Маруся лежала в постели, но засыпать не стремилась – приказала себе дождаться ребят с реки; думала  о  разном, потом  о  намерении  повести  ребят в  церковь в  воскресенье. А когда же мы там были в  последний раз? Ой, давно ведь, ребята во втором классе ещё учились, весной, на Пасху. А потом их в пионеры приняли, и учительница строго наказала им, всем третьеклассникам, в церковь не ходить: пионеры, комсомольцы и коммунисты в бога не верят, храмы не посещают. И когда после этого Маруся однажды повела сыновей в церковь, они упёрлись: училка не велела, и она ничего не смогла с ними поделать. Но теперь они выросли из пионерского возраста, в комсомол их, троечников, не зовут, так можно, наверное, их уговорить переступить порог церкви.   

И ещё припомнились ей крестины сыновей. Она повернулась на бок, сложила ладони под щёку и улыбка разлилась по её губам. И побежали один за другим цветные кадры давно свершённого обряда…

Поначалу она, оставив младенцев на Аграфену, добралась до церкви, договорилась с отцом Павлом, чтобы он окрестил  двойняшек на дому. Он согласился и назначил ей день. «Лучше в выходной», -  попросила она. Священник назвал ей дату. Потом она поинтересовалась, можно ли крестить без отца и матери  крёстных.  Батюшка  отрицательно  покрутил  головой.  «А  может  у  двойняшек  быть  один  отец-крёстный»? И получила согласие. И ещё она спросила батюшку, нельзя ли не записывать это крещение в церковную книгу? «Почему?» - удивился  протоиерей. «Отец-крёстный у нас  партийный». И он сказал ей,  чтобы она не беспокоилась. «А сколько я должна заплатить за крестины?» «Сколько сможете, опустите в ящик «На содержание храма». Обрадованная Маруся поспешила домой.

Перво-наперво переговорила с Аграфеной, та обрадовалась такому доверию соседки, согласилась и дала слово, что никому – ни-ни, молчок. Потом Маруся позвонила Голубеву.

- Голубев на проводе, - услышала она в трубке.

- Юра, это я,  Маруся.

- Ух ты, Маша?! Что случилось?

- Нет, ничего. Мне нужно с тобой посоветоваться.

                                                             129

- Ну, говори, в чём дело.

- Нет, по телефону не могу. Зашёл бы.

- Хорошо! Я скоро буду!   Обязательно! Пока!

Голубев примчался радостный, что его Маруся позвала.

- Ну, говори, не томи!

- Детей хочу окрестить.

- Ну, крести, а причём здесь я ? – охладело заметил  Голубев.

- Отцом-крёстным быть не согласишься?

- Я же партийный,  и так выговорешник не сняли, а ты предлагаешь такое…

- Мы здесь будем крестить, в доме. Никто ни о чём не узнает, только Аграфена. А она как рыба. И в церковной книге записи не будет.

Голубев погонял пальцы по затылку, махнул рукой.

- Ладно, годится. Не мужем, так сразу отцом. Пусть так. Когда?

Маруся назвала день.

- Только за батюшкой съездишь? И отвезти обратно сможешь?

- Хорель. Это дело надо обмыть! – И он полез в туго набитый портфель.

- Обмоем, когда окрестим, не сердись. А сейчас помоги мне вот…  Выйдем во двор.

Под водостоком на углу дома стояла старая деревянная десятивёдерная бочка.

_ Помоги мне слить воду и занести бочку в дом.

- Ага, просёк, - Юркеш с Марусей толканули бочку на бок, и всё, что было в ней, растеклось по двору. - Каспийское море. - Голубев попытался поднять бочку. - Ого, тяжеленная! Помогай, мать! 

Они кое-как перекатом подняли бочку по ступеням на крыльцо, потом Голубев вкатил её в дом.

- Спасибо, Юра, дальше я сама. – Промыла бочку кипятком, наносила в неё воды – пусть согревается до комнатной температуры.

В назначенный день Юрий Васильевич привёз Павла-крестителя; он был одет в партикулярное платье, а фелонь и другую церковную одежду привёз в сумке, дабы избежать любопытных глаз. Ради этого же он не вышел из машины, пока Голубев не закатил своего «Зазика» во двор и не затворил ворота.

Маруся в крещении не участвовала, она только наблюдала за обрядом со стороны. Отец Павел на всякий случай спросил Голубева и Аграфену, крещёные ли они. И получив утвердительный ответ, начал действо, попросив перед ним  Марусю снять с киота икону Богородицы и поставил её на стол, где лежали детишки. Маруся заранее бухнула в бочку-купель чугун кипятка, размешала воду ковшом и попробовала локтём, не холодная ли для ребят.

Отец Павел прочёл над купелью молитву и провёл большим крестом по воде вдоль и поперёк купели – святил воду; потом дважды повторил и молитву и движение креста по воде – освятил купель. Православная Аграфена и член КПСС Голубев ходили вокруг купели с зажжёнными свечами за батюшкой, читающим молитвы, а Маруся дежурила возле стола, чтобы с него не упали распеленатые младенцы. Потом Груня взяла Ваню и передала его отцу Павлу и сказала ему: «Иван».

Батюшка, произнося требуемую по обряду крещения молитву, трижды окунул Ивана с головой в купель и передал его в руки матери-крёстной, ожидающей малыша с простынёй. Продолжая читать молитву, отец Павел совершил помазание младенца. Ваня не издал ни звука, а только улыбался. Когда процедура его крещения была закончена, он оказался в руках Маруси с накинутой на него простынёю.  И снова молитва, проход вокруг купели со свечами, Гришка в руках батюшки и – бух! – в купель. «А-а-а-а!» - завопил ребёнок и так задергал руками и ногами, так завертелся в руках  Павла-крестителя,  что  при  втором  окунании  он выронил Гришку и тот камнем бултыхнулся в

                                                             130

 бочку. Но батюшка был опытен, руки его нырнули вслед за младенцем, цепко схватили его под мышки и вынесли на свет Божий.

- Окрещается   младенец   Григорий  во  имя  Отца  и  Сына и Святаго Духа! – в третий раз - бух! - в купель – Аминь! - и на руки обомлевшей Аграфене в простынку.

А Гришка продолжал дёргаться и орать; отец Павел помазал его, как полагается, и  

закончил молитву. Потом поднёс его к иконе Богородицы, приложил к ней Гришку кричащим ртом, и окрещённый затих и через секунду оказался на руках матери.

            Пока она с Груней занималась детьми, Голубев пригласил отца Павла на кухню к другому столу с вином и закуской.

- Это лишнее, - скромно ответил священник.

- Ну, по чуть-чуть, только кагору, - знал Юрий Васильевич, каким вином причащают в храмах, - и закусить после такой службы не грех, - упрашивал Голубев.

- Грех не то, что в нас, а то, что из нас, как говорил Господь наш Иисус Христос! – Согласился отец Павел. А женщины уложили детей, дали им соски и присоединились к мужчинам.

- Ох, я перепугалась, страсть как, когда вы, батюшка, Гришаню уронили, - не к месту брякнула мать-крёстная.

- Это, раба Божия Аграфена, - ответил ей с улыбкой священник, - не я его уронил, а бес, в нем сидящий, выпрыгнул из моих рук, да в купель попал. Но купель не бездонная, а у отца Павла руки длинные и ещё крепкие. Дело привычное.

- А разве что-то было? – удивился отец-крёстный, - я не заметил. Маруся, ты видела?

- Нет. Ты, Груня,  не выдумываешь?

- Не выдумывает, - сказал за неё отец Павел. – А ты, раб Божий Георгий, не пытайся меня обелить. Нет тут никакой вины. Вы заметили, как я только приложил новоокрещенного Григория к лику Богородицы, матери нашего Господа Иисуса Христа, так он сразу затих? Бес его окончательно покинул. Святая у тебя икона, Мария!

Батюшка всякий раз отпивал по глоточку из своей стопки, а как вино кончилось, стал собираться в дорогу. Уложил в суму требник, поставец для трёх свечей, крест, Евангелие.

- Я уж не буду переодеваться, у меня в храме скоро вечерняя служба, лития. Вы меня подвезёте? – спросил он Голубева.

- Само собой, мигом доставлю! Спасибо вам великое!

- А вы, Георгий, зашли бы как-нибудь ко мне в храм или партия не велит?

- Да нет, мне запреты противны духу моему.

- Ну, так жду.

Маруся и Аграфена подошли к батюшкиной ручке, он их благословил. Голубев дал себе отмашку рукой и тоже подошёл под благословение, батюшка его перекрестил, он приложился к руке священника. И они отбыли. Юркеш только успел шепнуть Марусе:

- Я скоро, дождитесь меня!

Покидая машину у церкви, отец Павел сказал:

- Юрий Васильевич, а вы всё-таки зайдите как-нибудь ко мне между службами. Сможете?

- А почему бы и нет?  - Услышал в ответ священник.

Голубев примчался к Марусе, выставил на стол две бутылки: водки и портвейна, напоил Груню и сам крепко принял, и затеял он с Аграфеной песни петь, но Маруся их выпроводила.

- Как ты за руль сядешь, горе моё? -  упрекнула она его.

Юрка покачал из стороны в сторону указательным пальцем:

- Не  твоё. Я  –  моё  горе,  с  ним  мне  и  разбираться. А за рулём я, Маруся, всегда

                                                             131

трезвею, понятно? Не боись. До дому своего докачу, вон его крышу видно с твоего крыльца, а там буду разбираться со своим горем. – Он сел в машину, газанул громко, резко, но поехал тихо, не торопясь, и, как ни странно, машина пошла ровнёхонько. Маруся только головой покачала…

Воспоминания  Маруси  оборвал  топот ног по ступенькам крыльца: пацаны домой

вернулись, на цыпочках пробрались на кухню и  там звякали крышками, что-то подъедали и  пили из остывшего чайника, потом переговариваясь и хихикая, долго укладывались, гнездились на своих кроватях. Под этот аккомпанемент она и уснула.

Гришка спал неспокойно. Ему снилось, что он торгует на рынке фаллосами, а народ проходит мимо и плюётся в его сторону. И подходит капитан милиции и кричит; «Это ты вылепил, негодяй?!» Гришка пытается бежать, но ватными ногами едва может  перебирать,  они  его не  слушаются. Кто-то трогает его за плечо.  Гришка  в  страхе  оборачивается:  перед  ним стоит незнакомый лысый дядька с чёрными усами; он держит в руке Гришкино «изделие», улыбается и говорит: «Молодец, сынок!» и исчезает. А дальше картина сна разбивается на какие-то бессвязные куски.