[16] После февральской революции жизнь в России налаживалась с трудом...

* * *

 После февральской революции жизнь в России налаживалась с трудом. Большевики подспудно готовили свой переворот. Вот как все это ощущал Юрий Андреевич Живаго. «Он понимал, что он пигмей перед чудовищной картиной будущего, боялся его, любил это будущее и втайне им гордился, и в последний раз, как на прощание, жадными глазами вдохновения смотрел на облака и деревья, на людей, идущих по улице, на большой, перемогающийся в несчастиях русский город, и был готов принести себя в жертву, чтобы стало лучше, и ничего не мог» (стр. 182). И вот как Борис Леонидович этот старательно выписанный им вопль души своего героя превратил в смешную декламацию. «Это небо и прохожих он чаще всего видел с середины мостовой, переходя Арбат у аптеки Русского общества врачей, на углу Староконюшенного».

 * * *

 В книгах и статьях пастернаковских фанатов о творчестве их кумира не мало восторженных слов посвящено стилевым достоинствам романа «Доктор Живаго». Д. Быков даже утверждает, что «предметом особой гордости Пастернака в «Докторе Живаго» был именно стиль, интонация…», ибо, по его (Быкова) мнению, стиль (интонация) «несет главную информацию, фабула второстепенна». Но стиль, и, тем более, интонация, выражают то, как написана книга, а не каково ее содержание. Одна и та же тема может быть талантливо выражена в совершенно разных стилях. Но можно ли вообще говорить о стиле произведения, если оно написано неграмотно, если автор зачастую не понимает того, о чем он пишет и не может написать, как надо, даже о простейших вещах. «Гордон говорил об усилившейся стрельбе и убитых прохожих, случайно задетых шальною пулею» (стр. 188). Шальная пуля случайна сама по себе, ее случайность уже выражена словом «шальная», больше говорить об этом не надо. В то же время между понятиями «пуля задела» и «пуля убила» – разница колоссальная. Цена этой разнице – человеческая жизнь. Если пуля убила, то она не «задела», она убила. Пастернак не чувствовал этих, их даже не назовешь тонкостями, очевидных понятий.

 * * *

 В юрятинской городской библиотеке Юрий Андреевич Живаго узнал адрес Лары Антиповой, и, решив навестить ее, пошел искать дом, в котором она жила. Пастернак написал об этих поисках так: «К Антиповой было два хода, через парадное с улицы и двором с переулка. Не зная о существовании первого пути, Юрий Андреевич избрал второй» (стр. 291). Но все было не так, а наоборот. Юрий Андреевич не знал о существовании ни первого, ни второго путей, так как никогда не бывал у Антиповой дома. А, отыскав ее дом, он сначала узнал о существовании именно первого пути к ней через парадный вход, так как оказался перед главным его фасадом и не мог этих входов не увидеть. А о существовании второго пути через черный ход со двора он мог лишь догадываться. Почему мы знаем о том, что стоял Юрий Андреевич перед главным фасадом Лариного дома? А потому, что прежде чем заговорить о нем, он подробно описал как выглядит дом «с фигурами», стоявший напротив дома Лары на другой стороне улицы. Значит, стоял Юрий Андреевич на улице перед главным фасадом ее дома и должен был увидеть его парадные входы. Но, как бы там ни было, Юрий Андреевич пренебрег главным входом и сразу пошел искать черный, о существовании которого знать не мог. Смешно? Пожалуй, да. А вы не заметили? У Бориса Леонидовича редко получалось так, чтобы было не смешно. Читайте следующий фрагмент, там опять смешно.

 * * *

 «Доктор подошел к горевшему в двух шагах от него уличному фонарю, чтобы тут же, не откладывая, пробежать главное» (стр.190). Слово «подошел» здесь звучит, как шутка. Тут, либо «подошел» надо убрать, либо фонарь отодвинуть, хотя бы на несколько шагов, чтобы к нему действительно нужно (и можно) было подойти.

 * * *

 «Настала зима, какую именно предсказывали. Она еще не так пугала, как две наступившие вслед за нею, но была уже из их породы, темная, голодная и холодная…» (стр. 193). Читая эти строчки, начинаешь сомневаться: а знал ли автор, в каком порядке происходит у нас смена времен года и какой может быть «их порода»? Знать-то он, очевидно, знал, но написать так, чтобы у читателя не возникло по этому поводу вопросов, увы, не умел.

 * * *

 «Знакомая профессорша учила Антонину Александровну печь заварной хлеб на поду комнатной голландки, частью на продажу, чтобы припеком и выручкой оправдать пользование кафельной печью, как в старые годы» (стр. 195). Но в «старые годы» оправдывать «припеком и выручкой» пользование кафельной печью не было необходимости. Сказать Борис Леонидович опять хотел совсем не то, что у него получилось. И понятно почему. Русская грамматика осталась для него вершиной недосягаемой. В выражении «Две светлые комнаты» он писал слова в разных падежах (стр. 200). Глаголы вместо настоящего времени он почему-то писал в прошедшем. Я даже страницу не буду указывать настолько часто это у него случалось. Недаром у Ахматовой возникало желание крест-накрест перечеркивать страницы его романа.

 * * *

 Громеко уезжают на Урал. «Надзор за комнатами и остающимся в них имуществом поручили пожилой супружеской чете, московским родственникам Егоровны, с которыми Антонина Александровна познакомилась истекшею зимою… Эту пару… Антонина Александровна в последний раз водила по комнатам, показывала, какие ключи к каким замкам и куда что положено, отпирала и запирала вместе с ними дверцы шкапов, выдвигала и вдвигала ящики, всему их учила и все объясняла» (стр. 211). Когда Пастернак пишет нелепости о делах непростых, о том, в чем он был несведущ или с чем знаком был лишь понаслышке, удивляешься не тому, что он этого не знал, а тому, что позволял себе писать о том, чего не знает. Но, когда Борис Леонидович пишет «не то» на простейшие бытовые темы, начинаешь удивляться другому: как же ему удалось добраться до вершин зрелости, сохранив девственную неосведомленность в элементарных житейских делах. Тем более, что в большинстве случаев эти дела требуют не специальных знаний, не семи пядей во лбу, а лишь умения более или менее здраво мыслить. Когда оставляешь на время жилье и находящиеся в нем вещи на попечение людей чужих (не родственников) то не нужно им объяснять в каком шкафу что лежит, показывать, как вдвигаются и выдвигаются в этих шкафах ящики и вручать ключи от замков, которыми они запираются. Ведь не пользоваться этими вещами они будут, а обеспечивать их сохранность во время вашего отсутствия. По существу под их надзор оставляются комнаты, в которых эти вещи хранятся. А Антонина Александровна не только все эти странности проделала, и не один даже раз, она еще «всему их учила и все объясняла». Очень интересно было бы узнать: чему же она их учила и что объясняла? Думаю, что, написав – «учила и объясняла», Пастернак вообще ничего не имел в виду.

 Но это еще не все: «Чтобы не платить за одолжение черной неблагодарностью, она (Антонина Александровна. – В.С.) каждую минуту с извинениями отлучалась в соседнюю комнату, откуда тащила этой особе в подарок то какой-нибудь платок, то блузку, то кусок ситцу или полушифона» (стр. 212). То, что Антонина Александровна отлучалась «каждую минуту», свидетельствует о том, что с чувством меры у автора были явные нелады. Об этом мы уже говорили и, к сожалению, будем вынуждены говорить еще не раз. Родственников Егоровны Антонина Александровна водила по всем трем комнатам, в которых они (Громеко) теперь жили, но за подарками почему-то всегда отлучалась в соседнюю комнату. Почему бы это? Но догадаться можно. Происходило это по той же причине, по какой в романе были сотворены и все другие, числа которым нет, непонятности.

 * * *

 Итак, Юрий Живаго с семейством уезжают на Урал. Свой отъезд они переживают как трагедию. «Все им казалось, что это их последняя ночь в доме, которого они больше не увидят. В этом отношении они ошибались…» (стр. 211). Но они не ошибались: ночь, проведенная ими в доме перед отъездом, и вправду оказалась для них последней. Ошибся тут опять автор, но его ошибку последней не назовешь. Их будет еще много. Пастернаковский роман можно назвать симфонией авторских ошибок.