Гришке никак не удавалось расстаться со Шнеком, да и не подворачивалось ничего подходящего. А устраиваться куда-либо и кем-либо не хотелось, разве что при большой нужде в ночной магазин грузчиком или охранником, но он и так в кафе «У Нестора» в свободное время исполнял роль вышибалы, следил за порядком в зале – так распорядился Шнек, чуть прибавив ему зарплату.

Тем временем наступила весна. Громче стали вопить на кустах воробьи, по ночам орали коты, закапелили сосульки, снег вокруг стволов протаял до земли, на газонах осел, а на Егерском пруду стал темнеть большими пятнами, наливаясь талой водой. Вчерашние лужицы с утра похрустывали под каблуками ночным ледком.

И дрогнуло сердце Григория Бродова, когда он однажды ранним утром решил пробежаться вокруг пруда и ощутил запах весны – талого снега и ещё чего-то неуловимого, не такого сильного, как в Устьях, на раздолье, а слабого, придавленного городским духом. И подумалось: «Скоро сеять!» И тут же сплюнул: тьфу ты, чёрт, какой сев, сбрендил ты что ли, Григорий Степанович или Аркадиевич. Но былое весеннее ожидание скорых крестьянских работ и забот уже вошло в сердце, и грудь задышала глубже, и душа наполнилась ожиданием праздника…

                                                            473

                                                      *       *       *

- Здоров! – Плюхнулся Шнек на сиденье рядом с Гришкой. – Поехали.

- Куда?

- На кудыкину гору! Выезжай на Стромынку через Короленко. Мы тут с пацанами на Матросской тишине подвалец арендовали и баньку затеяли для общества, финскую, придётся тебе там поработать.

- Но как же? Я же…

- Через день, в пересменку с Серьгой. Он после пули бздилогоном стал, на дела его брать себе дороже. Месяц-другой поработаешь там, пока я не подберу тебе замену.

- Что ж мне в бане делать? Спины вам тереть?

- В сауне спины не трут и вениками не хлещутся. Стволы будешь стеречь, собирать их у братвы, хранить и раздавать – вот и вся работа.

- А куда их девать?

- Кого?

- Стволы, на вешалку что ли и номерки выдавать?

- Хорошо придумал, правильно. В сейф будешь класть, разделишь его на камеры, пронумеруешь и номерки будешь выдавать на резинке, на ногу чтобы надевать…

Так у Григория появилась ещё одна обязанность в Шнековском хозяйстве: гардеробщик в бане. Он сидел в предбаннике за столом; слева у стены громоздился сейф, разделённый внутри на узкие фанерные секции – в три ряда, настоящая оружейная, кто бы знал; в каждой секции внизу наклеен номер и лежит бирка с таким же номером.

Заходит в сауну отдохнуть братва, амбал к амбалу: стрижка ёжиком, пиджаки малиновые, цепи на шее золотые. Стволы на стол, Гришка их в сейф, примет плату за сеанс  и,  пожалуйста,  возьмите  номерок  и  в  раздевалку.  А  там стол и скамьи, шкафы с

простынями. В руках у гостей сумки и пакеты: пиво, водяра, коньяк, вино, закусь, булки – всё на стол, разделись, простынями обмотались и сидят, ждут. Что сидим, ждём? Пожалуйте в сауну. Погоди, сейчас тёлок Шнек привезёт. Привёз – парятся, в бассейн крохотный валятся,  девки визжат, амбалы гогочут.

Потом в предбаннике пьют, закусывают, тут же с тёлками забавляются. Гришка слушает, морщится и краснеет, вспоминая тайные встречи с Надеждой в пристройке. И не заглядывает в банкетный зал, чтобы напомнить братве о времени. Сами знают, за сколько уплачено, у всех часы на руках. Для засидевшихся он по собственной инициативе провёл в зал звонок, кнопку укрепил сбоку стола. Дал сигнал – надевай штаны.

Уйдут гости, через полчаса встречай следующих, только приберись, пустые и недопитые пузыри, жратву и всякий мусор вынеси в контейнер во дворе.

Июнь, жара, а у нас сенокос, думал Гришка, сидя в сауне при стволах, которые с амуницией: пояса и кобуры спустил в нижнюю часть сейфа -  менты гуляют. И тоже с тёлками. Эти чаевых не дают. Вместо них сунули непочатую бутылку шампанского, тёлки не хуже ментов откушали водочки. Взял Гришка шампанское и лишний раз вспомнил о грехе с Надькой, опять сидит пунцовый.

Бродова эта работа угнетала, но бабки хорошие платил ему Шнек и приличные чаевые от клиентов перепадали. Он даже стал откладывать деньги на машину.

Как-то Шнек послал Гришку к вечеру заехать в сауну и взять у Серьги выручку. Гришка прибыл на место, но Серьга ещё не освободился. За дверью в банкетном зале звучала обычная «банная симфония» для мужских и женских голосов, и посуды. Они сидели с Серьгой и трепались в полголоса на разные темы.

- Нога-то как, прошла? Не болит? – Спросил вдруг Гришка.

Серьга потянулся, сладко зевнул:

- А-у-ф-ф-ф-ф! Верка мастер своего дела. Нога в порядке. Хоть сейчас на комбайн и дави на газ.

-  Ты комбайнёр? Что ж ты молчал? С каких мест?

                                                             474

- Туляки мы. То есть, из-под Тулы, деревня Камышовка, да в ней почти уже нет никого. Съехали все на  центральную усадьбу. Пара дедов да бабок всего и осталось.

- Совхоз, колхоз? 

- Колхоз «Ленинский путь», да какой теперь колхоз. Мать написала, разор полный, то просила вернуться, а сейчас наказала не вертаться.

- Большой колхоз?

- Гигантский, миллионер, на всю страну гремел. Урожаи зерновых – как на Кубани.

-  То ж и у нас с братом в безнарядном звене. Орденами, машинами наградили.

- А что ж сбежал?

Гришка замялся, замолчал ненадолго.

- По-ни-маешь… Я это… Решил учиться…  вот и приехал. Я не сбежал, - соврал он и смутился, чего раньше за ним после вранья не наблюдалось. –  А в этом году у вас сеяли? – преодолевая смущение, спросил он.

- Мать пишет, посеяли, да жать некому. Мужики вроде меня дали дёру по городам на заработки. Да что тут заработаешь? – он ткнул пальцем в дверь, из-за которой доносились звуки скотских утех, - подхватишь что-нибудь…

- Слушай, Серьга, давай к вам рванём на  жатву, поможем хлеб убрать, бабки заработаем. Берём у Шнека отпуск на месяц и пару недель за свой счёт и айда?!

- Лихо рисуешь. Только Шнек скорее тебе шею свернёт, чем отпустит. Это тебе не завод с профсоюзом и путёвками.

- А мы на арапа его, рискнём?!

- А что? Можно попробовать…

- Что, бляхи-мухи? Какой отпуск?  И думать не моги! Распустил я вас, говнюков, мало, значит, загружены, коли рвётесь на подвиги в деревню.  Никаких  отпусков. Замены

вам нет. Будете вкалывать на меня до воспаления пердячих жил!

Качалки тяжестей в подвале дали свои результаты: Гришка ощутил прилив сил, а силы прибавили духу, уверенности в себе и смелости, поэтому он не отступал.

- Ты, Шнек, сидишь здесь в тепле и сытости, белые булочки жрёшь. Они последние. В дереве некому пшеничку растить для твоих булок. А хлеба осыпаются. Ты  тут орёшь и думаешь, что ты главный и есть, а главнее там, на земле, пахари-хлеборобы. Только они разбежались, и некому убрать посеянное ими.

- Мне плевать, что осыпаются. Мне плевать, что гниют. Купим в Канаде, в Австралии, да где хочешь, нам помереть с голоду не дадут. А пахари-какари твои пусть подыхают. Никуда не поедете! И не напоминайте мне больше об отпуске! Слышишь, Брод? Что, заткнулся?

- Думаю.

- О светлом будущем всего человечества? – Захохотал Шнек.

- Ну, куда уж нам. Я думаю о более простом, о своём: а не пора ли нам расстаться, Нестор Константинович? Полюбовно, без санкций и компенсаций, как считаешь?

- Серьга, чё стоишь столбом?! Ну-ка, позови сюда Надьку! Живо, твою мать!

Серьга метнулся за дверь, и через секунды в кабинете стояла Надежда с полотенцем на плече, в цветастом переднике и поварском колпаке. Кинула тревожный взгляд на Гришку, потом к Шнеку:

- Слушаю, Нестор Константинович.

- Вот, полюбуйтесь, Надежда Петровна. Эти два сокола решили отправиться в Тульскую область, нет, не за самоварами и пряниками, а хлебá спасать, говорят, голод грозит России, ежели они немедленно не отправятся туда комбайнёрить. Может, отпустим? А правда, пущай едуть, горемыки, - запричитал Шнек, - пытаясь подражать деревенскому говору, - А мы табе тута найдём достойную замену Гришке, хорошего сокола, сладко будешь с ним спать, ха-ха-ха!

То, что сделала казачка, никто не ожидал. Она сорвала с головы колпак, сдёрнула с

                                                             475

себя фартук и швырнула поварские причиндалы Шнеку на стол:

- Зае.ись ты тут со своими шницелями, сучок, а я поеду с Гришкой, а кафешка твоя сдохнет. Её и сейчас-то приличные люди за версту обходят, одна мелкая шпана безденежная целый день пивко сосёт с солёными сухарями. А я уйду, так никто сюда и заглядывать не станет. И где ты только такое мясо с молóчкой берёшь, и как твоя совесть допускает цены наваривать на это дерьмо?! - Шнек вылупил глаза, хватанул воздуху и готов был ответить, но Надька не дала ему ответить. – За ножичек не хватайся, у нас сабелька найдётся! – Она подняла руку и у неё над головой блеснул здоровенный кухонный нож, который она в спешке унесла с кухни с собой. – Если хоть пальцем тронешь, кубанские казачки тебя в капусту искромсают! – И крутанула в воздухе резаком по-казачьи – вжик-вжик!

Шнек захохотал:

- Ой, уморила, казачка! Иди, жарь шницеля, никто тебя не тронет, кому ты нужна. И вы валите, без вас хлеба уберут, хлеборобы хреновы. Тут дел полно, тут надо вкалывать. Чем вам баня не ли’чит? Ничего не делаете, только гостей встречаете и провожаете – и всё. После вас приходит директор, убирает помещение, разносит по шкафам свежие простыни, а использованные везёт в стирку, занимается водой – вон сколько у него работы, а я ему плачу меньше, чем каждому из вас. Почему? Потому что он чужой,  наёмный, а вы из моей команды, братаны, свои, пока свои. Ещё раз придёте  с какой-нибудь хренотенью, буду разговаривать с вами, как с чужими. Ясно?

- Вполне, Нестор Константинович. А я могу пойти  в отпуск? – Вежливо спросил Григорий.

- Чего? – Заревел Шнек. – Я только что предупредил, что если, блин, вы ещё  хоть раз… И ты сказал, что понял! Нет, ты ничего не понял, пахарь грёбаный! Какой отпуск?!

Скажешь, ещё и оплачиваемый?!

- За свой счёт.

- Ты ещё путёвку попроси профсоюзную. Накрылись ваши профсоюзы. Никаких отпусков, путёвок и больничных. Вы не на макаронной фабрике имени Будённого работаете, а в частном предприятии, то есть в моём. В отпуск пойдёте, когда я отпущу и на две недели.  Отдыхать будете за свои бабки. Никаких отпускных. Кончай, Брод, тут воду мутить. Вали домой, на сегодня свободен. Завтра утром будь в сауне.