Не успел Алексей войти   после работы в дом, как Лерка тут же подала ему телеграмму:

          - Вот, читай! -  с трудом скрывая раздражение, сказала она.

       Алексей прочитал:  « Умерла бабушка. Похороны тридцатого.  Отец».

  Сегодня было двадцать восьмое, и, если не медлить, и выехать вечером киевским поездом (он, кажется, уходит около десяти часов), то можно было успеть. Но прежде, чем принять решение, Алексей молча присел в прихожей на стул и долго смотрел на серенький листочек телеграммы с приклеенной на нем ленточкой текста, как будто надеялся прочитать там ещё какие-то отцовские слова утешения или скорби. Но больше ничего не было – одно только сухое, безжалостное извещение.

         - И что будешь делать? – опять с трудом сдерживая раздражение, спросила  Лерка.

          - Поеду! – посмотрев на часы, поднялся со стула Алексей.

         - Но у меня же тридцатого в Санкт-Петербурге предзащитные слушания,-  почти вскрикнула Лерка.

        - Значит, придется отложить,- стараясь говорить как можно тише и убедительней, попробовал успокоить ее Алексей. – Бабушка у меня одна.

        - Да уж - одна! -  совсем сорвалась на крик Лерка.- Пятнадцать лет не ездил, а как умерла – собрался. Без тебя её там не похоронят!

        - Похоронят, конечно, - вздохнул Алексей.- Но я поеду – это моя бабушка.

  На их громкий разговор и крики из большой комнаты-зала выглянул в прихожую пятилетний Митька.

        - Папа! – гулко шлёпая по ковролину тапочками, подбежал он к Алексею.- Ты едешь в командировку?!

        - Еду! – прижал его к себе Алексей.

        - Бабушку хоронить!- выдал свою осведомленность Митька.

        - Бабушку, - взглянув на Лерку, осуждающе покачал головой Алексей: Митьке-то зачем было говорить о телеграмме – все равно он толком ещё не понимает, ни что такое – умерла, ни что такое – хоронить.

       - Бабушку Шуру? – допытывался между тем дальше Митька.

       - Нет, - погладил его по голове Алексей.- Бабушку Устинью, ты её не знаешь.

       - Это чужая бабушка? – притих под его ладонью Митька.

       - Моя, - опять с  упреком поглядывая на Лерку,  принялся объяснять ему Алексей. – Мне она бабушка, а тебе - прабабушка.

   Но Митька из его объяснений мало чего усвоил. Забыв про бабушку-прабабушку и похороны, он по-детски настойчиво стал допрашивать Алексея:

        - А ты привезешь подарок?

        - Привезу, - пообещал тот.

        - Машину или пистолет?

        - А ты что хочешь? – присел перед Митькой на корточки Алексей.

        - Сразу и машину, и пистолет, - потребовал догадливый  и в общем-то разбалованный Алексеем  по части  подарков Митька, поздний их с Леркой единственный ребёнок. Из каждой командировки он обязательно что-нибудь привозил ему. Митька привык к этому, и теперь вот беззастенчиво вымогал двойной подарок, хотя машин и пистолетов, и всяких иных игрушек был у него полный ящик, ловко вмонтированный в детскую кроватку.

        - Хорошо –  машину и пистолет, - пообещал Алексей и обеспокоенно взглянул на часы: они показывали четверть восьмого – надо было поторапливаться.

Лерка, до этого молча наблюдавшая за его переговорами с Митькой, взгляд Алексея перехватила и снова взорвалась:

       - Ну, а  его я куда дену?! – указала она на мгновенно притихшего Митьку, который знал, что если мама разговаривает так громко и сердито, то ничего хорошего ждать ни ему, ни папе не приходится.

        - Отвезёшь к родителям! – тоже начиная уже заводиться, довольно жестко ответил Алексей.

        - Так они его там и ждут! – потянула к себе за руку Митьку Лерка.

        - Ничего, три дня перетерпят - не стал Алексей удерживать Митьку, чтоб ещё больше не раздражать её.

Лерка на это никак не ответила, подтолкнула вперед Митьку и скрылась вместе с ним в детской комнате.

  Алексей, прислушиваясь, не плачет ли там, за дверью Митька, выждал минуту и начал собираться в дорогу, досадуя и на Лерку, и на себя, и даже немного на бабушку Устинью, которая умерла далеко в Украине так не вовремя и некстати, (надо же, как раз в день Успения Пресвятой Богородицы!) когда у Лерки последнее, самое ответственное слушание перед защитой докторской диссертации, а её родители, ещё работающие и служащие, Митьку и вправду не особенно-то ждут.

  Но, с другой стороны, должна же Лерка понимать, что бабушка у Алексея действительно одна и что не поехать на её похороны он не может – после ни за что себе этого  не простит. Потом – отец, которого он тоже не видел, Бог знает, с каких пор, не говоря уже о единокровной сестре Марьяне и мачехе, которых не видел и вовсе, а ведь Марьяне идет, кажется, уже двенадцатый или  тринадцатый год…

  Время от времени посматривая на детскую комнату, где укрылись Лерка с Митькой и где всё вроде бы было тихо и спокойно, он постепенно и сам стал успокаиваться (как-нибудь всё утрясётся, перемелется) и чувствовал себя в общем-то уже не здесь, не у себя в квартире, и не в Москве, а в селе Большая Устиновка, где бабушку Устинью сейчас, наверное, обряжают и кладут в гроб.

  Прежде всего, Алексей позвонил главному врачу клиники, Вениамину Андреевичу (Вене, как все звали его за глаза), в двух словах объяснил суть дела (умерла бабушка – надо ехать хоронить) и начал отпрашиваться с работы.

        - Любимая бабушка? – переспросил его, минуту помолчав, Веня.

        - Любимая, - тяжело и чистосердечно вздохнул в трубку Алексей.

  Веня ещё немного помолчал, созревая для  окончательного решения (в том, что оно будет положительным, Алексей нисколько не сомневался), потомил Алексея и потомился сам, наконец тоже вздохнул и отпустил его:

         - Ладно, езжай, как-нибудь обойдемся.- Но, мгновение, спустя, вдруг спохватился и озабоченно спросил Алексея:- А у тебя плановые операции на этой неделе есть?

   Алексей ничего утаивать от Вени не стал и сказал так, как оно было на самом деле:

         - Есть одна. Девочка из третьей палаты, Аня Рогова – девяти  лет. Но думается, она потерпит. Там ничего срочного нет.

  Разговор вроде бы был окончен, и Алексей собрался, поблагодарив Веню, положить трубку. Но потом всё же решил рассеять его озабоченность, хотя и знал, что поступает не совсем правильно, и что Веня не очень тонкую его уловку без труда разгадает.

        - Если что, посмотрите сами,- как бы мимоходом сказал Алексей.

        - Хорошо – посмотрю, - вполне спокойно, по-деловому ответил Веня и, опережая Алексея, положил трубку первым, тем самым деликатно подчеркнув, что он все-таки начальник и право завершать разговор остается за ним.

  Удивительным человеком был Вениамин Андреевич. Великий организатор лечебного дела, предельно чуткий и внимательный к пациентам и сотрудникам (за это они любовно, без малейшей иронии и называли его Веней), он был посредственным кардиохирургом, о чем сам не просто догадывался, а знал наверняка и не пытался этого скрывать.

    Десять лет тому назад, только придя в клинику после окончания института, Алексей ассистировал Вениамину Андреевичу во время операций, но вскоре они поменялись ролями. Причем инициатором был Вениамин Андреевич:

          -  У тебя лучше получается,- искренне сказал он.- Стар я уже делать такие операции.

  Признание Вениамина Андреевича действительно было искренним, но не совсем справедливым. До настоящей старости ему было ещё далеко. В тот год Вениамину Андреевичу шел всего  сорок шестой год, время, когда у хирурга есть за плечами громадный опыт и есть ещё силы и здоровье, чтоб этим опытом воспользоваться. Но Вениамин Андреевич гордыню свою сломал, хорошо понимая, что в профессии хирурга (тем более – кардиохирурга) амбиции дело крайне опасное, что во главу угла надо ставить не их, а здоровье и жизнь больного.

   С тех пор они с Вениамином Андреевичем, несмотря на большую разницу в возрасте сдружились, и Вениамин Андреевич ни разу ни при каких обстоятельствах не высказал ревности более талантливому своему подчиненному и ученику (в любого иного человека она могла бы рано или поздно проявиться), а наоборот,  всегда поддерживал и опекал его. Вот и сегодня безропотно отпустил  на целую неделю, хотя, учитывая плановую операцию Анечки Роговой, девочки приезжей, не москвички, которая вместе с мамой томилась в клинике уже почти целый месяц, мог бы, и не отпустить: все-таки у Алексея умерли не мать, не отец, а всего лишь бабушка – по расхожим понятиям, человек уже далёкий, старый, которому в общем-то и пора умирать.

   Расставшись с Вениамином Андреевичем, Алексей сделал еще один звонок в справочное бюро Киевского вокзала, уточнил расписание поездов.

  Ему ответила, судя по голосу, молодая и очень внимательная девушка. Она  обстоятельно объяснила Алексею, удивляя его своим вниманием (в справочных бюро это большая редкость), когда отправляется вечерний киевский поезд. Оказалось, что Алексей ошибся всего на полчаса – поезд отправлялся не четверть десятого, а без четверти десять. Обрадовавшись столь счастливому обстоятельству, Алексей решился спросить у девушки и насчет билетов.

         - Это надо узнавать в кассах, - опять, нисколько не раздражаясь, ответила та.- Но, кажется, есть.

   Коротенький этот доброжелательный разговор с совсем незнакомой   девчонкой,  приободрил Алексея, вернул ему если не полное спокойствие, то хотя бы привычную собранность и сосредоточенность, которые всегда овладевали Алексеем перед операцией, когда всё, кроме этой операции, уходило на задний план. Ушло и сейчас, и осталось одно-единственное – умерла бабушка Устинья.

  Даже размолвка с Леркой показалась Алексею не столь уж  тяжелой и обидной.

 Собрав сумку, он решил заглянуть в детскую комнату, чтоб попрощаться и с Митькой, и с Леркой. Примириться с ней, а заодно и спросить, нет ли у Лерки в запасе наличных денег. Своих у Алексея в обрез, хватит только на билет, а остальные на пластиковой карте, но успеет ли  он снять их в банкомате где-нибудь на Киевском вокзале, да еще и неизвестно – сработает ли этот банкомат? А более-менее приличные деньги в такой поездке Алексею нужны: в Киеве надо будет купить для бабушки венок или цветы; потом подарки отцу, сестре Марьяне и молодой жене отца, мачехе. Случай, конечно, не тот, чтоб дарить подарки, но и без них нельзя (в деревне это будет сразу замечено и осуждено). Просто надо выбрать такие подарки, чтоб они было ко времени и к месту, как бы в память о бабушке.

  Но с прощанием у Алексея ничего не получилось. Чуть приоткрыв дверь в детскую комнату, он увидел, что Митька уже спит, а Лерка сидит рядом с ним и, обхватив голову руками, тихонько плачет. Ни о каком примирении и тем более о разговоре насчет денег не могло быть и речи. Любое неосторожное слово Алексея снова приведет Лерку в раздражение (уж он-то её знает), и всё закончится  скандалом, который потом, после возвращения, Алексею придется долго залечивать.

  Поэтому  заглядывать в детскую комнату он не стал, а так и ушел из дому, не попрощавшись, оставив Митьку  -  спящим, а Лерку  - плачущей…