Иван никогда не задумывался глубоко о своих отношениях с Надеждой. И однажды на Гришкин вопрос в лоб: « А ты Надьку любишь?» замешкался с ответом, и в молчаливой паузе Гришкина фраза прострочила его автоматной очередью, и он недоумённо и нерешительно пробормотал: «Наверное». А  потом стал мучительно думать,

                                                             368

действительно ли он  любит её? И пришёл после долгих размышлений к выводу, что да, любит, несмотря ни на что. Но что скрывалось за этим «несмотря», ему сразу узнать не удалось, словно он туда не смог отворить дверь.

Ему нравились её темпераментные вспышки, они не вызывали в нём ни злости, ни досады, ни желания ответить на взрыв взрывом, и не пугали они его, а скорее смешили и забавляли. Он, улыбаясь, называл её Лоза-Гроза или Лоза-Дереза и как-то подумал, что если бы она была тихоней, то «две тихони в одном флаконе» рождали б скукотищу. Так ему  представлялось.

Надежда чаще всего обращалась к нему по фамилии: «Бродов!» «Что, Лоза-Дереза?» - откликался он. «Кончай терзать бумагу, пошли в клуб, кино «Москва слезам не верит». И если он отвечал отказом, буркнув: «Давай завтра», она  побушует, может даже кинуть в него что-нибудь, например полотенце, которым вытирала посуду на Бродовской кухне, в общем, взорвётся, хлопнет дверью и убежит в родительский дом или одна отправится «в картину».

Потом при встрече они с Иваном обсудят этот случай,  он успокоит невесту, скажет: «Погоди бушевать, ты мне ещё не жена, вот станешь ею, можешь швырять в меня  что-нибудь и потяжелее полотенца». Она тут же полезет  целоваться,  Иван  ответит,  ей   этого  покажется  мало,  её молодая казачья плоть потребует более горячего продолжения, но он опять найдёт в себе силы отложить битву юных плотей, не потому, что боялся лишиться девственности, а просто, не  имел ни малейшего опыта в делах альковных, стеснялся своей страсти, чем и охолаживал себя, и боялся обидеть Надежду, заглядывая слишком далеко вперёд на разные возможные последствия, да как она потом, да как ей придётся, да как ему и так далее, чего никогда не делают молодые пацаны.

И тогда Лоза-Гроза снова начинала метать в него молнии и кричать, что он её не любит. И убегала. Чему он, обычно, радовался несказанно, что, слава Богу, ничего не произошло, и он может спокойно сесть за стол, вернуться к свой тетрадке. И там, в сюжетах стиха полыхали его страсти. Понятно, что он всё больше отдавался поэзии.

Но вот странно, он ставил точку в стихе, и возникало неудержимое желание, тяга к женщине просыпалась  в нём, и он не знал, куда деваться от вспыхивающей в нём страсти, открывал на кухне кран и умывался ледяной водой по пояс, а иногда вставал под холодный душ. А потом, растерев тело до красна жёстким полотенцем, в изнеможении падал на стул, ложился щекой на раскрытую  на  новом  стихе  тетрадь  и  думал,  думал…

Пока сознанием его не завладевала новая тема. Он набрасывал несколько строк, выпуская пар из души, и начинал засыпать за столом;  тогда он вскакивал и кидался в кровать, обеспечив себя работой на завтра. В общем, совпасть с Надеждой по фазе им никак не удавалось.

Отказав Надежде в совместной поездке в издательство, он наутро спокойно отправился в столицу и вспомнил о вчерашней с ней ссоре сразу, как тронулась электричка. Но милиционеры перебили его анализ этой ссоры и больше он не вспоминал о Надежде до своего возвращения в Устьи.

Но Лоза-Гроза рассвирепела не на шутку, и даже ночь её не успокоила,  и на работе она бушевала и цапалась и с посетителями, и с сотрудниками. И мысленно всё продолжала скандальный диалог с Иваном, налилась местью  и плохо соображала, а действовала как на автопилоте. В конце дня, прихватив закуски и две бутылки шампанского, она явилась не домой, а сама не заметила за продолжающимся мысленно диалогом с женихом, как оказалась у дверей Бродовской пристройки, в окне которой ярко сияла стосвечовая лампочка без абажура.

Она забарабанила кулаком и носком сапога в дверь. Та резко распахнулась. Гришка вытаращился на неё и широко улыбнулся:

- Лоза-Дереза! – и услышал в ответ:

- Здоров, Ванёк-куманёк!

                                                             369

- Гриша я, Гриша.

- А какая разница?! – Она толкнула его, шагнула внутрь, захлопнула дверь и быстро сбросила на табуретку шубу и платок.

- Ужинал? – только и спросила парня.

- Собирался.

- Давай пожрём вместе. – Она лихорадочно выпотрошила сумку, быстро всё разложила на столе. Сунула Гришке в руку бутылку:

- Хлопни. Фужеры есть?

- В доме.

- Далеко ходить. А что есть?

- Стаканы. – В пристройке Маруся держала минимум кухонной утвари и посуды, найденным и обошлась гостья. Колбасы нарезала, бифштексы пожарила на плите и так далее.

- Наливай, давай, работай, что бéзделем сидишь. Выпьем, а закуска сама найдётся. – Жадно и мгновенно, в три глотка осушила гранёный стакан, протянула его Гришке: - Ещё!

Гришка налил ей и себе, не торопясь, выпил. Ели, пили, Надежда вдруг сказала резко, как приказала, как привыкла командовать.

- Женись на мне!

_ С чего бы это? – Опешил Григорий.

- Ты весёлый, шубутной, горячий, огонь, я – такая же!

- Два пожара в одном доме не бывает.

- Не сгорим! Открывай вторую! – Она пододвинула к нему бутылку. – Стрельни в потолок. – Бабах!- Закричала Надька. – За любовь, наливай! – Встала, подняла стакан. – Давай  на этот, как его, на брудершарф.

- Брудершафт, казачка. – Гришка тоже поднялся.

- Какая разница!

Выпили, и Надька впилась горячими губами в Гришку. Обняла его крепко.

- Вот как целуются девки на Кубани!  Музыка есть! Музыку давай!

Гришка щёлкнул кнопкой магнитофона, крутанул ручку громкости. С плёнки сорвался бешеный диско. Надька пустилась в пляс, увлекая Гришку. Его долго уговаривать не надо. В этом он никогда не тормозил, особенно, если тормошили девки.

Допили шампанское и плясали дикарями; Надька сбросила с себя свитер, потом блузку, в танце она  содрала с Гришки свитер,  под ним ничего не оказалось; она схватила Гришку за руку и утащила на старую двуспальную тахту, прижившуюся здесь со времён квартирования Лозовых. А дальше… А что дальше? Стыдно рассказывать в подробностях, как Иванова невеста соблазнила не очень-то сопротивлявшегося  его брата Григория.

Гришке фантазии не занимать; когда они отвалились друг от друга, он представил, какое было бы  выражение лица у Ивана, если бы он увидел их сейчас и… Нет, Гришка не устыдился, не ужаснулся, а рассмеялся.

- Чего ржёшь?! – спросила, тяжело дыша Надежда.

- Посмотрел бы на нас сейчас Иван…

- Он бы тебя убил.

- Нет, тебя. Меня он никогда пальцем не трогал. Он меня от смерти спас, а я… - он не договорил. -  Надька пошла на второй круг.

- Ну и… пусть… убьёт… сам … виноват. Пусть себя убивает,  – жарко шептала она между поцелуями. – Давай, давай, сильней, сильней, ох!..

Часов в одиннадцать он завёл мотоцикл и отвёз Надежду домой, быстро вернулся к себе и тут же уснул; размышлять над случившимся? Ему было не до того. Он только вспомнил, засыпая, как она опять пристала к нему с женитьбой.

- У тебя есть жених.

                                                             370

- Твой Иван холодный.

- А ты горячая, он от тебя согреется, ты от него поостынешь. Уравняетесь и будете счастливы. Только как же ты теперь с нынешним положением?

- Ты об этом? Да твой брат телок, я какой предстану перед ним, такой он и сочтёт своей, не волнуйся. А ты как?

- А что я? У меня невеста тоже с прохладцей, так же взаимно уравновесимся. И потом, я срочно жениться не собираюсь. Погуляю ещё…

- Чужих невест потрахаю, так что ли? – закончила за него Надежда.

- Извини, не я первый начал. И вообще, разбирайтесь со своим Иваном сами, а меня оставьте в покое. Ты ещё Марусе не вздумай что сказать!

- Нужна мне ваша Маруся. – Она поднялась с тахты. – Домой отвезёшь?

- С удовольствием! – Гришка рыгнул шампанским и засмеялся. – Поехали…

Вот почему Надежда так набросилась на  вернувшегося из Москвы Ивана: лучшая защита  нападение. А потом Иван просил у неё прощение за ночёвку в гостях у Груши, и она его великодушно простила, и всё как бы затушевалось, замылилось, и она облегчённо вздохнула и повеселела, а Гришка  улыбчиво смотрел брату в глаза и хоть бы хны.