Глава 2.

 Гордеев вернулся в квартиру Великовского. Было уже обеденное время; художник сильно опоздал, и, когда он появился в плоскости столовой, вся семья, сидя за горизонтальной линией стола, доедала десерт – клубничное мороженое, присыпанное шоколадной крошкой и со стороны походившее на дикобраза. 

 -Извините меня, я был очень занят, - пробормотал он со смущением, но вдруг полугубы его растянулись в улыбке, и Николай Петрович оказался первым, кто почувствовал это; он даже встал из-за линии стола, подошел к племяннику и закрыл собою его фигуру, дабы убедиться, что ощущения ему не изменили, но тут же министр наклонился и обратил внимание на светло-серого цвета квадрат, зажатый в руке Гордеева.

 -Ты купил холст? – осведомился Великовский.

 -Да.

 Маленькая искорка в глазу Великовского заметно потеплела, как будто под веко впрыснули «дымящуюся» воду.

 -Выходит, сегодня уже будете работать? – спросил Берестов.

 -Нет, я только начал свои исследования.

 -Но в чем они заключаются?

 -Я уже говорил: мне нужно узнать как можно больше. Вам, Николай Петрович, наверняка уже сообщили, где я сегодня побывал и что делал.

 -Если все это в пользу картины, я нисколько не возражаю, - пожал плечом Великовский и снова сел за стол, - ты, наверное, заметил некоторое мое раздражение, но пойми меня правильно – я никогда не опаздываю к обеду и от других требую того же. Жизнь не должна превращаться в хаос. Ты уж извини, но теперь тебе придется есть где-то на улице, и очень жаль, ведь ты не сможешь отведать этого замечательного десерта.

 Гордеев загородил собою линию стола и присел, чтобы получше разглядеть блюдце с мороженым, стоявшее перед министром, потом выпрямился и произнес:

 -И правда выглядит сногсшибательно.

 Снова могло показаться, что под веко Николаю Петровичу впрыснули «дымящуюся» воду; он даже задвигался на стуле - слова племянника доставили ему огромное удовольствие.

 -Я сам покупаю это мороженое, оно очень сочетается с трюфелями.

 Гордеев замер от удивления.

 -Какими трюфелями?

 -Эту крошку я сам делаю из шоколадных трюфелей. Первый раз я попробовал их еще в раннем детстве и, что называется, влюбился раз и навсегда. Мать купила коробку трюфелей в честь праздника – отец вернулся из Швейцарии; он был известным академиком и преподавателем математики, и я тоже тогда хотел им стать, - пока Великовский говорил, Петя достал из-за линии кармана своих шорт игрушечное такси, в котором виднелся темный профиль шофера, - маленький глаз того под застекленной железной оправой очка был серебристо-серого цвета и походил на монету или на маленький поднос, вроде того, который чистил антиквар в своей лавке, - и принялся катать машинку по линии стола, то и дело загораживая ею трапецеидальные блюдца с холмиками мороженого, потом достал из-за щеки коллекционную монету и положил ее в багажник; Гордеева посетила неожиданная мысль: «Великовский сказал: «я тоже тогда хотел им стать». Как, однако, странно это звучит! Можно подумать, он хотел стать собственным отцом!». Внезапно Софья ни с того, ни с сего чихнула, как будто увидела глаз шофера внутри Петиной машинки; Николай Петрович, между тем, продолжал свой рассказ:

 «Мать накрыла на стол и теперь чистила серебряное блюдо, на которое у нас всегда ставились бутылки с вином; оно так нестерпимо блестело, что со мной происходило то, что и с Софьей сейчас – я чихал. Ха-ха… вот такие фокусы и совпадения. Трюфели лежали прямо передо мной, на линии стола, но мать зорко следила, чтобы ни я, ни мой младший брат Юрка не стянули конфеты. Наконец из-за линии двери появился отец. Он только что вышел из душа и переоделся; его волосы, зачесанные назад, как будто были намазаны бриолином.   

 -Что это? Ага, трюфели! Давно их не ел. А что на первое?

 -Свинина, - ответила мать.

 Мы сели за стол; я, между тем, успел стянуть одну конфету и проглотить ее – на вкус она была изумительной, - а отец принялся рассказывать, что на обратном пути из аэропорта ему попалось очень странное такси.

 -В нем были необычные сиденья в виде растопыренных ладоней. Когда, сев, закрываешь их собой, можно положить голову на любую подушечку пальца.

 -И правда странно, - заметила мать, - в жизни не видела кресел с несколькими спинками.

 -Да-да, Люда, ты сказала совершенно верно. Вот именно, что с несколькими спинками.

 -Откуда он достал такие кресла? – спросил я.

 -Ему продал их один антиквар. С этим человеком он познакомился совершенно случайно, в театре, там проходило какое-то кукольное представление. Они сделались приятелями и, что важнее всего, таксист после смог извлечь из этой дружбы денежную выгоду, ведь кресла достались ему по дешевке, - он помолчал, съел немного свинины и потом обратился ко мне, - кстати, сын, ты не хотел бы стать антикваром? Любопытная профессия.

 Я не знал, что ему ответить на этот неожиданный вопрос, а мой младший брат, посчитавший, видимо, что антиквар – это тот, кто все время что-то коллекционирует, сказал:

 -Тебе нужно будет собирать платки, тогда-то ты станешь поменьше чихать.

 Я посмотрел на него с негодованием и вдруг из моего полурта сама собой вырвалась странная фраза:

 -Если я когда-нибудь захочу что-то коллекционировать, то это будут непременно люди.

 От неожиданности мать выронила из полурта кусок свинины, а отец специально встал из-за стола, чтобы загородить меня собою и получше рассмотреть…»

 -Вот такая вот история. Теперь, спустя много лет я убежден, что сказал это, потому что в тот момент из-за съеденной конфеты лучше заработали мои мозги.

 -Стало быть, вы неслучайно оказались в министерстве, - заключил Гордеев.

 Великовский улыбнулся.

 -И да, и нет. Бытует мнение, что это всегда происходит случайно.

 -Дедушка, расскажи, как ты однажды отправился в сад и целый день рылся там в земле в поисках трюфелей, - попросил Петя с улыбкой.

 -Ах это, - Великовский рассмеялся, - ну да было такое. Совершеннейшая глупость! Это произошло через несколько дней после тех событий, которые я только что описал. Как я уже говорил, мой отец был математиком. Один раз он оставил у себя на столе учебник, я открыл его и прочитал там какую-то задачу про свинью, рывшуюся в земле в поисках трюфелей. Я не сообразил, что имелись в виду грибы, и отправился в наш сад искать шоколадные конфеты – вот так-то! – чиновник гоготнул.

 Гордеев побледнел. Ему вдруг показалось, что в голове у него раздался сухой щелчок, вроде того который посетил Асторина, когда он съел несколько шоколадных трюфелей – Великовский засмеялся сейчас точно так же, как таксист, который утром подвозил его к антикварной лавке. Под тяжестью этого и других совпадений художник покачнулся, но тут же взял себя в руки и спросил:

 -Дядя, вы сегодня пойдете в министерство?

 -Нет, у меня выходной.

 -Тогда я наведаюсь туда.

 -Пожалуйста, если это необходимо.

 -Но зачем вам в министерство? – удивилась Софья, потом съела еще мороженого и вдруг вытянула руки вперед и сцепила пальцы, как будто стараясь изобразить ими дикобраза.

 Гордеев ничего не ответил и вышел.

 Великовский почему-то опять гоготнул и склонился над недоеденным мороженым.

 

 Гордеев остановился в плоскости улицы, у линии входа в министерство. Здание напоминало огромный деревянный шкаф с десятками ячеек-комнаток, многие из которых были зашторены и имели небольшие светло-коричневые прямоугольники около линий входов, - то были узкие коридоры, - а небольшой кусочек золотисто-голубого вечернего неба, смотревший в глаз художнику, усыплен был крошечными корабликами облаков, и на каждом плыл овальный темно-зеленый лист дерева с фосфоресцирующим черенком и тонкими сосудами, походившими на кровеносную систему человека.  

 Гордеев некоторое время созерцал этот мелькающий анимационно-телепатический колорит, затем прошел в левую нижнюю ячейку шкафа и заслонил собою часть охранной будки у линии входа. Он только представился охраннику, и тот сразу же улыбнулся и заморгал потеплевшим глазом, как будто под веко ему впрыснули «дымящуюся» воду.   

 -Проходите. Вас ждут уже. Кабинет номер 403. Там спросите Николая Петровича Застольного – это заместитель Великовского.

 -Его зовут точно так же, как самого Великовского, - заметил Гордеев, после чего поблагодарил охранника и отправился на четвертый этаж – на четвертую полку книжного шкафа, к третьей слева ячейке.

 Зайдя в прямоугольник коридора, он постучал в дверь.

 -Входите, - послышался грудной мужской голос.

 Гордеев зашел за линию и, пройдя по всей плоскости кабинета, увидел человека в пиджаке, который, присев, собирал с пола осколки керамической копилки, сделанной в виде свиньи.  

 -Вот несчастье, - сказал он, приметив Гордеева глазом, - этой копилке было очень много лет. Мне подарила ее моя первая девушка… давно это было.

 -Сочувствую… - Гордеев присел так, чтобы ему удобнее было разглядеть человека, ползавшего по полу; вдруг на несколько секунд его охватила странная галлюцинация – он будто увидел изображение на быстро перематывавшейся пленке, и человек в пиджаке так суетился, так прыгал то влево, то вверх по плоскости, что ей-богу похож был на куклу, танцующую на лесках; Гордеев моргнул пару раз глазом – галлюцинация исчезла, мир обрел прежние скорости, - вы, наверное, знаете уже, кто я и зачем пришел?

 -Да, но у меня очень много работы, нужно напечатать важные документы, завтра они должны быть представлены вашему дяде на прочтение, - при этих словах человек в пиджаке вытянул руку, и пальцы его несколько секунд ловкими щелкунчиками елозили по голубоватому экрану монитора, квадрат которого моргал в самом центре плоскости, - Николай Петрович Застольный вам все здесь покажет. Задавайте ему любые вопросы, он вам ответит.

 -А сколько всего человек работает в этом отделе?

 -Около двадцати.    

 -Стало быть, это примерно половина этажа?

 -Все правильно, - кивнул человек в пиджаке, - ровно половина.

 -А как зовут вас? – спросил Гордеев.

 -Пименов. Я работаю здесь лаборантом. Но, конечно, один я ни за что бы не справился. Мне помогают еще два человека.

 Гордеев загородил собою стол и увидел кругляшки монет, которые стояли на нем в три ряда.

 -Эти монеты из копилки? – спросил он.

 -Да.

 -Коллекционные?

 -С чего вы взяли, конечно, нет. Разве вы не видите, что они самые обыкновенные? Я уже полтора года откладываю на машину, мне надоело ездить на такси.

 -Итак, раз меня ждет кто-то другой, я, пожалуй, к нему и отправлюсь. Где мне найти этого человека?

 -Или в кабинета Фрилянда или в кабинете Левина… это наши чиновники… комнаты 410 и 411.

 В десятой ячейке здания-шкафа был только беспорядок и, если можно так выразиться, следы переезда, и лишь когда Гордеев зашел в одиннадцатую ячейку, он почувствовал присутствие того, кого, по всей видимости, называли здесь Застольным – впрочем, этот человек за столом не сидел, он, как и Пименов, ползал по полу, но убирал уже не черепки от разбитой копилки, а просто какие-то разбросанные вещи, - художник увидел это, пройдясь по плоскости кабинета.

 «Пожалуй, я не удивлюсь уже, если зайду в третий кабинет и опять увижу какого-нибудь человека, сидящего на полу и что-то собирающего, это, должно быть, общая тенденция – один сделал, и все начали повторять за ним», - подумал Гордеев.

 В это самое время мужчина, так же как и Пименов до этого, приметил Гордеева своим глазом, встал и представился – это действительно оказался Застольный.

 -Похоже, что эти двое – Фрилянд и Левин – уволились? – художник блеснул глазом.

 -Кто вам сказал о Фрилянде и Левине? - поспешно осведомился Застольный, его голос при этом был напряжен, но потом он вдруг спохватился, - слушайте, забудьте о них, я…

 -Они уволились? – настаивал Гордеев, сам не зная почему.

 -Да нет же, просто перешли в другой отдел. Забудьте. После смерти Ликачева у нас полно перемещений. Например, я был у него простым чиновником, а Николай Петрович соизволил сделать меня своим заместителем. Я проведу вас в кабинет вашего дяди, все там покажу. Нам следует идти в комнату 401.

 -401? Самую первую на этаже, стало быть.

 -Конечно. Ведь ваш дядя министр.

 Они прошли в кабинет Великовского, и Гордеев внимательно осмотрел всю его плоскость; первый раз он лишь мельком взглянул на портрет Ликачева, но потом вернулся к нему специально и принялся внимательно водить головою.

 -Что так привлекло ваше внимание? – поинтересовался Застольный.

 -Ничего конкретного. Просто я хотел напрячься и представить себе другой портрет, новый, который мне предстоит написать. Я думаю, если посмотреть на то место, где он должен будет висеть, это может существенно помочь.

 Бровь Застольного удивленно скользнула вверх.

 -А разве вам не мешает, что там висит другой портрет? - спросил он и прибавил, - если хотите, мы можем снять его со стены.

 -Нет, что вы, присутствие этого постороннего портрета даже к лучшему.

 В этот момент в плоскость кабинета постучали.

 -Лена, это ты?

 -Да, я, Николай Петрович.

 -Входи.

 Из-за линии двери появилась белокурая женщина лет тридцати или чуть старше. Она носила очко в роговой оправе. Пройдя к стеллажу, Лена взяла коричневый прямоугольник книги, золотистая надпись на которой гласила «Большая энциклопедия. Том 15».

 -На какой ты уже статье? – спросил ее Застольный.

 -Дайте посмотрю… кажется, это 401-я по счету.

 -Очень хорошо. Иди, делай дальше.

 Женщина вышла.

 -Чем она занимается? – спросил Гордеев.

 -Сканирует статьи. Нам понадобились курсы повышения квалификации и для них нужно сделать учебники с определенным набором статей. Лена быстро управится, она настоящий молодец. Ей понадобится еще день или два.

 -Не по причине ли этих проблем мой дядя решил устроить образовательную реформу?

 -И поэтому тоже. Но это скорее лишь повод.

 -Да, мне сказали еще и другое, - намекнул Гордеев.

 -Что именно? – осведомился Застольный и, не дожидаясь ответа, сказал:

 -Если вам говорили, что ваш дядя ввел эту образовательную систему в память о своем умершем сыне, то это, смею вас заверить, абсолютная бессмыслица, у него вообще никогда не было сына и, более того, я даже могу предположить, кто рассказал вам все это, антиквар, скорее всего?

 Гордеев кивнул.

 -Я своего дядю знаю плохо, и его семейное положение мне тем более неизвестно. До этого мы виделись шесть лет назад, но даже тогда это была очень короткая встреча. Значит, антиквар солгал. Интересно!   

 -Не слушайте его, он патологический лжец, он даже перевирал слова, когда еще был актером местного театра, за это его и уволили, после чего он открыл на оставшиеся деньги свое никчемное дело. Честно говоря, я никак не возьму в толк, почему Великовский доверяет этому человеку. И все же Асторин, хорошо отзываясь о вашем дяде, - а я уверен, что он о нем хорошо отзывается, - безусловно прав, ведь любой человек, который потратил всю свою жизнь на то, чтобы добиться высоких постов на престижной работе, заслуживает очень большого уважения.

 -И все же кое-что об этой программе антиквар прочитал мне из газеты.

 -Как она называлась?

 -Дайте подумать… кажется, «Тру-Фолс».

 -Да, есть такая газета. Но там-то как раз печатают много неправды – прямо подстать названию. Я помню эту статью, в ней сказано, что ваш дядя проводил опрос, но нет, на самом деле это были наблюдения за учащимися. Начнем с того, что Великовский никогда не мог бы затеять дорогостоящую реформу только для студентов, здесь должна была бы быть всеобщая выгода, иначе куда же, извините, подевалась его дальновидность, а суть в том, что ему хотелось открыть для общества много новых вещей; собирался он сделать это весьма необычным образом, но каким? – вот этот вопрос заботил его более всего, и ответить на него смог он лишь в процессе проведения наблюдений за учащимися, наблюдений в буквальном смысле, а в действительности это был едва ли не надзор. Вот простой пример: человек из министерства подходит к студенту, который, сидя за партой, готовится учить материал; студент кладет свой портфель на парту, достает учебник, раскрывает его и закрывает собою, чтобы начать читать. Как надзирателю точно удостовериться, что юноша в самом деле работает, а не отлынивает, не закрывает глаз во время чтения? Найти на него и посмотреть на его глаз, скажете вы, между тем, существует еще один способ.

 -Какой же? – поинтересовался Гордеев.

 -Дело в том, что я не рассказал вам одной важной детали: юноша, над которым проводился надзор, во время чтения постоянно шевелил полугубами, так что даже можно было разобрать слова. Ваш дядя наблюдал за всем происходящим в аудитории, закрывая собой то одного, то другого,  и когда ему не очень понравилось, что юноша заслонен надзирателем, он распорядился, чтобы тот присел на корточки прямо за спинкой кресла, на котором сидел студент. И тут Великовского посетило одно соображение. Чтобы удостовериться в нем, он позвал еще нескольких надзирателей и попросил их сесть друг за другом. Со стороны создавалось впечатление, что к креслу приделали несколько дополнительных спинок! В результате вашему дяде пришла в голову идея заказать на мебельной фабрике такие кресла, там и установили оптимальное количество спинок: ровно пять, - но, как мне кажется, более всего здесь исходили из эстетических соображений, ведь кресло в этом случае принимает вид руки, это очень необычно и привлекательно. Теперь ими пользуются в офисах по всему городу, да и ваш дядя поставил два таких кресла у себя дома.

 «Он разыгрывает меня, - промелькнуло в голове художника, - подобные кресла не новость, ведь оно было изображено на монете таксиста. Да и Великовскому рассказывали о таких креслах в детстве. Застольный лжет, причем по собственной инициативе… вероятно надеется выслужиться перед начальником… но однако как хорошо и правдоподобно у него это выходит, - художник на пару секунд заслонил Застольного, чтобы взглянуть на его лицо, - да, ни одной кислинки не видно, так я и думал».

 -Но какой же толк от таких кресел? – осведомился Гордеев.

 -Они удобнее, разве вы в них не сидели?

 -Ну хорошо, предположим, так. Однако не с этой же целью проведена была реформа.

 -Не с этой, конечно, я просто привел вам пример, как ловко Великовский сумел придать реформе общественно полезный характер.

 -Но разве образовательная реформа не имеет его изначально? – удивился художник.

 -Я понимаю, о чем вы говорите, но правда в том, что жители нашего города, да и пожалуй любого другого, особенно ждать не любят. Им подавай скорейшие результаты, иначе рейтинг того, кто затеял реформу, резко упадет.

 -Даже такие результаты, которые не имеют отношения к самой реформе?

 -Разумеется. Конечно, никто не требует этого прямо, но… теперь вы поняли?

 -Пожалуй.

 -Я расскажу вам, какую еще побочную пользу мы получили, а потом уже приступлю к изложению сути самой реформы. Все дело в том, что после изобретения кресла в виде растопыренной ладони, ваш дядя решил специально построить свои наблюдения таким образом, чтобы находить так называемые новые формы. Постарайтесь понять, что конкретно я имею в виду. Одно дело просто наблюдать за студентами, и совсем другое сконцентрировать свое сознание так, чтобы оно само собой подавало идею о каком-нибудь новом изобретении, и здесь, конечно, очень большую роль играет, одарены ли вы хорошим зрительным восприятием или нет.

 -Мой дядя одарен, по всей видимости, - заметил Гордеев и еле заметно усмехнулся.

 -Безусловно, - сказал Застольный, - но для того, чтобы вещей было изобретено по-настоящему много необходимо еще несколько таких людей. Они будут следить как за студентами, так и за надзирателями, которые наблюдают только за студентами. Не все замеченные формы удалось в результате воплотить в полезные вещи, однако и тут Великовский сманеврировал и все же извлек выгоду: он попросил оператора заснять эти формы на пленку и отправил их в театр для того, чтобы на их основе сделали какую-нибудь пантомиму или кукольное представление – что угодно, лишь бы труд людей зря не пропадал, - ведь формы, порой, получались очень забавными, особенно запомнилась мне та, в которой один надзиратель лежит на полу, и носки его ботинок касаются левой ножки парты, а голова - правой, (но, конечно, никакого надзора он в этом случае уже не выполняет), а другой стоит перед студентом, выпрямился в полный рост и внимательно слушает, шевелит ли тот полугубами. На основе этой формы мы хотели сделать новую модель автомобиля или, на худой конец, какие-нибудь модернизированные сани или водные лыжи, но на заводе нам сказали, что это будет неудобно и малоэффективно. Жаль! – говоря все это, Застольный то и дело разводил руками, кружил ими по воздуху и шевелил пальцами – все это придавало ему сильное сходство с громадным неповоротливым комаром или косаножкой, - а теперь я наконец-то перейду к сути самой реформы. Вот здесь-то газета «Тру-Фолс» вас как раз не обманывала: действительно, школьники и студенты мало применяют на практике те знания, которые даются им в учебных заведениях, и здесь присутствует, что называется, двухстороння негативная тенденция: во-первых, за последнее время подсело качество преподавания, и, во-вторых, виноваты и сами обучающиеся.

 -Это правда, что теперь в школах и университетах обучают тому, как совершать различные махинации?

 -Да, конечно, ведь это развивает мышление, но есть еще и другое очень оригинальное нововведение вашего дяди. Он рассказывал вам про шоколадные трюфели?

 -Да, рассказывал, - с удивлением ответил Гордеев, - но какое это имеет…

 -Самое непосредственное, - сказал Застольный, не дав художнику даже докончить фразы, - Великовский, да и я, между прочим, тоже, твердо убеждены, что трюфели стимулируют всякого рода мыслительный процесс. Вот мы и решили применить их здесь.

 -Вы заставляете студентов и школьников есть шоколадные трюфели?

 -Ну почему же «заставляем». Эти трюфели очень вкусны, молодежь только рада принимать их, - Застольный сделал ударение на слове «принимать», - конечно, поначалу мы давали их бесплатно, но нам и самим-то нужно не забывать о материальной выгоде, вы же это прекрасно понимаете, так что очень скоро мы поставили это на обязательную платную основу.

 -Никто не отказался от них в итоге? – спросил Гордеев.

 -Конечно нет, - при этих словах Застольный почему-то хитро ухмыльнулся, и Гордеев это почувствовал, - к этому времени они всем уже очень нравились.

 -А новые учебники? Были ли они написаны и выданы студентам?

 -Вот здесь-то и начинается самое интересное, - Застольный заговорил таким приторным голосом, что у Гордеева защемило в кадыке, - после употребления трюфелей никакие новые учебники не понадобились. У студентов появилось, так сказать, измененное восприятие старых, вплоть до того, что они даже начали находить в них материал, зачастую весьма и весьма полезный, со сверхновыми идеями, которого там не было и в помине, - заместитель Великовского причмокнул полугубой, - да-да… эти трюфели просто волшебство…  Просто удивительно, как это никто до последнего времени не сумел догадаться использовать их с целью массового стимулирования умственных способностей. Даже вашему дяде пришло это в голову только через  много лет, ведь он попробовал их еще в детстве. Отец заказал их, когда они всей семьей сидели в ресторане и смотрели по телевизору один киноспектакль, очень смешной… по-моему, он говорил, что это была пантомима, и там тоже ели шоколадные трюфели… ну и совпадение!

 «Я так больше не могу, - подумал Гордеев, - пожалуй, мне следует уйти. Я не удивлюсь, если в этом министерстве мне не сказали ни единого слова правды».

 Он стал прощаться. Ему казалось, если Застольный начнет упрашивать его остаться, с целью обсудить еще что-то, чиновник будет делать это только для вида и недолго, но Гордеев ошибся – заслышав фразу «мне пора уходить», тот и впрямь вцепился в него как пиявка и все время только и повторял: «Не спешите, останьтесь, я готов сообщить вам еще массу интересного».

 «Он по-настоящему искренен для того, чтобы продолжить проявлять настоящую неискренность… хм… наверное, он уже узнал вкус моей крови… а все же на пиявку он не очень похож, больше на комара».

 В результате, чтобы, сохраняя как можно большую деликатность, как можно быстрее отвязаться, Гордееву пришлось сказать, что во время разговора у него созрел потрясающий набросок будущего портрета, и теперь ему необходимо побыстрее воплотить его в жизнь.

 -Ну что ж, в таком случае и правда мне не стоит вас задерживать, - Застольный подал ему руку; художник вздохнул с облегчением, как делает это мать непослушного ребенка, который втемяшил себе в голову какую-нибудь редкостную блажь и не слушал поначалу никакие уговоры и наставления, а потом чуть подрос и выкинул блажь из головы уже сам.

 «Впрочем, будет ли теперь вообще существовать такое понятие - блажь, - если все едят эти трюфели», - ущипнула Гордеева неожиданная мысль.

   

 «Интересно, кто же мне все-таки сказал больше правды – Застольный или антиквар? – задавался вопросом Гордеев, возвращаясь из министерства, - дядя не предугадал, что я отправлюсь к Асторину, а здесь о моем приходе уже знали заранее… но зачем все это? Неужели так важен ему этот портрет, и ради него он пойдет на любые махинации?.. В то же время многое из сказанного самим Великовским противоречит рассказу Застольного… или, быть может, следует мыслить иначе? Например, так: Застольный не предугадал, что я отправлюсь к Великовскому, а здесь о моем приходе знали заранее. Неужели так важен Асторину этот его портрет, и ради него он пойдет на любые махинации… ма-хи-на-ци-и… в то же время, многое из того, что сказано Асториным, противоречит рассказу Застольного… хм… так как правильно мыслить?.. Черт, какая чепуха лезет в голову! Я как будто бы пьян».