Желаю вашим коням быстроты
И верной поступи, а вас вверяю
Их спинам. Добрый путь!

Шекспир, «Макбет»

Утро следующего дня застало их во дворе замка, напоминавшего в это время разворошённый муравйник. Дитрих широко зевнул – прочитанные после пробуждения по семь раз «Отче наш» и «Богородица дева радуйся» его сон до конца не разогнали. Он глядел на суету, поднятую несколькими десятками вооруженных людей, а также слуг, спешно производивших последние приготовления к выступлению. Они сновали во все стороны, словно трудолюбивые насекомые, несущие припас на зиму. Будь воля оруженосца, он проспал бы еще несколько часов, чтобы хоть как-то восстановить силы – если б не чувство долга, согнавшее его с постели в смертельную рань. Но даже в утренней деловой беготне сладкие воспоминания о тюфяке и одеяле никак не желали испаряться. Слышались окрики, резкие команды, фырканье коней, лязг доспехов, надсадный скрип телег.

Фон Хаммерштедт тоже был здесь. Рыцарь позавтракал и уже полностью облачился по-походному: короткое полукафтанье-ваппенрок без рукавов, а поверх него плащ, и то, и другое - белого цвета. Когда подойдет время, все это будет одето поверх доспехов; пока же брони заняли место в повозке. На плаще и на полукафтанье, напротив сердца, красовались черные «латинские» - с длинным нижним лучом — кресты с серебряной окантовкой.

Хотя о снах он больше не думал, но после прошедшей ночи брат Лукас чувствовал себя совершенно разбитым. Однако, обуздав себя, ничем не показывал, как обессилили его ночные кошмары. Слегка прихрамывая на левую ногу, он деятельно сновал по двору, бросал последние пытливые взгляды на своих людей: добротно ли они изготовились?  Заодно не погнушался снова самолично освидетельствовать собственные вещи, собранные добросовестным Дитрихом: две белые полотняные рубахи с длинными рукавами, две пары белых полотняных подштанников, две пары черных штанов, черную куртку с длинными рукавами, белую дорожную рясу с длинными рукавами и капюшоном, полукафтанье, утепленное козьим мехом и теплый плащ, подбитый овчиной. Пытливо осмотрел свою булаву, копье с ясеневым древком, поправил висящий на поясе кинжал-мизерикордию. С особым тщанием еще раз проверил свой верный полуторный меч-фламберг, одинаково хороший для фехтования как одной рукой - обычно с коня! - так и двумя, будучи пешим и без щита. Этот верный клинок с характерными изгибами лезвий когда-то был сделан под заказ, сопровождал брата Лукаса во всех походах, и успел испить крови не одного врага. Фламберги, вообще, считались грозным оружием – например, вооруженного им бойца зажать в схватке щитом было практически невозможно. Изогнутое лезвие с легкостью резало и протыкало щиты, эффективно разрубало доспехи. К тому же, нанесённые фламбергом раны почти не заживали, из-за чего распространялись слухи, что эти клинки при изготовлении пропитывались неким неотразимым ядом. Лукас знал, что некоторые военачальники отдавали распоряжения: «Пойманный живьем враг, носящий лезвие, волне подобное, должен предаваться смерти на месте». В силу этого, вооружаться фламбергами дерзали только самые отчаянные сорвиголовы…

К фон Хаммерштедту подошел брат-сариант Альберт Эверс, одетый в приличествующий ему по статусу кафтан и плащ серого цвета, тоже украшенные характерными лапчатыми крестами. Поклонился, с должной почтительностью остановившись сбоку и ожидая, когда рыцарь соизволит перевести глаза на него. Брат Лукас, не глядя на оруженосца, раздумчиво произнес:

-Надеюсь, в походе и бою эти молодцы не обманут наших ожиданий. Надо признать, на вид они производят молодцеватое впечатление. На вид…  

-Можете не сомневаться! Я еще вчера говорил, что эти наемники — лучшие из тех, что прибыли в наши края за последнюю неделю. Хвала Деве Марии, у нас сейчас появилась возможность выбора. С тех пор, как известие о нашей войне с московитами разнеслось по фатерлянду, сюда хлынули сотни ландскнехтов, прослышавших о богатых русских городах. Вы только взгляните на этих молодцев!  

Лукас посмотрел – наверное, уже в тысячный раз. Воины, готовившиеся покинуть замок под его началом, и впрямь выглядели сытыми и блистали хорошей выправкой. От общего скопища отделился пожилой низкорослый ландскнехт, одутловатое лицо которого украшали эспаньолка и закрученные кверху усики. Подойдя к рыцарю, коротышка стянул широкополую шляпу и поклонился — уважительно, но не подобострастно.

-А, вот и вы, капитан Пфайфер! - обратился к нему брат Лукас, - Что же вы нам скажете хорошего?

-Мои люди вполне готовы, ваша милость, - ответил Пфайфер. - Никто больше не желает терять ни минутой больше в этой крепости. Принимали нас здесь хорошо, спасибо, но сейчас все рвутся как можно быстрее оказаться в землях восточных схизматиков. Рота засиделась без настоящего дела, доннер веттер!

-Это прекрасно, Пфайфер. Когда боевой дух воинов не оставляет желать лучшего, то врагу приходится плохо. Если так, ждать и вправду больше нечего — так не будем же тратить драгоценного времени. Выступаем! 

Капитан вскинул руку — и над замковым двором разнесся хриплый приказ. Браво щелкнув каблуками, ландскнехты разом расправили плечи и подняли головы. В течение нескольких секунд толпа превратилась в дисциплинированную роту, каждый из двухсот воинов которой занял свое место в походном построении. Пешая колонна начала вытягиваться к воротам; за нею лошади готовились влечь несколько десятков повозок с доспехами, воинским припасом и провиантом. Каждый из наемников горделиво нес в ножнах свой клинок; они были самых разнообразных типов – двуручники-цвайхендеры, фламберги, «кошкодёры» и гросс-мессеры. Пики и алебарды свалили на телеги. Одеты ландскнехты были роскошно и даже вызывающе - костюмы с широкими рукавами и штанинами, огромные шляпы с перьями резко контрастировали с аскетической внутренней обстановкой замка. Особенно непривычно смотрелись украшения, которыми щеголяли многие воины: буфы и разрезы, образованные в результате прорезания верхней одежды и набивки нижних слоёв ткани.

Озирая проходящих мимо него солдат, Лукас с неудовольствием сказал:

-Вы, конечно, можете заподозрить, что во мне говорит орденский ханжа-монах, но я все никак не могу привыкнуть к одеянию ваших людей. Сдается мне, что для воинов они разряжены слишком уж... ярко.

-Что поделаешь! - ответил Пфайфер, посмеиваясь. – Не случайно сам король Максимилиан, мой тезка, да продлит небо его дни, даровал нам, ландскнехтам, свободу от законов, регламентирующих правила внешнего вида. Его величество недаром сказал: «Их жизнь настолько коротка и безрадостна, что великолепная одежда - одно из их немногих удовольствий. Я не собираюсь отбирать его у них», - тут капитан не без самодовольства оглянул собственное одеяние, состоявшее из пестрого дублета с широченными рукавами и разноцветных щтанов в красно-сине-бело-желтую полоску.

-В том-то и дело, Пфайфер, - нравоучительно пробурчал брат Лукас, - что жизнь чересчур коротка. До такой степени, что было бы стыдно тратить ее на одни удовольствия и тщеславие. Всемогуший Творец наверняка не для этого наградил нас умом и свободной волей. Иным людям стоило бы хоть раз над этим задуматься.

-Ах, дорогой господин Хаммерштедт, - проникновенно сказал глава ландскнехтов, - да ведь я уже не молод. И, знаете ли, чем дольше живу на свете, тем больше сомневаюсь в том, что несут нам святоши с амвонов. А что, если все это выдумки и свободной воли в человеке не более, чем в гальке, влекомой по дну ручья бурным течением? Или не более чем в пыли, которую кружит вихрь? Я полностью уверен лишь в том, что могу увидеть, почувствовать, положить на зуб. Как по мне, так лишь бы хватило в этой жизни монет, женщин, нарядной одежды, а там – хоть трава не расти.

Брат-сариант Эверс с нескрываемым любопытством слушал – похоже, его интересовало, какую отповедь даст рыцарь, посвятивший себя служению Деве Марии, зарвавшемуся наглецу. Фон Хаммерштедт брезгливо поджал губы. Несомненно, речи циника Пфайфера, оказавшегося закоренелым безбожником, были в высшей степени предосудительными и глубоко сомнительными с точки зрения благочестия. Но не останавливать же начавшийся поход, дабы тащить нечестивца на разбирательство?! Да и… Откровенно говоря, в самом Ордене, некогда основанном для защиты христианских святынь и распространения истинной веры, нравы очень сильно отличались от прежних, сурово-благочестивых. Многие братья с удовольствием страдали гордыней, блудом, стяжательством – а начальство благодушно закрывало на это глаза. Что же до вольнодумных и даже богомерзких разговоров, то некоторые «крестоносцы» с легкостью могли перещеголять в этом грубого ландскнехта, с которого, учитывая особенности его жизни и ремесла, как ни крути, спрос невелик. Католическая Церковь, ведомая погрязшим во грехах папством, переживала далеко не самый лучший момент в момент своей истории. Авторитет ее был явно не на высоте – что и подтвердилось широким распространением в Ливланде идей Реформации уже спустя пару десятилетий… Впрочем, и сам он, фон Хаммерштедт, с его университетским прошлым, далеко не мог служить, увы, идеальным примером доброго христианина, чуждого непозволительному свободомыслию. Ох, ох, не на пользу пошло знакомство со всеми этими античными философами!

Поэтому, наш рыцарь ничего не ответил. Оруженосец Торвальдс подвел к нему оседланного вороного жеребца по кличке Лоэнгрин — Хаммерштедт вставил ногу в ботфорте в стремя и легко взлетел в седло. Вообще-то, рядом наготове стояли две его походных лошади, белая и буланая, но брату Лукасу казалось само собой разумеющимся выехать из Дюнабурга при параде, на боевом коне. На белую или буланую он пересядет позже... Затем на лошадей вскочили и Торвальд с Эверсом. Из дверей комтурского дома вышел брат Герман фон Аппельдерн, тоже уселся на подведенного ему коня и подъехал к фон Хаммерштедту. Подчеркивая торжественность обстановки, он был в полном боевом облачении рыцаря Ордена. Брат Герман поднял правую руку в прощальном приветствии.

- С Богом! - раздался его громовой голос. - Да благословит вас сладчайший Иисус и владычица наша, Дева Мария!

Лукас отвесил Аппельдерну поклон, улыбнулся.

-Поверьте, брат Герман, мы не подведем. Уверен, что скоро вы услышите известия о нашей полной победе и о посрамлении нечестивых схизматиков, - миг был столь торжественен, что даже Лукас, закоренелый скептик, сейчас верил в то, что говорил. Почти.

- Какой путь вы надумали избрать? – поинтересовался фон Аппельдерн.

-Я решил идти прямо к Пскову. Чутье подсказывает мне, что Плеттенберг, вне зависимости от успеха дела с Изенборгом, попытается взять этот город. Не случайно Псков столько лет служил для нас, тевтонцев, и острым шипом в теле и надеждой на богатое вознаграждение одновременно. На этот раз, как я рассчитываю, мы и шип выдернем, и найдем тамошним богатствам новых, благочестивых владельцев!

«А еще всей душою надеюсь, что если поход не увенчается успехом, то мне, по крайней мере, удастся унести свою шкуру целой…» - но эти слова брат Лукас, конечно, признес только про себя. Ландскнехтская колонна уже почти полностью вытянулась за пределы крепости, под свод ворот входили последние ряды. За отправлением воинов в поход наблюдали немногочисленные замковые служители, стоявшие во дворе и выглядывавшие в окна. Фон Хаммерштедт на прощанье еще раз махнул собрату-рыцарю рукой и тоже проскакал под сводами. За ним неотступно следовали оба оруженосца. Отъезжая от замка, брат Лукас мысленно воззвал к святым угодникам: чтобы этот поход действительно оказался успешным и уж точно не последним для него.

-А ну-ка, Филипп, спой нам что-нибудь, - распорядился Пфайфер. – Да побродрее!

Неведомый пока брату Лукасу Филипп, шагавший в голове колонны, завел песнь, в которой образованный фон Хаммерштедт не без удивления узнал старинные строчки знаменитого короля-трубадура, переложенные на немецкий язык. То, что именно эта песня времен крестовых походов против сарацин отметила начало их похода, показалось рыцарю глубоко символичным:

Будь милостив, Господь, к моей судьбе.
На недругов Твоих я рати двину.
Воззри: подъемлю меч в святой борьбе.
Все радости я для Тебя покину, –
Твоей призывной внемлю я трубе.
Мощь укрепи, Христос, в своем рабе.
Надежному тот служит господину,
Кто служит верой, правдою Тебе.

Я покидаю дам. Но, меч держа,
Горжусь, что послужу святому храму,
Что вера в Бога сил в душе свежа,
Молитвенно летя вслед фимиаму.
Дороже вера золота: ни ржа,
Ни огнь ее не ест; кто, дорожа
Лишь ею, в бой идет, не примет сраму
И встретит смерть ликуя, не дрожа.

Владычица! Покровом окружа,
Дай помощь! В бой иду, тебе служа.
За то, что на земле теряю даму,
Небесная поможет Госпожа.