05. Песня
– Бобёй, бобёй кытшэ вэтвин?
– Чожэ гуё вэтаи.
– Мый да мый сёин?
– Виэн нянён сёи.
– Мэим колинья?
– Коли тай.
– Пэшви тай да абу?
– Надь то сёд пон сёис.
Что-нибудь поняли? Это песня на пермяцком языке. Так записал её Мельников и включил в «Дорожные записки…». Полный текст, до конца. Зачем-то ему это было нужно. Именно на пермяцком. Там же, ниже, перевод:
– Бабочка, бабочка, где ты побывала?
– Ненадолго в погребе была.
– Что да что ела?
– С маслом хлеб ела.
– А оставила ли мне?
– Оставила там.
– Я посмотрела там, да нет.
– Видно, чёрная собака съела.
И т.д.
Там, в «Дорожных записках…», эту песню записывает спутник писателя, обозначенный псевдонимом М. Они втроем с неким пермяком сидят у Мельникова на квартире. Перевод его разочаровывает. «У М. с каждым словом пермяка лицо, и без того длинное, вытягивалось. Он разорвал в клочки свою бумагу». Так или иначе, и оригинал и перевод оказались на страницах «Отечественных записок». Мельников спутнику (об этой песне про бабочку): «Я думаю, что и Рамаяна и Илиада пустое дело в сравнении с этою».
Позже своеобразным собранием песен и легенд станут «Очерки мордвы». Их там много, густо, и без них не понять народа… Песня, сказка, народное предание пройдут через всё творчество писателя – как нить, на которую нанизывают жемчуг.
Мельников подспудно понимал уже тогда то, что намного позже выразил Иван Ильин. Пение – творческая эмоция, оно помогает рождению чувства в душе, через пение усваивается национальный «строй чувств», оно дает «не-животное счастье» и, если говорить о русской песне, даёт его именно по-русски. Пение, особенно хоровое, организует жизнь, «оно приучает человека свободно и самостоятельно участвовать в общественном единении».
Мельников делал то же дело, что и Пётр Киреевский, другие собиратели русского «словесного жемчуга». «Во Владимирской губернии в селе Нижний Ландех в 1855 году… встретил я на базаре безрукого нищего, распевавшего про Алексея Божия человека и т.п. “стихи”, Антона Яковлева, уже старика, ходившего с другими нищими певцами по базарам и сельским ярмаркам Владимирской, Костромской и частью Нижегородской губерний. Я записал со слов Антона Яковлева несколько былин о богатырях (которые лишь весьма незначительными вариантами отличаются от напечатанных в “Собрании песен” Киреевского), и кроме того несколько преданий о разных местностях верхневолжского края»[1].
Нас делают русскими наши герои – герои былин, преданий и песен.
Многие персонажи «Лесов» и «Гор» поют, и эта дилогия могла бы называться энциклопедией русской народной песни.
У меня на полке стоит советское восьмитомное издание Мельникова, в коричневых обложках, из книжной серии «Библиотека “Огонёк”». Беру наугад пятый том. Пролистав несколько страниц, в пятой главе первой части «В Лесах» встречаю бурлацкую песню про Астрахань, короткое четверостишие.
Кому плыть в Камыши –
Тот паспорта не пиши,
Кто захочет в Разгуляй –
И билет не выправляй.
Она подчёркивает одну особенность судового предпринимательства: содержание беспаспортных рабочих. Тех, у кого не было никаких документов, именовали на Волге словечком «слепые». Чуть дальше, на странице 101 – ещё бурлацкая песня с характеристиками жителей поволжских городов: Кострома – «гульливая сторона», Юрьевец – «что ни парень, то подлец», «а вот Нижний городок – ходи гуляй в погребок», «вот Куманино село – в три дуги меня свело», «рядом тут село Работки – покупай, хозяин, водки» и т.д.
Еще через несколько страниц, в седьмой главе, – интереснейший эпизод. В трактире сидят купцы «рыбники», старообрядцы. К ним подходит певица, «молоденькая немочка в розовой юбке, с чёрным бархатным корсажем». Просит пожертвовать «на ноты».
«– Не подаём, – молвил Орошин, грубо отстраняя немку широкой ладонью.
Та кисло улыбнулась и пошла к соседнему столику.
– Что этого гаду развелось ноне на ярманке! – заворчал Орошин. – Бренчат, еретицы, воют себе по-собачьему – дела только делать мешают. В какой трактир ни зайди, ни в едином от этих шутовок спокою нету.
И плюнул в ту сторону, куда немка пошла.
– Кто нас с тобой помоложе, Онисим Самойлыч, тем эти девки по нраву, – усмехнувшись, пискнул Седов.
– Оттого и пошла теперь молодёжь глаза протирать родительским денежкам… Не то, что в наше время, – заметил Сусалин».
Тут нет песни.
Этот эпизод – об отношении к песням, в которых светится соблазном то противное героям «животное счастье» (дело-то не в том, что певичка – немка). Мне хочется пофантазировать: перенести их в наше время, на современный новогодний «Голубой огонёк». Наверное, слова «гаду развелось» были бы самыми мягкими… Трактирные песни зазвучат через несколько страниц, купцы ещё выйти не успеют. А потом, дальше, будут особые старинные песни, которые поют на волжских судах, и грустные, и весёлые – «под бражку», а точнее «волжский квасок». «Так зовётся на Волге питьё из замороженного шампанского с соком персиков, абрикосов и ананасов». Когда нельзя выразить свои чувства прямо, можно заказать песню. Так поступает Пётр Самоквасов.
«Подошёл он к запевале, шепнул ему что-то и отошёл к корме. Запевало в свою очередь пошептался с песенниками». И по команде «грянула живая, бойкая песня»:
Здравствуй светик мой, Наташа,
Здравствуй, ягодка моя!
Я принёс тебе подарок,
Подарочек дорогой.
Подарочек дорогой:
С руки перстень золотой,
На белую грудь цепочку,
На шеюшку жемчужок!
Ты гори, гори, цепочка,
Разгорайся, жемчужок!
Ты люби меня, Наташа,
Люби, миленький дружок!
Песня – это объяснение. Это опыт переживаний, кипение жизни. А здесь, в этом эпизоде, – намёк на любовь.
Звучат в дилогии канты («псальмы») – духовные стихи (в том числе хлыстовские), старообрядческое унисонное пение скитниц. По песням Мельникова можно написать целое исследование.
Беру седьмой том, куда вошло окончание «На Горах». Хочется заглянуть в самый конец романа. Глава четвёртая четвёртой части второй книги. Тут описывается заготовка капусты на зиму. На двух страницах песня про «матушку-капусту» с комментарием: «Ещё с той поры поётся она на Руси, как предки наши познакомились с капустой и с родными щами. Под напев этой песни каждую осень матери, бабушки и прабабушки нынешних девок и молодок рубили капусту».
А капустка-то у нас
Уродилась хороша,
И туга, и крепка, и белым-белёшенька.
Ой люли, ой люли,
И белым-белёшенька.
Кочерыжки – что твой мёд,
Ешьте, парни, кочерыжки –
Помните капустки.
Ой люли, ой люли,
Помните капустки.
Отчего же парней нет,
Ай зачем нет холостых
У нас на капустках?
Ой люли, ой люли,
У нас на капустках.
И эта песня не последняя. Дальше ещё будут. В каком ещё русском романе поют больше?
[1] Мельников П.И. Очерки мордвы // Полное собрание сочинений. 1898. Т. 12. С. 10 (прим. 2 в сноске). См. также С. 8–10. В этом же томе см. также статью «Предания в Нижегородской губернии», С. 420–425.