченный более мелкими протоками, поросший полосой лиственничного леса и чозений вдоль берегов и отдельными рощами на водоразделе, дающими кров и стол стадам лосей, далеко уходящим летом к северу. К северу от Стадухинской до самого моря — Халлерчинская тундра, страна бесчисленных озер, разделенных каемками плоской суши. Синий цвет воды и желтый — песчаных берегов, покрытых прошлогодней травой, сквозь которую тщетно пытается пробиться зелень свежих побегов, безраздельно господствуют в этой стране. Здесь заметно прохладнее, чувствуется близость Ледовитого океана. Утром берега плотно занавешены туманом. Однажды, пробудившись первым, вижу редкую картину. Занавес тумана над протокой на минуту раздвинулся неожиданным порывом ветра, и в этом просвете в поле зрения попадает вереница полярных волков, идущих по ту сторону реки по своим волчьим делам. И тут след в след, как индейцы на тропе войны.

Очень жаль, но мне не суждено проплыть до конца эту симпатичную синюю ленту. По планам Петра Михайлова я возвращаюсь с Антоном и Варлашиным в устье речки Крестовки, чтобы забрать там запас горючего и вертолетом переброситься вместе с лодкой на Омолон.