В лесоповальную бригаду Аркадия не взяли; ребята заявили, что у него для этой работы руки растут не из того места… Поработал он день на монтаже в птичнике и оттуда его турнули за болтовню безостановочную и постоянные отлучки.

            Тогда он появился в клубе и примкнул к рисовальщикам, которые ещё не приступали к эскизам, а только обсуждали, что и как делать, выслушав заказ Петрушкина  и  пожилой заведующей клубом. Незаметно для всех Аркадий, как самый говорливый и общительный, возглавил обсуждение и стал руководить группой.

            Он предложил:

            - Давайте, каждый набросает свой вариант панно и боковин, а потом мы всё это сведём воедино, отберём лучшее…

            - А кто будет определять, что лучшее? Ты что ли?

            - Почему  я? – Бродкин шмыгнул носом. – Народ или заказчик.

            - Народ безмолвствует.

            - Это он у Пушкина безмолвствует, а у Бродкина враз откроет рот, лишь глянет на его мазню.

            - Тихо! – прикрикнул Аркадий. – Не гоните волну заранее. Давайте делать эскизы, а там будет видно. Бери бумагу и карандаш, пошли в библиотеку, там никого, и пустых столов на каждого хватит.

                                                                            32

            Двинулись рисовать. А Бродкин поспешил в свою пристройку, где у него в модном по тем временам чемоданчике (рюкзаков он не терпел, говоря, что их таскают только придурки-туристы), хранились нужные принадлежности.

            Он вышел из клуба вместе с Петрушкиным.

            - Леонид Иванович, у вас аллея передовиков есть?

            - Нет. Хотели сделать из фотографий, но дождь затекает под стекло, как ни герметизируй, портреты портятся, жутко смотреть, комната смеха получается, а не аллея передовиков. Есть только доска почёта в конторе да в клубе доска ветеранов войны и тыла.

            - А давайте, я вам отрисую их всех?

            - Кого?

            - Передовиков. Вы составляете список, я за один день пишу один портрет маслом, в один тон. У вас ведь их немного?

            - Около тридцати.

            - Ну, я их отрисую за месяц, запросто. И возьму недорого. Сможете найти на это копейку? Подумайте до завтра. И начнём, помолясь. – Аркашка хохотнул. – А ваш портрет я напишу бесплатно, вам в подарок. У вас в клубе есть фотолаборатория?

            - Она у нас в совхозе есть.

- Вот и ладушки. Я отсниму ударников ваших, отпечатаем в лаборатории в нужный размер и всё сделаю в лучшем виде, даже не отрывая передовиков от их производства. Годидзе? – И Аркадий протянул Петрушкину ладонь. Тот мазнул по ней своей ладонью с треском и они разошлись по своим путям оба довольные. Парторг тем, что его будет рисовать художник, а Бродкин тем, что нашёл работу и для своего фотоаппарата, который всегда таскал с собой в чемоданчике.

            По дороге к дому Бродовой у Аркадия созрел в его способной голове эскиз панно, и в пристроечке он сел на диван, достал из чемоданчика лист ватмана и начал набрасывать то, что трещало у него в голове.

            А трещало вот что: через поле, за которым на лугу пасутся коровы, там, вдали, и видны крыши фермских построек, вышла по дорожке, протоптанной в хлебах, молодая крестьянка – прямо на передний план, в венке из ромашек и васильков, с синим эмалированным молочным бидончиком в правой руке и пучком колосьев спелой пшеницы в левой. Банально? Шаблонно? Это как нарисовать, каким будет её лицо: одухотворенное, жаждущее солнца и любви, или просто рожа на паспорт.

            Аркадий чуть ли не затрясся от этой идеи и стал лихорадочно набрасывать эскиз панно, потом – на отдельном листе – голову в венке, и получалась у него на портрете помолодевшая лет на десять Мария Бродова. Он проработал упоённо до вечера, спрятал свои почеркушки в чемоданчик и побежал в столовую ужинать.