Ранние Тюдоры сменяются поздними — наступает длительное царствование Елизаветы I (1558–1603), которому многие либеральные историки возносят хвалу как «золотому веку». Не было ли случившиеся при ранних Тюдорах некоторым перекосом первоначального накопления капитала?

Елизаветинский статут 1563 г. определяет, что всякий в возрасте от 20 до 60 лет (в то время даже до 46 лет доживал лишь один из десяти), не имеющий определенных занятий, обязан работать у того хозяина, который пожелает его нанять. Продолжительность рабочего дня устанавливалась от зари до зари, а размер заработной платы определялся мировыми судьями т. е. представителями интересов нанимателей. Статут строго карал того, кто получает или дает зарплату выше установленного судьей. И будет этот статут действовать до конца 18 в.[18]

И где ж свобода продажи труда-товара? На самом деле воспетая либеральными историками «свобода труда» вовсе не относится к принципиальным вещам для капитализма. Эта система действует, исходя из совсем другого принципа: снижение издержек, в первую очередь оплаты труда, ради максимизации прибыли. Капитализм готов свести оплату труда вообще к нулю и сделать его рабским.

В 1560-х «благороднейший из англичан» — Джон Хокинс начинает торговать черными рабами Золотого Берега Гвинеи — и, конечно же, пожалован королевой в сэры.[19] К такому важному источнику накоплению капитала, как торговля черными рабами, Англия почти одновременно добавит и масштабное пиратство на трансатлантических коммуникациях — однако это не улучшит отношения к собственным подданным короны.

С приходом к власти династии Тюдоров, английская элита стала проводить активную политику обезземеливания коренного населения Ирландии. В ирландских условиях английская реформация превратилась в один из инструментов земельного грабежа ирландцев под предлогом уклонения их от единственно допустимой церкви, главой которой являлся сам король. Конфискации церковных земель и имуществ сочетались с массовым разрушением церквей, священных изображений, алтарей, как то случилось во время похода наместника лорда Грея в 1538.[20]

При Марии Тюдор (несмотря на то, что она являлась католичкой) англичане провели большие конфискации земель в ирландской провинции Лейнстер. Распри септов (родов) О'Муров и О'Конноров с английскими землевладельцами Пэйла (области ранней английской колонизации) были поданы как мятеж против короны. Последовавший за «замирением» королевский указ гласил: «Приказываем, чтобы все земли, отнятые у бунтовщиков и врагов, были приведены в порядок, пожалованы и сданы в аренду: две части англичанам и одна третья часть — ирландцам». Последних обязывали жениться только по разрешению английского наместника, обучать детей английскому языку и одеваться на английский манер. Земли как О'Муров, так и О'Конноров в двух стратегически важных центральных графствах — Лейкс и Оффали были полностью конфискованы и розданы английским колонистам.[21]

Уже при королеве Елизавете Лейнстер «замирили» еще более основательно — 400 вождей септов были приглашены в замок Маллгамасте (графство Килдар) для заключения мирного соглашения и там перерезаны английскими солдатами и колонистами.[22]

В блистательное царствование Елизаветы зона прямой военной оккупации Ирландии радикально увеличилась, как и размеры земельных конфискаций. Елизаветинские администраторы в Ирландии действовали по безотказной схеме: стравливали ирландские кланы, а потом, под предлогом подавления мятежа, проводили опустошение интересующей их территории и конфискацию земли.

Земля эта у ирландцев была общинной, используемой по т. н. кельтской или атлантической системе землепользования, но правительством представлялась так, что она принадлежит вождю-мятежнику, после чего ее можно было конфисковывать на «законных» основаниях.

Восстание Шана О'Нейла в Ольстере (1563–1567) началось после того, как этот самый сильный вождь провинции был обвинен в измене, возможно потому, что воспрепятствовал отмене католического богослужения. Натравив на О'Нейлов клан О'Доннелов англичане подавили восстание и опустошили Ольстер с вполне предсказуемой конфискацией значительной части земель, принадлежащей клану О'Нейлов. Конфискат раздавался фаворитам Елизаветы, которые обязывались заселить пожалованные земли «хорошими и покорными подданными», исключительно англичанами.[23]

Следующая волна английской конфискаций была направлена на ирландскую провинцию Манстер, расположенную на юго-западе Ирландии, плодородную, с обширными лесами и десятью портами.

В Манстере шла борьба между кланами Десмондов и Ормондов, которая также разжигалась и обострялась английским правительством. Англичане тем временем ставили там крепости, а корона получала от местных вождей присягу на верность и раздавала им аристократические титулы.

В нужный момент английские войска вмешались в распрю, как бы на стороне Ормондов; Десмонды были объявлены мятежниками. В 1579–1583 английские войска проводили широкомасштабные операции против манстерских септов, возглавляемые Джоном Десмондом. Войска придерживались тактики выжженной земли. Захваченные англичанами ирландские поселения разрушались, дома и амбары обращались в пепел, жители поголовно истреблялись, скот и посевы уничтожались.

«Мы прошли через восставшую страну двумя отрядами, сжигая все поселения и предавая смертной казни жителей, где бы мы их не настигали», — свидетельствует елизаветинский поэт Э.Спенсер.[24] И добавляет, что эта «наиболее людная и плодородная провинция в Ирландии вдруг оказалась без людей и скота».[25]

Летом 1582 английский наместник писал из Корка: «Страна разрушена и опустошена убийствами и грабежами солдат. Многие города и местечки совершенно уничтожены. Только от голода умерло 30 тыс. человек, не считая тех, которые были повешены или убиты». Общее число истребленного тогда в Манстере населения оценивается в 60 тыс. чел.[26]

Вслед за опустошением Манстера, там было конфисковано 588 тыс. акров земли.[27]

В июне 1584 г. туда была отправлена королевская комиссия и на основании ее донесений был выработан «План заселения Манстера». Конфискованные и очищенные от ирландцев земли были поделены на участки крупных размеров от 4 тыс. до 12 тыс. акров для передачи лендлордам. Земля передавалась с условием, что она будет заселены лишь английскими поселенцами. «Никто из англичан не должен передавать земли ирландцам…»[28]

Большие участки земли получили фавориты короны: поэт и пират У. Рэли (10 тыс. акров), казначей Э. Фиттон (16 тыс. акров), еще один «благороднейший из англичан» поэт Спенсер.[29]

Разграбление и опустошение Манстера вызвала в Ольстере мощное восстание ирландцев под руководством графа Хью Тайрона и Тирконнела. Армия восставших состояла главным образом из крестьян, которым угрожало изгнание с их общинных земель.

Удачное поначалу восстание, начавшееся в 1595 и распространившееся на Манстер и Коннаут, ставило весьма умеренные цели — свободу религии коренных ирландцев, прекращение конфискаций, свободу передвижения и торговли. В 1601 восставшим попробовали оказать помощь испанцы, но десант был заблокирован в Кинсэйле и сдался, после после того, как ирландцы потерпели поражение, пытаясь разблокировать его.

Испанцев отпустили, а «все пленные (ирландцы) были повешены, несмотря на то, что предлагали выкуп».[30]

После разгрома у Кинсэйла началось разорение восставших областей. Заодно опустошению подверглась и вся остальная Ирландия.

Свидетель событий, Морисон, писал: «Пока армия Маунтджоя (английского командующего) двигалась, она уничтожала хлеб и сжигала все на пути, оставляя после себя пустыню.»[31]

Действующий на юге острова английский генерал Керью гордо писал Елизавете: «Вашему величеству не над чем повелевать в стране, кроме как над трупами и кучами пепла.»[32]

Согласно оценкам современников Ирландия потеряла половину населения.[33]

В результате последующих конфискаций земель, в первую очередь, в Ольстере, к английской короне перешло 800 тыс. акров, занимавших 6 графств. Направленная Лондоном комиссия также подготовила «Порядок и условия колонизации в Ольстере», согласно которому опять нарезались крупные участки на тысячи акров для передачи королевским служащим и предпринимателям.

«Все лица, получившие в использование различные участки, были обязаны заселить их английскими и шотландскими держателями.»[34]

Каждый получатель-предприниматель (undertaker) должен был дать клятву верности супрематии, т. е. англиканской или шотландской пресвитерианской церкви, получал право держать собственный баронский суд и 7 лет беспошлинно вывозить товары в метрополию.

«Названные предприниматели не должны были уступать свои участки или какую-либо часть их ирландцам или лицам, которые не дали клятвы супрематии.»[35]

К колонизации присоединились и компании лондонских купцов. Особенно велико было участие лондонских компаний в земельных конфискациях в графстве Дерри. Даже само графство переименовывалось в Лондондерри.

Определялось, что «пошлины со всех вывозимых и ввозимых товаров должны принадлежать Сити на 99 лет». Лондонский Сити получал фактически монополию на торговлю ирландcкими товарами и судебную власть, также приносящую постоянный доход, создавал в Ирландии свою частную армию.[36]

Вскоре вся ирландская торговля оказалась в руках лондонских купцов, которые беспошлинно вывозили оттуда сырье — лес, рыбу, кожи, сало, мясо. На века вперед Ирландия стала аграрным придатком Англии — и этот ее статус тщательно консервировался.

В 1605–1608 в условиях земельного ажиотажа, когда большое количество спекулянтов землей направилось в Ирландию, клановая система, а вместе с тем общинное землевладение и обычай выбора вождей, были законодательно отменены. Ирландцы — держатели мелких наделов (а таких было большинство) теряли всё. Держатели крупных наделов должны были платить ренту вождю, ставшему лендлордом, и ренту английскому королю как верховному владельцу всех земель. Приватизированные таким образом земли могли отчуждаться, продаваться и покупаться и стали быстро отходить в руки английских колонизаторов.

В 1607–1608 были окончательно конфискованы земли, подвластные графу Тайрону (то есть, владения всего клана О' Нейлов) и Тирконнелу (владения О'Доннелов), клану О'Доггерти (графство Дерри), около 500 тыс. акров…

Но вернемся, так сказать, к английским баранам. Елизаветинский закон от 1572 г. «о наказании бродяг и помощи бедным и нетрудоспособным», содержит прежде всего жестокие наказания для нищих и бродяг. В категорию «упорных и здоровых бродяг и нищих» прямо вписаны трудящиеся, ищущие лучших условий продажи своих изделий или своего труда. Здесь и странствующие ремесленники, и мелкие торговцы, и рабочие, меняющие место жительства ради более высокой заработной платы.

Всех их предписывалось задерживать, подвергать порке, затем прижигать им раскаленным железом хрящ правого уха.

И опять мы видим, что за желание свободно продать свой труд людей подвергают жестоким наказаниям.

Акт 1572 года категорически запрещает просить милостыню всем нищим старше 14 лет. Нарушителей предписывается сечь плетьми, содержать в колодках, принудительное возвращать на прежнее место жительство. В случае рецидива попрошайничества нищего отправляли на виселицу. И опять закон прикрепляет бедных к их родному месту обнищания.[37]

Писатель елизаветинского времени У.Гаррисон описал множество категорий бродяг, которые карались законом. Получалось, что на «родине демократии» большая часть свободно передвигающиеся по стране людей считалась преступниками. Преступником, которому угрожали колодки, порка и виселица, фактически являлся любой представитель простонародья, лишившийся на малой родине средств к существованию. Даже студенты Оксфордского и Кембриджского университетов, если они собирали милостыню без разрешения университетского начальства, рассматривались властями как «бродяги» со всеми вытекающими последствиями.

Закон Елизаветы от 1576 «о помощи бедным» подается либеральными историками, можно сказать, с визгом восхищения. Он предусматривал организацию работы бедняков на дому, которой заведовали сборщики и надзиратели, а также весьма «гуманное» искоренение нищеты с помощью исправительных домов.[38]

«А если кто-нибудь из тех, кто в состоянии производить такую работу, откажется, или уйдет нищенствовать, или будет жить в праздности, или, взяв, (на дом) такую работу, напортит и запутает ее, так что сочтут впредь невозможным выдавать ему работу из этого же склада, то тогда тот (или такие) должен быть принят в исправительный дом».

Последние представляли собой учреждения рабского принудительного труда. Официально провозглашалось, что неимущие должны там «приучаться к труду», отсюда и название — «исправительный дом» (house of correction).

Исправительно-трудовые лагеря 16 века служили обогащению капиталистов, бравших такие учреждения на откуп, а также защищали правящий класс от возможных социальных эксцессов — держать нищих за решеткой как-то надежнее.[39]

Отправляли туда на «исправление» не только плохо выполнивших выданную им на дом работу, но и всех пришлых бездомных людей сроком на три года. Условия работы в исправительном доме уже по тексту акта оказывались весьма суровыми: нищих предписывалось держать взаперти, не давать им отдыха и время от времени подвергать телесным наказаниям.

«Исправительные дома» должны были учреждаться в каждом графстве, в крупных селениях и других местах, которые местные власти сочтут нужным…[40]

На практике все оказалось еще страшнее. «Исправительные дома», где нищие пролетарии оказывались в полной власти надзирателей, были местами беспредельных истязаний и умерщвляющего труда.

Бродяги даже брали на себя вину в совершении какого-нибудь уголовного преступления — и рисковали при том жизни ввиду крайней суровости наказаний — лишь бы попасть в обычную тюрьму, а не в исправительный дом.

Всякого поступающего в это учреждение прежде всего секли, «лениво» работающего держали исключительно на хлебе и воде. За попытку побега приковывали к рабочему месту цепями за руку, ногу и шею.[41] Даже в считавшихся образцовыми «исправительных домах» рабочий день составлял 15 часов. За отказ от работы или плохо выполненную работу администрация исправительного дома могла наказывать заключенного по своему произволу — с применением всего набора средневековых пыточных средств.[42]

Вот так собственно и вырабатывалась протестантская «трудовая этика», которую тоже весьма часто вспоминают либеральные писатели.

И несмотря на все карательные меры число нищих продолжало прибывать — ведь они были издержками накопления капитала, которые перекладывались капиталистами на общество, «экстернализировались».

«В Лондоне местных и пришлых пауперов вместе было около 50 тысяч, что составляло чуть ли не четверть населения города к началу XVII века.»[43]

Известна фраза королевы Елизаветы: «Везде бедняки (Pauper ubique jacet)». Да, корона не отводила глаза от уродливых социальных явлений. Казалось бы, она должна придумать какой-то способ борьбы с причиной нищенства, а не с самими нищими?

Однако нет. В статуте «о бродягах и упорных нищих» от 1598 года снова перечисляются многочисленные категории бродяг. Законодательный акт предписывает местным властям задерживать и подвергать наказаниям лиц, называющих себя студентами (scholars) и занимающихся сбором милостыни, моряков, ссылающихся на кораблекрушения; заодно в разряд преступных попадает ряд профессий, связанных с народным искусством — фехтовальщики, водители медведей, паяцы, певцы (minstrels), фокусники, жонглеры и т. п. К преступникам отнесены медники-паяльщики, разносчики-коробейники и другие мелкие странствующие торговцы (chapmen). А также рабочие, «способные к труду, но праздно шатающиеся и отказывающиеся работать за ту разумную плату, которая им установлена в их местности…»

Люди, реализующие основной, как это считается, принцип капиталистического «свободного труда» — поиск работодателя, предлагающего наилучшие условия труда и оплаты, опять отнесены к преступному элементу.

В число преступных бродяг статут включает всех заключенных, выпущенных из тюрем, всех нищенствующих «под предлогом», что они пострадали от пожара. И даже единственный кочевой народ, присутствующий на территории Англии — тех, «кто ложно выдает себя за египтян и ходит в одежде, якобы египетской…» Это цыгане и цыганки.

Несмотря на расцвет капиталистического «золотого века», снова предписывается подвергать несчастных людей истязаниям вне зависимости от их пола. «Каждый такой бродяга должен быть обнажен до середины тела и выше и публично высечен, пока его и или ее тело не будет окровавлено». Затем высеченного (высеченную) высылают в тот приход, откуда он (она) родом. То есть, бедняка делают крепостным прихода. Если не известно, где арестованный родился или проживал в течение последних лет, его отправляют в исправительный дом или в тюрьму, в которой он должен был пробыть не менее года.

«Наиболее опасных» из бродяг мировые судьи присуждали к высылке на заморскую каторгу или к галерному рабству.

Если же такой бродяга возвращался с того места жительства, к которому он был прикреплен, то его считали ни много ни мало государственным преступником и должны были присудить к смерти («as in case of felony»).[44]

А ведь за побег с места прикрепления не было принято карать смертью даже в самых суровых очагах крепостничества того времени, какими были Польша, Венгрия, Померания, Ливония.

В качестве величайшего, потрясающего, невиданного акта гуманизма либеральные историки преподносят статут «о помощи бедным» от того же 1598 (который в 1601 принял окончательный вид и действовал до 1834).

Cтатут однако не предусматривал ни индивидуальной помощи нищим, ни каких-либо государственных расходов на эту статью. Спасение разоренных людей от голодной смерти объявлялось коллективной повинностью прихода.

Если кто-то в приходе отказывался или не мог платить налог на бедных, то приходские надзиратели («oversees of the poor of the parish») продавали его имущество или же мировые судьи бросали его в долговую яму, пока он не уплачивал требуемую сумму.

Бедняк начинал получать нищенское пособие, однако его прикрепляли к приходу, где он пополнял резервную армию батраков, которую можно было эксплуатировать как угодно.

Первым следствием закона 1601 года было «безнадежное снижение заработной платы». В начале 17 в. она составляла около 47 % реальной заработной платы 1500 г.[45]

Не выглядит преувеличением высказывания Маркса о законодательстве времен Тюдоров: «Отцы теперешнего рабочего класса были прежде всего подвергнуты наказанию за то, что их насильственно превратили в бродяг и пауперов», «деревенское население, насильственно лишенное земли, изгнанное, в широких размерах превращенное в бродяг, старались, опираясь на эти чудовищно террористические законы, приучить к дисциплине наемного труда плетьми, клеймами, пытками.»[46]

Примечания

18. История средних веков. Т.2. М., 1977; Тревельян, с. 299.

19. Тревельян, с. 151.

20. Сапрыкин Ю.М. Английское завоевание Ирландии (XII–XVII вв). М., 1982, с. 85.

21. Maxwell C. Irish history from contemporary sources. London, 1923, p. 229–232; Сапрыкин, с. 94.

22. Annals of Ireland. Translated from the Original Irish of the Four Masters. Dublin, 1846. p. 496; Сапрыкин, с. 95.

23. Сапрыкин, с.97.

24. Spencer E. View of State Ireland. p. 143–144.

25. Spencer, p. 166–167; Сапрыкин, с.99.

26. I. Godkin. Land-war in Ireland. London, 1870. p. 84.

27. Сапрыкин, с. 100.

28. Calendar of state papers, relating to Ireland. London, 1860–1912. Vol.III, p 84 (далее CSP); Осипова Т.С. Английская агрессия в Ирландии и освободительная борьба ирландского народа в XVI веке. В сб. Средние века. Выпуск VI. М., 1953.

29. Godkin, p. 431.

30. Maxwell, p. 196.

31. F. Moryson. A description of Ireland. ed. Morley «Ireland under Elisabeth and James the First». p. 76–77.

32. Афанасьев Г.Е. Судьбы Ирландии. В кн: Записки Новороссийского университета. Т.46. Одесса, 1888, с.48; CSP, p. 207.

33. Сапрыкин, c. 108.

34. Maxwell, p. 282.

35. Там же.

36. CSP, p. 360–361.

37. Tawney a. Power. Tudor economic documents. Vol. II. London, 1924, p.328.

38. Tanner, p. 482–484.

39. Тревельян, с. 250.

40. Tanner, p. 483.

41. Lipson. The economic history of England. V. III, 1931, p. 424.

42. Tawney a. Power, p. 319–320.

43. Ковалевский М.М. Экономический рост Европы. Т.II, М., 1900, с. 765.

44. Tanner, p. 485–487.

45. Роджерс, с. 349.

46. Маркс К. Капитал. Т.I, 1949, c. 738, 741.