Отец любил при случае рассказать о своей жизни, особенно её ранней поре, да многое позабылось из его рассказов или сразу же выветрилось – ленива молодость помнить и беречь предание. Запало Мирону Дмитриевичу, что прадед его Михаил пришёл в Забайкалье шестнадцати лет за своим ссыльным отцом Василием Львовичем. Тот был сослан из западной какой-то губернии в средине позапрошлого века, похоже, за участие в одном из крестьянских восстаний. Михаил Васильевич в «диких степях» освоился и прижился, служил на Нерчинских рудниках смотрителем и в этом качестве даже встречал будущего Николая Второго, ещё наследником проезжавшего по Сибири в начале 90-х. Дед преподнёс цесаревичу большую коллекцию минералов края, за что вскоре были высланы ему из столицы медаль, кафтан золотого шитья и книга инженера Герасимова «Очерк Нерчинского горного округа». В этом кафтане его и похоронили в 1923 году в Маньчжурии. Вот и всё, что запомнилось из отцовских рассказов о фамильном древе.    

И, видимо, явилось старику желание оставить после себя письменное свидетельство. Похоже, тетрадь заполнялась отцом в старости, лет за пять-шесть до кончины, писалась урывками, не один год. Выходит, мысленно подсчитал Мирон Дмитриевич, от той первой его поездки на охоту в феврале 1929 года до записи прошло лет шестьдесят, не меньше.

А между тем вся жизнь с четырнадцати лет расписана отцом в зелёной тетрадке по годам, а кое-что даже по дням и часам. Дороги Маньчжурии и Монголии, которых немало прошёл он обозником, охотником, гуртовщиком, обозначены точными названиями тамошних сопок, перевалов, падей, озёр, солончаков, пересыхающих в зной речек, призрачных, перемещающихся в пространстве селений. Сохранены имена даже и случайных попутчиков, содержателей постоялых дворов и харчевен, полицейских, чиновников, целителей, шаманов и лам – монгольские, бурятские, китайские, японские, русские. В записках они немногословно говорят о своих делах, торгуют, молятся, спорят, затевают драки, а то задушевно беседуют.

А может, напрягал он память, исписывал тетрадь не для них, сыновей, или каких-то иных читателей, а для себя самого. Может, и не хотел вовсе, чтобы заглядывал кто-то другой. Себе же всё сгодится, всё дорого. Жалко забыть-утратить собственную жизнь, пусть мало кому известную, пусть сиротливую, которую до поры до времени сам считал не особенно интересной, ничтожной, случайной в сравнении с историческими обстоятельствами, в верчении которых довелось существовать. Только в прошлом человек чувствует себя дома. Оттуда никто не изгонит.