Маруся отпросилась у Лашкова и предупредила всех на комплексе, что в этот день не выйдет на работу, берёт отгул.  Она отправилась с Аркадием и ещё двумя студентами по грибы, учила их в лесу грибной охоте, заставляла их аккуратно срезать и очищать грибы, а не выворачивать вместе  грибницей из почвы, и складывать в вёдра, сама собирала грибы в корзину. Погода стояла, как на заказ, было тепло и сухо; набрели на орешник, набрали спелой лещины, в общем,  вернулись из лесу с уловом, который и не надо было обрабатывать перед варкой, только помыть.

                                                              43

- Идите на свой футбол, я сама управлюсь, - сказала Маруся, но Аркадий был упрям и   утащил-таки Марусю на стадион…

Футболистами сельские механизаторы оказались никакими: курево и выпивка с малолетства давали себя знать. Играть им было тяжело. А спортивные москвичи держались крепко, бегали резво, пасовали точно.

- Забейте им, забейте! Дайте им как следует! – Вопили Устьинские красавицы своим раскорякам-задохликам, выбивающимся из сил, но перелома в игре совхозные так и не добились.

Аркашка показал чудеса вратарского искусства: бросался кошкой на мяч, даже взял одиннадцатиметровый, чем раздосадовал, вернее, разозлил не столько совхозных игроков, сколько болельщиков. А за студентов болели Маруся и несколько девчонок, прилипших к ним на танцах. Наш герой пропустил только  один мяч, со второго пенальти, потому что Косяк любил играть в футбол руками. Возбуждённые  игрой студенты вернулись в дом и занялись приготовлением банкета, назначенного на семь часов.

- А что, Серёжа, никак вас помене стало? – обратилась Мария к Просторову.

- Нам через три дня в училище, на учёбу. Вот некоторые и отъехали пораньше.

- Маменькины сынки дали дёру, - добавил Кравчёнок. – Брод, а ты что не рванул? К Марусе прилип, сил нет оторваться что ли? Тебя в Москве мамочка заждалась.

Бродкин ощерился:

- А как же, само собой. Я ещё  не научился жарить грибы  с картошкой и щи варить.                  

                       Я скажу тебе, Сашок,

                       На прощание стишок:

                       До сих пор у Сашка

                       Круг на жопе от горшка.

Ты ещё дитё, Кравчёнок, ты ещё у нас грачёнок, но уже поющее дитё, - добавил под общий хохот Аркадий. А вообще, я остаюсь на пару дней, мне дела надо доделать, панно кое-где подмазать.

            - Не подмажешь – не поедешь! – бросил Косяк в ответ и опять смех. - Значок не забудь нарисовать. 

            - Наш художник нарисует, - брякнул рано явившийся на банкет Крошкин.

            - Опять?! – заорал Аркадий. – Нет, товарищ Крошкин, я вас умоляю! В гробу я видел вашего художника! Я же сделал всё, что нужно! Зачем же ещё?!

             Вместе  с Крошкиным пришли и приглашённые Лашков и Петрушкин. Директор был очень официален, и речь его состояла из сложных оборотов. Под конец он махнул рукой:

- Да чего там, гэтак, говорить, спасибо, ребята, за хорошую помощь. Вы настоящие мужики, вас можно брать в разведку. Петрушкин начал с партии и правительства, которые постоянно  повышают благосостояние народа. И так далее. И за это тоже выпили. Тут послышался со двора шум подъехавшей машины, скрип тормозов и хлопанье дверцы.

- Кто бы это? – Лашков посмотрел на Марусю. Она пожала плечами.

- Привет честной компании! - в проёме двери стоял бравый танкист, старшина Юрка  Голубев с  начинающим седеть чубом, в старой армейской форме, при всех боевых и трудовых наградах и нашивках. – Гостей принимаете?

- А кто он? – зашептались студенты.

Голубев подошёл к Просторову и протянул ему руку. – Здоров, Серёга! Ну как, не зря я сманил вас к нам?

- Не зря, спасибо, Юрий Васильевич,  всё путём, - пожал руку Голубева Просторов.

- Налейте гостю, - предложил кто-то.

- Штрафную, - добавил Кравчёнок.

- Зачем?  –  отклонил  предложение  Голубев.  -  Мы  со  своей.  –  Он  вытащил  из

                                                             44

карманов галифе две бутылки водки, поставил их на стол: - Разливай! – и набухал себе полный стакан, поднял его: - За что пьём?

- Не за что, - Юрий Васильевич, а за кого, - уточнил Сергей, - мы хотим выпить за хозяйку дома, Марию Николаевну, приютившую нас и ходившую за нами, как детсадовская воспитательница. В память об этом примите, Мария Николаевна, наши скромные подарки, – и Просторов протянул ей книгу, потом развернул павлопосадскую красу и набросил платок на плечи Маруси. Она зарделась, смутившись.

- Ой, я об  ём мечтала.

- Ну, и носите на здоровье! – закричали в разнобой студенты. – За  хозяйку!

- Не просто за хозяйку, а, гэтак,  за кандидата в герои соцтруда! – выдал секрет администрации Лашков.

- Да? – удивился Голубев. – Вот это правильно! За тебя, Маня! – и хлопнул стакан и тут же налил второй.

Кто-то начал говорить, но Юрка помахал ладонью:

- Прошу прощения! Я хочу сказать при всех… чтоб вы знали. Я Марусю люблю давно, с довоенного детства.  Но  она  со  Стёпкой  Бродовым  слюбилась,  друганом  моим  и  одноклассником. Стёпка  нечаянно погиб 8 мая в сорок пятом, овдо́вил Марусю, а я вот разведенец. Я всю жизнь за ней бегаю и умоляю: выходи за меня, выходи! А она всё нет да нет. Стёпа, видите ли, ей не велел. А где он, Стёпа тот? В земле берлинской, в немецкой. А я вот он, тут, рядом и живой. И я сегодня хочу сказать в последний раз: Бродова, которая  Маруся Нестерова, выходи за меня, пока ещё не поздно. А дальше будет поздно.

            - Почему? – удивился  студент, стоявший рядом с Голубевым.

            - Потому что дальше  жить будет некуда. – Ответил Голубев. – Ну, говори, Маруся, пойдёшь за меня?!

- Юра, я давно тебе отказала, - Маруся говорила трудно, смущаясь присутствия посторонних, - и объяснила, почему. Но ты всё никак не угомонишься. Я и сейчас скажу тебе: нет! Что ты мучаешь меня и себя позоришь?

- А разве это позор, люди, свататься при всех к девице-красе? Стало быть, нет?

- Нет.

- Ну и ладно. – Юрка залпом заглотал полный стакан водки, понюхал дольку солёного огурца из Марусиных запасов, шмякнул его на тарелку, отбил ногой стоявшую рядом табуретку. – Шагай одна, Машка, по стенке клуба, вперёд, ха-ха! – И не успели все опомниться, как грохнула дверь в доме, потом хлопнула автомобильная дверца, взвыл стартер и взревел мотор, унося от двора разбитый станционный «Запорожец» с пьяным Голубевым за рулём.

- Да-а-а, - протянул студент с гитарой, – первый раз в жизни видел такое сватовство. Жаль, что жениху отказали.

- Много ты знаешь, - бросил ему через стол Бродкин, - у Марии Николаевны уважительная причина, может быть. – Он почему-то, сам не понимая, почему, был доволен отказом, и эта сцена его не обескуражила, а даже порадовала. – Ты лучше давай, спой что-нибудь.

- Да какое тут петь?! – поднялся Просторов. – Давайте выпьем всё-таки ещё раз за хозяйку дома и пожелаем ей счастья. Сказано ведь, героя получит!

Выпили, закусили картошечкой жареной с грибами,  огурчиками, помидорчиками, колбаской варёной дешевой, без жира, мокрой какой-то, чесноком не пахнущей, - Лашков целую палку добыл в столовой. Закусили – повеселели, и тяжесть, вызванная   Голубевским  выступлением, слегка отлегла.  

- Ребятки, - спросила Маруся, а вы  песню «Незабудку», не слышали такую? Её, между прочим, Юрка Голубев из института привёз. Она про жену его Марину сочинена была. Много лет назад.

Оказалось, знают. Проникла всё-таки песня в студенческую среду. Спели «Незабудку», да так складно. Только вместо «в институте учится» спели «в училище учится», на свой лад. Аркадий знал все слова, он дирижировал хором и подсказывал слова однокашникам.

- Мария Николаевна, а вы нам споёте что-нибудь? – попросил Лашков.

- Я не знаю, Владимир Иванович, играть не умею.

- Я подыграю, вы только вот в этой тональности начните, - гитарист взял аккорд.

Маруся подумала, что ломаться не стоит, и ответила:

- Хорошо. Эта песня грустная, но она мне очень нравится. Я её Голубеву пела, хотела, чтобы он одумался, к жене вернулся… - И запела:

По дороженьке, дороженьке одной

Перешли мы жизнь, как водится, с тобой.

Перепели, перемчали в два следа.

Вдруг исчез твой след неведомо куда.

Она повторила как припев две последние строчки куплета, и гитарист «въехал» в мотив, заиграл чётче и громче. А Маруся продолжала:

Аль не сладко было, миленький, в пути?

Али сердце  истомилось  взаперти?

Аль нагрянула грозой любовь-беда,

Что исчез твой след неведомо куда?

Ей бы не студенческую аудиторию, а женскую, товарок бы с комплекса сюда, у них  глаза уже были бы на мокром месте, для чего и песня придумана:

Пошатнулась от беды, как от вина,

Устояла, потому что не одна,

Потому что два следочка, два стежка –

Два сыночка, два по жизни посошка.

За эти посошки и любила Маруся песню, и всякий раз, как пела её солисткой в совхозном хоре, вспоминался ей сон, в котором она шла с белоголовым и черноголовым сыночками по полю… Вот и сейчас она вздохнула глубоко, словно возвращалась из видения, и закончила:

Затоскуешь, запечалишься -  придёшь,

Только в сердце ты былого не найдёшь.

Не осталось от былого ни следа.

Лучше ты не возвращайся никогда.

За столом стояла тишина. Всё-таки песня и молодых пробрала. А может, их её удивительный, почти профессиональный голос очаровал, кто знает.

- Но, гости дорогие, нельзя на такой минорной ноте заканчивать праздник, тем более, что нас впереди ждут танцы. Давай-ка нашу, ковбойскую! – Крикнул Аркашка гитаристу и издал призывный вопль: - Тр-р-ю-ю-ху-у-у-у! И пацаны складно и привычно заорали популярную в студенчестве колвбойску песню:

Хорошо в степи скакать,

Вольным воздухом дышать.

Лучше прерий места в мире не найти,

Трю-ху-у-у-у-у-у-у!

Если солнце не печёт

И лошадка не трясёт,

И пивные попадаются в пути! И так далее...

Откуда-то на Аркашке появилась шляпа и косынка, он, изображая скачку на лошади, орал громче всех. И всё это вместе с оранием рь-рюх-у-у и ой-ё-ей-ёй.

Мы ворвёмся ночью в дом,

Мы красотку украдём,

Если парня не захочет полюбить.

Рь-рю-ху-у-у-у-у-у!

                                          46

И зачем такая страсть, для чего красотку красть,

Её можно просто так уговорить.

И опять  эй-ё, рь-рю-ху и ой-ё, и так далее до конца песни. Аркадий за прошедший срок, как и многие его однокашники, отпустил шкиперскую бородку, смешно дёргал ею из стороны в сторону, вскидывал ноги, изображал стрельбу из кольтов – да чего он только ни творил, как с цепи сорвался, словно бес в нём сидел и щекотал ему рёбра. В паузах он умудрялся ещё кричать Марусе: - «Рахилька, чтоб вы сдохли, вы мне нравлитесь!»  Маруся никогда этой песни не слышала, как и совхозные гости, она хохотала вместе со всеми.

            Песня кончилась, и Бродкин в изнеможении упал на стул, раскинув ноги,  и распластал руки, шляпа съехала на лицо. Потом он вскочил, обмахиваясь шляпой, и заявил:

            - Вот это финиш, это по-нашему! Даже на танцы идти не хочется. - «И не ходи», - чуть не сказала Маруся. Но они всё-таки собрались и с шумом ушли.

            Совхозные ещё побыли для приличия, выпили на посошок и распрощались. И Мария осталась одна с разорённым столом. Посидела, потом встала, покрутилась у зеркала в павлопосадском платке, вздохнула,   убрала его в комод и принялась наводить порядок в доме.