Что там за крик? О чем шумит ватага,
Возведшая в закон лишь своевольство?
Иль бедный путник в этот лес забрел?

Шекспир, «Два веронца»

…Вечер следующего дня обещал выдаться в точности похожим на предыдущий. Когда солнце стало уже более чем явственно склоняться к западу, Лукас и Пфайфер, ехавшие впереди остальных, начали внимательней обычного поглядывать по сторонам, присматривая место для бивака. Когда дорога, по которой двигался отряд, заложила широкий поворот, огибая большую дубраву, чуткому рыцарю послышался топот. Брат Лукас предостерегающе поднял руку, натянул поводья, останавливая кобылу. Многоопытный капитан без лишних вопросов последовал его примеру.                                                             

На дороге показалась тоненькая, хрупкая фигура, выскочившая из-за поворота совсем рядом. Парнишка лет двенадцати, всклокоченный, босой и оборванный. Фон Хаммерштедт и Пфайфер сразу определили, что он изнурен и вымотан до крайности – обнаружив перед собой всадников, мальчишка запнулся о какой-то камень и растянулся на серой утрамбованной дорожной пыли. Вскочил и попытался броситься наутек, но чересчур медленно.                                                                                   

Тут глава ландскнехтов проявил неожиданную ловкость. Пустив своего гнедого вскачь, он мигом настиг маленького беглеца и, нагнувшись, ухватил его за шиворот. Тот беспомощно затрепыхался, плененный могучей лапой старого вояки. Покорно закрыл глаза, словно отдаваясь во власть неизбежности. Командиров нагнал Дитрих. Спешившись, они устроили пленнику скорый допрос. Лингвистический барьер, как опасался брат Лукас, не стал помехой: оказалось, парнишка немного изъясняется на германском. Первым, что он назвал, оказалось его имя – Маариус. По характерному сдвоенному «а», да и по выговору обладателя имени фон Хаммерштедт признал в пленнике эста. Он нахмурился – представители этого племени считались крепостными Конфедерации. В таком случае, что сей мальчишка делает здесь на пограничной полосе?                                                                                           

Правда, добиться от Маариуса внятного рассказа удалось-таки не сразу. Мальчик плакал, размазывая слезы по лицу, и беспомощно заикался. Брату Лукасу пришлось прикрикнуть на него, чтобы тот, наконец, собрался и хоть немного взял себя в руки. Но все равно, далеко не сразу из запинок Маариуса удалось сложить внятную картину случившегося с ним. Когда же фон Хаммерштедт уяснил суть дела, то угрюмо нахмурился.                                                                                                                                                          

Разбойники. Кому война время бедствий, а для этих раздолье. И каких только среди них не встречается! И большие, хорошо снаряженные лиходейские шайки, настоящие мини-армии по нескольку тысяч негодяев; и малые ватажки, вооруженные столь скверно, что в мирные времена поостереглись бы даже высунуть нос из своего поганого леса; и совсем уж дерзкие одиночки, промышляющие на путевых трактах. Причем, некоторые из злодеев настолько обнаглели, что от банальных дорожных грабежей перешли к набегам на орденские или русские населенные пункты. Вот, в частности, одна такая банда набежала на территорию Ордена и опустошила окрестности замка Тарваст. Лиходеи пограбили местных жителей, а многих со всей жестокостью лишили жизни. Потом они спешно отступили, гоня перед собою около десятка пленников. Прихватили их с собой не случайно – среди пойманных оказалась богатая купчиха со своей челядью. Маариусу каким-то чудом удалось вывернуться и сбежать из разбойничьего логова – но там с другими горемыками остался его отец, слуга той самой купчихи. Руководил шайкой вожак Кабаний Клык – и это имя было прекрасно известно всему приграничью.

Услышав данное прозвище, Лукас с Дитрихом свирепо переглянулись: о том, чтобы перерезать глотку дерзкому разбойнику давно мечтали все обитатели близлежащих замков. Тот набрал себе шайку из самых отпетых ублюдков всех национальностей и терроризировал окрестные земли. Была, впрочем, у этого «сухопутного пирата» одна особенность, отличавшая его от коллег по ремеслу – толковали, что он сумел сговориться с какими-то языческими жрецами. Недобитые волхвы еще бродили по окрестностям, укрываясь от добрых христиан и тишком подбивая глупых туземцев вернуться к мерзким дедовским обычаям. Периодически, то один, то другой попадали в руки святых отцов, усердно заботившихся о выжигании скверны – но на место сожженных вставали очередные слуги Люцифера. И вот кто-то из них, по слухам, наделил Кабаньего Клыка амулетом, позволявшим, в случае необходимости, отводить глаза у любой погони, пуская ее в ложном направлении. Именно этим, мол, и объясняется тот факт, что проклятый выродок еще не украсил своей особой виселицу…                                                                                                                     

–Так где же прячутся люди Кабаньего Клыка? Ну же, говори! – фон Хаммерштедт встряхнул мальчишку.                                                                                                                 

Тот снова принялся о чем-то путано лопотать, мешая родные слова с немецкими – однако, взрослые с трудом его понимали. Брат Лукас хотел было залепить Маариусу прояснительную затрещину, дабы тот изъяснялся внятнее, но Дитрих сделал отстраняющий жест.                                                                                                               

–Ваша милость, позвольте мне… Ты сможешь нас провести в убежище этих злодеев?                                                                                                                                                                  

В глазах мальчика страх разгорелся с новой силой, но когда он взглянул на мощный ландскнехтский отряд, то немного успокоился. Закивал:                                                               

-Да, господин, я, наверное, смогу отыскать эту, как его… обратную дорогу.                                                                     

–Вы что же, желаете найти разбойников и немного поучить их хорошим манерам? – осведомился Максимилиан Пфайфер. – В таком случае, я не возражаю – всегда полезно немного размяться…                                                                                            

Действительно, брат Лукас решил даже, если потребуется, сделать небольшую задержку в пути – так велик был соблазн найти и покарать прославленного главаря преступных бродяг. Однако, к некоторому разочарованию капитана Максимилиана, рыцарь решил не брать с собой всех ландскнехтов. Со слов мальчика, в распоряжении Кабаньего Клыка имелось не более сотни человек. Вообще-то, его шайка была в несколько раз большей, но когда разбойники возвращались из набега, значительная их часть рассеялась по окрестностям, а с вожаком остались самые надежные. Потом, когда Кабаний Клык отправится в следующий рейд, ему не составит никакого труда вновь собрать людей. Так или иначе, но фон Хаммерштедт решил оставить половину ландскнехтов здесь – тем паче, что ему приглянулась уютная ложбинка, которую он решил использовать для лагеря. Начальником над лагерем брат Лукас хотел было оставить Пфайфера, но старый вояка столь необузданно выражал возмущение, что рыцарь был вынужден изменить свое решение. Воинственный коротышка, впрочем, еще долго изливал свое неудовольствие:                                                                    

-Нет, ну что это такое? Мой цвайхендер и так слишком давно уже пробовал крови в последний раз, а тут его вновь решили оставить без кормежки! Честное слово, сейчас тут сойдет даже дрянная жидкость, плещущаяся в жилах презренного лесного громилы!                                                           

-Скоро у твоего двуручника будет сколько угодно пищи, - пытался урезонить его Дитрих. – Дай только добраться до московитов!                                                                                   

-Это еще когда будет, - не уступал упрямый ландскнехт. – А мне желательно уже сейчас клинок окровавить!                                                                                                                      

Пфайфер наскоро отделил из общего строя тех, кого решил взять с собой на дело, отдал напоследок оставшимся несколько кратких распоряжений. Двинулись. В голове колонны крались Маариус, брат Лукас, Дитрих, Пфайфер – а за ними споро переставляли ноги и все остальные. Почти сразу же мальчишка свернул с дороги и повел отряд в глубь дубравы. Как оказалось, он был опытным лесоходцем, умевшим запоминать приметы пройденного пути. Воины старались идти как можно более тихо, сторожко, держа руки на оружии. Так продолжалось около получаса. К этому времени уже ощутимо стемнело, и фон Хаммерштедт стал ощущать все более растущую неуверенность. Не допустил ли он ошибки, предприняв эдакое рискованное дело? Конечно, любой из бывших с ним людей равен, как минимум, трем разбойникам, но… это же их лес, злодеи наверняка тут каждую кочку знают. К тому же, они наверняка выставили сторожей, которые зорко следят, чтобы ни один враг не подкрался незамеченным. Правда, по словам Маариуса, Кабаний Клык чувствует здесь себя весьма вольготно и, вроде, не опасается никаких нападений. Но можно ли полагаться на слова юного несмышленыша? Не разумнее ли повернуть восвояси?                                                                                                                                          

-Ваша милость, позвольте я дальше один пройду? – попросил вдруг Дитрих. – Постараюсь, чтобы ни одна птица, ни один зверь меня не приметил…                                                                                                  

После непродолжительного раздумья Лукас дал разрешение. Если верить Маариусу, разбойники находились где-то совсем уже рядом. Брат-сариант выдвинулся вперед, а остальные, пригибаясь, следовали за ним гуськом в отдалении. На лес окончательно легла ночная тьма. Вскоре оруженосец заметил в просветах между стволами огни. Потянуло гарью и запахом поджариваемой оленины. Тут уж брат-сариант решил пока не искушать попусту судьбу и тишком обратился вспять. Вскоре он воссоединился с остальными воинами.                                                                                                                                                                 Фон Хаммерштедт, Торвальдс и Пфайфер затеяли импровизированный военный совет. Они не стали пускаться в затяжные споры над планом дальнейших действий. Решено было, что ловкий и юркий Дитрих постарается прокрасться и выяснить ситуацию в разбойничьем лагере. Судя по всему, злоумышленники, не ожидая для себя опасности, ужинают и готовятся отходить ко сну. И вот когда это случится, придет самое время атаковать. Главное, постараться, чтобы большинство негодяев так и не успело выпутаться из объятий Морфея!                                       

Смелый брат-сариант вторично пополз вперед. Он двигался медленно и с величайшей осторожностью – стараясь, чтобы ни малейший шорох, ни, тем более, треснувший сучок, не могли бы оповестить о его присутствии. Иногда, ощущая кожей шеи и затылка некую смутную опасность, замирал, не позволяя себе шевельнуть и пальцем – другой раз по несколько минут. Огни за деревьями постепенно приближались.                                                                                                                            

А потом брат-сариант узрел довольно большую поляну. На ней оказались разложены несколько костров, уже угасавших: вокруг них стояли, прохаживались, но, большей частью, сидели вооруженные люди самого дикого вида. Почти все обросли густопсовыми бородищами, а их одеяния представляли самую невообразимую мешанину: богатые кафтаны и драные рясы, засаленные рубашки и камзолы с обрывками разноцветных галунов, роскошные плащи и заношенные поддоспешники. Многие держали в руках куски мяса, вгрызались в него, утробно чавкая, а по подбородкам стекал жир. Брат-сариант, опытный в такого рода делах, произвел подсчет: выяснилось, что мальчишка не солгал, злодеев было что-то около сотни. Лесные жители без всякой опаски смеялись, кричали и веселились. Потом несколько из них потребовали, как понял Дитрих, песню. Свой певец у лесовиков имелся. Вольготно облокотившись на поваленный ствол он набрал в грудь воздуху и завел, к удивлению Торвальдса, по-русски:

А товарищей у меня было четверо:
Еще первый мой товарищ – темная ночь,
А второй мой товарищ – булатный нож,
А как третий товарищ – то мой добрый конь,
А четвертый товарищ – то тугой лук!

Судя по их виду, слова понимали далеко не все слушатели, хотя внимали печальному напеву с видимым сочувствием. Что ж, присутствие в подобных шайках самого разноязыкого и разноплеменного люда – дело обычное… Дитрих принялся искать взглядом самого Кабаньего Клыка. Однако, едва он попытался его найти, как главарь заявил о себе сам.                                                                                                                                            

–Братья, мы хорошо потрудились! – прервав песню, глубоким утробным голосом вдруг произнес по-литовски детина, только что сидевший у одного из костров. Теперь он встал во весь свой немалый рост и Торвальдс смог хорошо его рассмотреть. Детина был обряжен в дорогую на вид кольчугу, снятую, видимо, с какого-то бедолаги-рыцаря. Обнаженные руки бугрились мускулами величиной с пол-младенческой головы. На ногах у злодея красовались высокие дорогие сапоги и штаны в полоску, живо напомнившие Дитриху ландскнехсткие одеяния. Широкая шляпа с пером довершала облик главаря, которому на вид можно было бы дать лет тридцать. Благодаря тому, что брат-сариант немного разумел по-литовски, он мог понимать речи человека, в котором и признал знаменитого Кабаньего Клыка.                                   

–Да, мы замечательно поработали, - продолжал разбойник, - а теперь пришла пора насладиться плодами наших трудов. Мы взяли богатую добычу – но нет ничего ценнее этой гусыни, которая скоро снесет для нас золотые яйца!                                                 

С этими словами Кабаний Клык сделал грубый жест в сторону группки людей, скорбными статуями застывших у одного из костерков. То была устало сгорбившаяся немолодая женщина в длинной одежде, которую окружало несколько слуг. Шутка вожака вызвала грубый хохот у его подельников.