Место в маршрутке досталось Алексею очень удобное: сразу за дверью, в первом  ряду, возле окошка. Никого не стесняя, он поставил букет на пол и прижал его сумкою. Пассажиры  бойко рассаживались на скрипучих стареньких сидениях, пристраивая, кто где мог, сумки, ведра, кошёлки и внушительных размеров деревенские оклунки. Особого внимания на букет Алексея они не обращали. Лишь его сосед, утлый какоё-то, щупленький старичок с самодельной подорожной палочкой в руках не выдержал и поинтересовался, указывая этой палочкой на ярко горящие действительно, будто живые, розы с капельками воды на упругих лепестках:

         - Жене везешь или невесте?!

         - Бабушке, - озадачил его Алексей, но всей правды не выдал, утаил её, чтоб не вводить утлого, может, тоже уже доживающего последние свои годы старичка в смущение.

         - Хорошая, стало быть, бабушка,- все равно разволновался тот и ревниво позавидовал ей.

          - Хорошая!-  неприметно для старичка вздохнул Алексей и потеснее прижал цветы сумкою.

  Он ожидал, что разговорчивый старичок сейчас начнет донимать его расспросами, затеет от нечего делать какую-нибудь пространную беседу. Но тот, как только маршрутка стронулась с места, сразу по-петушиному обронил голову на посошок, обмяк и глубоко с похрапыванием задремал.

  Алексей попробовал последовать его примеру, прислонился к окошку и прикрыл глаза, надеясь, что сон быстро овладеет им, как всегда овладевал во время ночных дежурств в ординаторской, когда выпадала свободная минута.

   Но, то ли надсадное гудение мотора и  взрывное похрапывание старичка-соседа, то ли всё возрастающая тревога о теперь совсем уже скорой встрече с бабушкой, отцом, мачехой и Марьяной гнали от Алексея сладкий послеобеденный сон, заставляя бодрствовать и не  расслабляться.

  Помучившись ещё несколько минут в бесполезном борении с ускользающим сном, Алексей с завистью посмотрел на старичка и стал действительно бодрствовать, думать, но почему-то не о бабушке, не об отце и новой родне (наверное, боль и тревога в нём от долгого ожидания притупились), а о ночных своих попутчиках в киевском поезде: Гене-десантнике и депутате, Евгении Васильевиче. Интересно, чем они сейчас заняты, чем обеспокоены и озадачены? Гена, скорее всего, крепко выпив, безостановочно пляшет, веселит и заводит всю свадьбу или сидит в обнимку с женихом, лучшим своим другом и боевым товарищем, вспоминает войну, на которой они оба уцелели, и клянется, что завтра же отыщет в окрестностях какую-нибудь колокольню-каланчу и совершит с неё в честь Валеры и его молодой жены затяжной прыжок с парашютом. Валера верит ему и готов сам в честь любимой своей посланной ему Богом жены прыгнуть хоть сейчас. И оба они счастливы в эту минуту и клятвенно породнённые, какими стали (и утвердились навсегда) с того момента, когда вышли живыми из тяжёлого смертельного боя в чеченских горах и предгорьях. Но больше всего счастлива молодая  жена Валеры. На войне она не была, не знает её страданий и ужасов и, наверное, пока не знает, что она послана своему молчаливому мужу, прошедшему через них, от Бога.

  А  Евгений Васильевич поди сейчас ведет жаркие споры и настоящие сражения с младшим неукротимым братом. Никто из них не хочет уступать друг другу, каждый уверен в своей правоте; страсти с каждой минутой всё накаляются и накаляются, и Алексей почти воочью чувствует, что они могут закончиться не только взаимной, не знающей пощады враждой, но, того и гляди, взаимной братской кровью.

   До каких воспалённых мыслей он мог дойти в своих воображениях, одному Богу известно, но тут случилась первая недолгая остановка: несколько человек вышло из маршрутки, несколько вошло в неё в старинном городе Козельце, родине знаменитых братьев Разумовских, которые волей случая из простых дьячков и подьячих стали: один фаворитом и, как теперь принято говорить, гражданским мужем императрицы Елизаветы Петровны, а другой – гетманом Украины.

   Не менее знаменитым был и родившийся  в Козельце украинский поэт Павло Тычина, о котором Алексею на флоте много и вдохновенно рассказывал  сослуживец, старшина второй статьи Фёдор Дорошенко, большой любитель и знаток поэзии Тычины, особенно первой его молодой книги «Солнечные кларнеты». Фёдор часто читал на украинском  певучем языке стихи Тычины. А иногда даже пробовал сопровождать их игрой на кларнете, может быть, потому, что сам был кларнетистом,
выпускником  черниговского музыкального училища. В подводном замкнутом мире эти стихи скрашивали и смягчали флотскую  их  суровую жизнь.

  Алексей, бывая в Киеве, сколько раз собирался съездить в Козелец, чтоб посмотреть на дивные его церкви, на музеи братьев Разумовских и Тычины, которые там поди есть, и  просто на его окрестности. Посмотреть и подивиться, что в таких вот неприметных городках творилась великая история и культура великой империи, и каждый из нас к этой истории и культуре причастен, наследник их и продолжатель, только, увы, не всегда осознаёт  это или не хочет осознавать. Может, от чрезмерной своей учёности и оторванности от земли. По наблюдениям Алексея,  многие сейчас не чувствует своей сопричастности с родной землёй, с её корнями, уходящими вон в какую древность. От этого, наверное, и повсеместный у нас разлад: и в державе, и в семейной жизни, и, что самое страшное, в умах и душах человеческих (давно не звучат в них солнечные кларнеты)  – тут   Евгений Васильевич, рассуждающий о нравственном провале, в котором оказалась страна, конечно, прав, только жаль, что не знает, как из этого провала выбраться.

  Но в Козелец Алексей так ни разу и не съездил. Не съездит он туда и теперь, хотя на обратном пути и можно было бы и съездить. Только вряд ли он на это решится… Дома  Алексея ждут неотложные, срочные дела (впрочем, они всегда неотложные  и срочные): Лерка, внешне вроде бы успокоившаяся, а внутренне, чувствуется, напряженная и настороженная; Бог знает, откуда взявшаяся и что намеренная делать (а что намерена – это точно, иначе не появилась бы) Тоня Черных; потом Анечка Рогова, судьба которой неизвестно ещё как сложится; потом самонадеянно-ущербный Веня, а там, глядишь,  даст о себе знать и мать с отчимом Вячеславом и братом Вячеславом.

  А ведь как хорошо было бы Алексею после прощания с бабушкой Устиньей, после похорон и, нелёгкой, наверное, встречи с отцом и его семьёй, заехать именно в  Козелец - тихий исповедальный город, чтоб успокоиться там, пережить в его тишине потерю бабушки и набраться новых сил для будущей жизни. А вдруг  Алексею повстречался бы там Фёдор Дорошенко (где же ему ещё и жить, как не на родине любимого поэта?!), с которым они после службы ни разу не виделись. Вот то-то была бы встреча, вот  то-то было бы свидание!  Поди пожарче, чем у неразлучных десантников Гены и Витальки!  Алексею с Фёдором тоже есть о чём вспомнить, все-таки они  - народ флотский, особый (да ещё подводный!), одни только походы подо льдами Арктики чего стоят! Жаль будет, если никогда не встретятся…