* * *

 Юрия Живаго задержали и отвели в штабной вагон военкома Стрельникова. Ожидая, пока им займутся, Юрий Андреевич смотрит в окно: «Перед поездом с этой стороны тянулся остаток путей и виднелась станция Развилье на горе в одноименном предместье. Рельсовые пути с этой стороны представляли большое паровозное кладбище» (стр. 245). Я уверен, что эти строчки с несуразным «остатком путей» и не менее несуразным «паровозным кладбищем», как правило, не привлекают внимания читателей, да и профессиональных литературоведов тоже. Все тут, на первый взгляд, вроде бы, просто и понятно. Но особенностью этих строчек (как и всего романа) является пастернаковская слабость придумывать то, чего не может быть на самом деле, причем не может быть никогда. Магистральные пути, по которым на станцию приходят и уходят поезда, располагают обычно рядом со станцией, чтобы пассажирам, приезжающим и уезжающим, не приходилось пересекать маневровых путей. Так тут и было. Количество сопряженных с магистральными маневровых путей на станции зависит от размеров совершающегося на ней грузооборота. «Развилье», где стоял поезд, было предместьем большого города. На станцию, очевидно, поступало немало грузов. Паровозные кладбища, если они возникают, располагают, как правило, на удаленных от станции путях. Пути, примыкающие к станции, должны быть свободными, иначе станция просто не сможет работать на приемку и отправку грузов. На одном из таких путей и стоял поезд Стрельникова, из окон которого Юрий Живаго смотрел на станцию и видел все то, о чем говорится в приведенном выше фрагменте. Но видел он то, чего не было. На путях, располагавшихся между поездом Стрельникова и станцией, паровозного кладбища быть просто не могло. Оно, если действительно и было, располагалось с другой стороны поезда. А выражение «остаток путей» в этом фрагменте можно оценить лишь как очередную пастернаковскую ляпу. Как вообще понять придуманное им выражение – «остаток путей»? Ведь в этом «остатке», который у него куда-то загадочно «тянулся», были и основные магистрали, по которым приходили на станцию поезда.

 * * *

 Пути располагались внизу. На станцию вела высокая в несколько маршей деревянная лестница. Внимание военных в вагоне привлекло что-то происходившее на этой лестнице. «Они повернули туда головы. Последовал за их взглядом и доктор» (стр. 246). «Последовал за их взглядом и доктор» звучит великолепно, жаль лишь, что немного по графомански. «По лестнице… вели несколько захваченных в плен или арестованных, среди них гимназиста, раненного в голову». Видели их все и Юрий Андреевич тоже, конечно же, со спины. Но Пастернак написал о них так, словно Юрий Андреевич стоял наверху лестницы и смотрел им в лицо. У гимназиста «из-под повязки сочилась кровь, которую он размазывал ладонью по загорелому, потному лицу». Разглядел Юрий Андреевич и решительность, «которою дышало его красивое лицо», хотя мог видеть лишь ту решительность, какою дышал его затылок. У юноши все время сваливалась с головы фуражка. И он сам и его конвоиры старательно напяливали ее обратно, очевидно, тревожа рану на его голове. Юрия Андреевича это так возмутило, что он даже был готов выбежать и прокричать «рвавшееся у него наружу изречение»: «…спасение не в верности формам, а в освобождении от них». Но, слава Богу, рвавшееся у него наружу изречение так и осталось у него неизреченным. Если бы он его прокричал, то вряд ли был кем-нибудь понят. Ведь напяливавшие на голову гимназиста фуражку красноармейцы делали это не из верности формам, а, потому, что такими, туго соображающими, их изобразил автор. Читаем дальше. «Доктор перевел взгляд в сторону. Посреди помещения стоял Стрельников, только что сюда вошедший прямыми, стремительными шагами» (стр. 247). Странно, что Юрий Андреевич не увидел входящего Стрельникова, он ведь «смотрел через весь вагон в противоположные окна», а увидел его лишь, переведя взгляд куда-то в сторону. Прямые и стремительные шаги Стрельникова – очаровательная «находка» Пастернака, но об этом мы уже говорили. Интересно тут другое. Юрий Андреевич никогда не видел Стрельникова, но сразу же определил, что вошел в вагон именно он – Стрельников. Как это ему удалось? Но не будем задавать лишних вопросов. Сколько же можно конфузить автора?

 * * *

 Дальше Борис Леонидович почти половину страницы посвятил откровенному умничанью. Начал он это умничанье так: «Как мог он, доктор, среди такой бездны неопределенных знакомств, не знать до сих пор такой определенности, как этот человек? Как не столкнула их жизнь? Как их пути не скрестились?» (стр. 247). Как? Как? А вот так: не скрестились пути и все. Удивительно, конечно, что все предыдущие знакомства Юрия Андреевича были неопределенными! Но, чего не напишешь, если хочется поумничать. Я, пожалуй, опущу остальные, нацеленные на умничанье строчки, читать их очень уж не хочется. Достаточно «бездны неопределенных знакомств» доктора, чтобы оценить графоманскую суть этих пастернаковских размышлений. Итак, в вагон вошел Стрельников. Дальше автор излагает странное впечатление, произведенное им (Стрельниковым) на Живаго, впервые его увидевшего. Впечатление это было почти как о ницшевском сверхчеловеке. Желающие могут прочитать эти строчки в романе. Но умничанье не проходит безнаказанно. Как бы автор ни умничал, умнее самого себя стать он не сможет. Завершил Пастернак свои размышления так. «Этот человек должен был обладать каким-то даром, не обязательно самобытным. Дар, проглядывавший во всех его движениях, мог быть даром подражания. Тогда все кому-нибудь подражали. (Пастернак единственный, кто обнаружил и донес до нас эту свойственную тому времени странную особенность – В.С.) Прославленным героям истории. Фигурам, виденным на фронте или в дни волнений в городах и поразившим воображение. Наиболее признанным народным авторитетам. Вышедшим в первые ряды товарищам. Просто друг другу». «Просто друг другу» – «вершина» пастернаковского умничанья. Получился у Бориса Леонидовича в итоге тот самый «пшик», который устроил пытавшийся похвастаться своим «мастерством» бездарный ученик кузнеца. Этот «пшик» вы почувствуете острее, если прочитаете этот эпизод без купюр на странице 247 романа.

 * * *

 «Сам он (Стрельников. – В.С.) остался в эти годы в стороне от революционного движения по причине малолетства…» (стр. 249). Не сумел опять Пастернак отличить серьезное от смешного. Рвался, видно, малолетний Антипов (будущий Стрельников) в революцию, да не пустили его мудрые родители. И правильно сделали.

 * * *

 «Но для деятельности ученого, пролагающего новые пути, его (Стрельникова. – В.С.) уму недоставало дара нечаянности, силы, непредвиденными открытиями нарушающей бесплодную стройность пустого предвидения» (стр. 250). Подобные фразы опасно комментировать: можно вывихнуть мозги, пытаясь докопаться до смысла, упрятанного автором в выражения вроде «бесплодная стройность пустого предвиденья». И как просто о подобных вещах говорят настоящие, а не провозглашенные непонятно почему ( а, впрочем, понятно почему) таковыми гении. «О, сколько нам открытий чудных / Готовит просвещенья дух…»

 * * *

 «Они (местные жители в пригороде Юрятина. – В.С.) немного иначе одевались и разговаривали, чем в столицах, ели не одно и то же, имели другие привычки» (стр. 252). Не требуется большого ума, чтобы сказать о жителях далекой российской провинции, что они одевались не так, как жители столиц и что речь их была с особенностями местного диалекта. Хотел Пастернак сказать еще и о том, что питались они тоже не как столичные жители, но написать об этом, ему уже не удалось. Получилась у него очередная ляпа – будто жители столиц, в отличие от местных жителей, «ели одно и то же».

 * * *

 «В сопровождении часового, тащившего ружье по земле и подпиравшегося им как посохом (может быть, опиравшегося на него, как на посох? – В.С.), доктор возвращался к своему поезду» (стр. 253). Пришли Пастернаку в голову две идеи: изобразить часового тащившим ружье (надоело уже поправлять автора: винтовку, конечно же, а не ружье) по земле или опирающимся на него, как на посох. Надо было выбрать из них одну, так как сразу и тащить «ружье» по земле и опираться на него, как на посох, нельзя. Но Пастернак пожадничал и использовал обе идеи сразу. Можно было бы оставить и так, если написать об этом несколько иначе: «то тащил, то опирался». Но Пастернаку такие тонкости были не по его возможностям, поэтому часовой у него и «тащил», и «подпирался».