Однажды по какой-то надобности Григорий зашёл днём на стоянку к Никифорычу и нос к носу столкнулся с Бродкиным.

- Григорий, вы куда пропали?

- Как это куда? Мы с вами ведь о встрече не договаривались.

- Конечно, но вы мне нужны и наша встреча очень кстати.

- Здравствуйте, Аркадий Борисович. Да я, собственно, не пропадал.

- А что вы тут делаете?

- Снимаю угол у Никифорыча. Вот зашёл по просьбе его внучки, кое-что ему к обеду принёс.

- А как с работой?

- Нашёл, тружусь водителем в бригаде… И в кафе…

- Ну, и как, довольны?

- Как вам сказать… Я ведь покинул деревню с надеждой… чтобы здесь…

- Чтобы что?

- Учиться.

                                                             453                                                            

- На кого же?

- Ну, это, в общем… я лепить люблю, с детства. В кружке занимался, мы Ленина лепили, первое место на конкурсе заняли… Хотел в институт, да в какой? Не знаю, куда ткнуться, истомился весь, честно говоря.

- Туда надо предъявлять работы, чтобы пройти конкурс. У вас… слушай, давай на ты?

- Хорошо.

- У тебя есть, что показать?

- Есть, только не  здесь, на квартире.

- Ну, это попозже. Слушай, ты на выходные можешь освободиться?

- Постараюсь.

- Я хочу, чтобы ты меня кое-куда отвёз. Зайди сегодня ко мне после семи на Охотничью, - он назвал номер дома и квартиры, - у тебя телефон есть?

- Есть.

- Вот мой телефон. – Он протянул Гришке визитку. – Позвони мне и приходи, захвати свои рисунки. – И не ушёл, а упорхнул трусцой, крикнув на ходу. – У меня пробежка вокруг Егерского пруда! Пока, до вечера!

Гришка взглянул на визитку, и лицо у него вытянулось.

- Аркадий Борисович Бродкин, скульптор, во везуха!

Позвонил в семь от сторожа, у него сидел уже в половине седьмого с папкой. Дома он пересмотрел её содержимое ещё раз, и хотел почему-то отложить эскизы и фото памятника Марусе, посчитав  эту работу неоригинальной, простоватой. Но потом оставил, положив её в самый конец. Не будем его журить за это. Так что ровно в семь он набрал номер Бродкина и через несколько минут давил уже на кнопку звонка на двери квартиры Аркадия.

Они сидели за столом, и Гришка выкладывал перед Аркадием Борисовичем свои рисунки по одному, объясняя, показывая в конце объяснения фотографию.

- Это я реставрировал барельеф в храме по просьбе священника. Вот фото. Это пегас, я его подарил нашей заведующей клубом Серафиме в знак извинения.

- За что извинялся, если не секрет.

- Да ну… Вредная баба, мать мою обидела, я вылепил из раствора стоячий член, раскрасил его и подкинул ей в кабинет. – Аркадий хохотал. – Меня за это хотели из школы исключить, но я не признался. Всё равно грозились. Тогда мать уговорила их дать доучиться год, а потом мы с братом ушли в СПТУ. А это памятник землякам-афганцам, Поставили на кладбище.  Вот «Чёрный Ангел», памятник бывшему директору нашего совхоза Голубеву Юрию Васильевичу, фронтовику-танкисту, погибшему несколько лет назад в автокатастрофе.

Аркадий даже присвистнул.

- Молодца, Максимка!

- Меня Гришей зовут.

- Это из кино, помнишь? Молодца, молодца! Какие материалы использовал?

- Обычный раствор, только цементу побольше и клей ПВА. И каркас из проволоки.  Где надо, сваривал.

- Вот как! Интересно, как же ты успевал всё выявить, вылепить, если раствор быстро схватывается. Надо лепить из глины, потом делать форму, если композиция сложная – разрезать на части, потом форму заливать гипсом, или тем же раствором, а из металла – всего сложнее, это надо осваивать.

- Я сначала вгрубую – раз, раз, а потом доводка: где скребком, где ножичком, пока мягко. А потом рашпилем и наждаком – и в ручную, и с дрелью… Так, не торопясь, спешить некуда…

- А Ленин есть?

                                                             454

- Есть, вот, голова. Только я не один…

- Скажем, один, какая разница, невелик обман.

- Ещё что-нибудь есть?

Гришка достал фото:

- Это я панно в клубе отреставрировал. Кто его рисовал, не знаю. Документы в конторе не сохранились, сказали, что в архиве хранятся только двадцать лет. – Гришка не заметил, как Бродкин замер над фотографией и она дрогнула в его руках.  – Панно постарело, во многих местах осыпалось, я выписал книжку о реставрации фресок и вот отремонтировал, покрасил заново, старался колера подогнать. Теперь сияет там, как новенькое. Даже подпись автора подновил белилами, вон, справа в уголке внизу. Там в середине под панно бирка была с указанием автора, не знаю, пацаны, наверное, содрали.

- Подожди, не торопись. – Осевшим голосом попросил Аркадий. -  Ушёл на кухню, хлопнул дверцей холодильника, принёс бутылку водки и две рюмки, налил, предложил Гришке.

- Я не пью.

- Ну, ну, ради этого… - Бродкин покрутил пальцем над разложенными по столу рисунками и фотографиями. - Давай.

- Я совсем не пью, честное слово.

- Аркадий хлопнул обе рюмки, сел за стол, взял в руки фотографию панно, потряс ею, положил на стол, разгладил руками, глубоко выдохнул.

- Ф-у-у-у-у-х! - Посмотрел по сторонам, увидел в папке у Григория снимок памятника Марусе, выхватил его из папки, впился в снимок взглядом, помотал головой, пытаясь сбросить наваждение, вздохнул глубоко, спросил.

- А это что?

- Памятник Марусе, матери нашей на её могиле; я сделал тоже из раствора. В руке

букетик красной калины, я раствор красил.

- Лицо, лицо откуда? Мать как звали?

- Маруся…

- Лицо, лицо где взял?

- В музее Марии Николаевны Бродовой, с гипсового бюста скопировал.

Аркадий вскочил, кинулся к шкафу, рылся в нём долго, вытащил большой альбом, шмякнул его на стол, стал лихорадочно листать.

- Так, так, так, не то, не то…. Вот! – Вытащил одну фотографию, другую, третью. Сдвинул альбом на край стола, бросил снимки перед Гришкой, - Смотри!

 Маруся молодая среди студентов, на плечах платок («Я об ём мечтала!», вспомнилось Аркадию, как они  всегда смеялись с друзьями над этим, ставшим для них анекдотическим, моментом); на столе сбоку – гипсовый бюст; эскиз панно, Аркадий на лесах с палитрой; Маруся в порыве к счастью плывёт по цветущему лугу; вот отдельный снимок бюста Марии Бродовой.

Бродкин ткнул пальцем в стоящего рядом с Марусей парня.

- Кто это?

- Я, - ошеломлённо почти прошептал Гришка.

- Какой ты?! Снимок… - Аркадий показал оборот фотокарточки, – вот, читай, снята в  одна тысяча девятьсот шестьдесят пятом году, двадцать шесть лет назад, в год двадцатилетия Победы. А сейчас какой год?! Это не ты, а я, здесь мне двадцать второй год. Это я всё сделал тогда, и панно написал в клубе, и бюст Марии вылепил из глины, а потом отлил его из гипса.

И тут словно по лбу ему хлопнули доской. Он сел и обхватил голову руками. А Гришка встал и, бледный, замер над Аркадием. А ему сейчас, выплывшая из небытия, вспомнилась та единственная ночь, проведённая с Марией, и её утешки над избитым деревенскими драчунами студентом, и её внезапная расслабленность, и подчинение его слезливым щенячьим ласкам, и всё, свершившееся далее…

                                                             455

А Гришка, знавший от Маруси, что их с Иваном отец – студент, оставивший ей на память гипсовый бюст и панно на стене клуба, понял, что перед ним сидит, обхватив лысую голову талантливыми руками,   не кто иной, как его отец.

Читатель усмехнётся: лихо автор слепил сюжет эпизода встречи отца и сына, как в дешёвом романе или в бездарном бабском сериале. Ну и  что ж, может провидение единственный раз  в жизни послать человеку переломную в его судьбе встречу – неожиданную и простую, как летний ливень, утоливший  жажду природы, заждавшейся влаги. Можно привести пример из личной жизни.

Однажды, лет сорок пять назад автор в выходной день решил навестить друга, в квартире которого не было телефона. Дверь открыла мать: «А Леонид с Наташей взяли Катю (годовалая их дочь) и пошли в парк Горького».  Что делать? Отправляться домой? Но словно бес меня подначил, и я двинулся в парк. И от центрального входа челноком, как в ткацком станке,  стал прошивать пространство от левого края парка до набережной реки Москвы. И что вы думаете?  В центре Нескучного сада, в зеленой парковой зоне  среди множества людей, расположившихся в жаркий день на траве под кронами дерев, я их нашёл, сидящих на траве с дитём, трясущим погремушки в коляске, нашёл-таки. Видели бы вы их лица, когда я возник перед ними: «Привет». Они  оба в этот момент подумали, как и вы: «Этого не может быть!» Лицо моего однокашника Леонида Куницы вытянулось: «Как ты нас нашёл?!» «Потому что очень хотел. А как  - это мой секрет». Он до сих пор,   рассказывая об этом при  случае, не избавился от   своего изумления. Устрой же я подобную встречу в романе, многие мне не поверили бы.

Вряд ли автор убедил искушённого читателя, но что  поделаешь?! Что есть, то есть, ничего другого предложить не можем…

… Наконец, Аркадий поднял глаза на Гришку.

- Так, ты, стало быть, Бродов, сын Марии. А я Бродкин Аркадий Борисович.

- Я знаю, прочитал на картонке, которую вы мне дали  на стоянке. Только я не знал, что вы автор Марусиного бюста и фрески в нашем клубе. А так как мне Маруся открыла тайну своей жизни и сказала, кто наш с братом Иваном отец, то здравствуй, батя,  я – твой сын Бродов Григорий, теперь Аркадиевич.

- Погодите, погодите! – Заверещал Бродкин. – Это надо обсудить и всё проверить.

- А что обсуждать и что проверять? Взгляните на фотку: вы говорите, что это вы, а я сказал, что это я. Я ошибся? Или я – вылитая ваша копия в молодости? Проверять ничего не надо. Мать моя не шалава какая-нибудь, не шлюха; она крестьянка-труженица, каких поискать, лауреат государственной премии. Она  всю жизнь надеялась, что вернётся с фронта её муж, а он явился к ней во сне и приказал через двадцать лет: рожай, Маруся, двоих, один будет мой, другой его, то есть ваш. Другой - это я. Я первый родился, а Ванька русопятый, за мной через двадцать минут.

- А когда вы… ты родился?

- Я – двадцать первого июня тысяча девятьсот шестьдесят шестого года, за десять минут до 22-го июня,  а Ванька – двадцать второго числа в ноль часов десять минут. - Бродкин зашевелил губами и стал перебирать пальцы, пересчитывая их. – Считайте - не считайте, Аркадий Борисович, но вы наш отец. И нам ничего от вас не надо. Спасибо за внимание. – И Гришка стал собирать в папку всё своё, разложенное на столе.

- Стой, стой, Гриша! Нельзя же так! Дай в себя прийти, очухаться. Дай пару дней. Приходи после завтра, решим все наши проблемы и твои вопросы с учёбой, мне по этому поводу надо кое с кем переговорить, посоветоваться.

Гришка завязал папку, направился к выходу.

- Да, скажи, а почему у тебя отчество Степанович? Почему Мария не записала вас Аркадиевичами?

- Она не хотела пересудов и сплетен, а Степаном звали её погибшего на войне восьмого мая в Берлине мужа-танкиста.

                                                             456

- Ну, погоди, не уходи!  Давай поужинаем  вместе, ты мне расскажешь о Марии Николаевне, о её и вашей жизни.

Гришка позвонил от Бродкина на квартиру Никифорыча. Трубку сняла  его внучка.

- Надежда ещё не пришла. Вам какой-то Шнек названивал, весь телефон оборвал.

- Я ему позвоню. Предупредите, пожалуйста, Надю, что я буду поздно.

За чаем и бутербродами Бродов и Бродкин просидели  до часу ночи. Аркадий внимательно  слушал историю жизни Маруси, редко перебивал Гришку вопросами. В час он ушёл, оставив у Аркадия по его просьбе папку.

Позвонил Шнеку.

- Ты где прячешься?! – заорал тот.

- Я здесь, недалеко от стоянки, по своим учебным делам.

- Какие ещё у тебя могут быть свои дела?! Только наши общие! Завтра с утра, в восемь будь у метро. Машина у тебя где?

- У дома.

- Хочешь, чтобы увели?

- Да кому она такая старая нужна?

- Ладно, завтра с утра, как сказал.