В доме Протасовны Алехин появился к полуночи.

Вошел тихо, осторожно, боясь потревожить в столь поздний час хозяйку, но та не спала – и только-только пружинно всхлипнула входная дверь, как тут же у порога и встретила припозднившегося гостя-постояльца.

- И чё долго так? Были где? – уголки губ горько опали вниз, и взгляд слезливый-слезливый, а в печальных глазах на скуластом лице прочитывается скорая обида, что просидела вечер в тягостном одиночестве.

- Ходили с Сергеем к археологам… - доложил Алёхин. Спешно объяснился: - Зря и ходили… Шум… гам… Лучше бы вечер дома посидел…

- Да-да! – заговорила оживлённо Протасовна, не скрывая по-детски наивной радости, что наконец-то появился рядом живой человек. – Всегда так-то перед их отъездом… Шумят… гудят… беснуются… И чему радуются? – вздохнула. – Может, будешь? – Зачастила, жалобно упрашивая: - Разогретое всё стоит… не остылое ещё… Вот и топлюшка свежая… - указала прямым пальцем на стол. – Выпей на ночь… заснешь сразу…

Виктор Николаевич понимал, что отказаться не получится: можно обидеть добрейшего человека, - и торопливо отозвался согласным кивком.

За столом посидели недолго. Ел Алёхин мало и вяло. С удовольствием выпил лишь стакан теплого топленого молока. Особой, как всегда, активной живости не проявляла и сама полусонная хозяйка, откровенно измученная навалившимся кашлем, с надсадой срывающимся с губ.

- Раскашлялась вот че-то к ночи… кыхаю и кыхаю… - с грустью повинилась она. – Продуло… Всё тёпло стояло… тёпло… Не побереглась… Вроде всё лето краешком… вроде солнечно… да только, знаю ж, что обманчиво… В саду копалась – сопрела… Нет, что б домой уйти… одеться… Осталась… ветер вдруг с гор налетел… вот и продуло…

Свет зажигать в комнате, определенной ему во временное жилище, Виктор Николаевич не стал. Постель разобрал и разделся быстро, но ложиться не спешил. Отдернул тяжелую штору: лунный свет живой синевой залил маленькую комнатку. Замер у окна, за которым яркая полная луна тихо кружилась над таинственно-светлым садом, а низкое небо в частых звездах, и столь близко-близко оно, что протяни руку - упадет на ладонь звездочка…

И тихо… тихо… Алехин, выдохнув, старательно плотно задернул штору… Лег: диван-«самосон» поприветствовал по-старчески скрипучим вздохом. Прислушался озабоченно: в соседней комнате за стенкой – сухой надрывный кашель немилосердно сотрясал хозяйку, и в унисон, вздыхая, как живой, подал голос дом – натужно скрипели связи…

 Долго Виктор Николаевич лежал с открытыми глазами, уставившись в тёмный потолок, по которому синими блошками вздрагивали зыбкие лунные блики, легко пробиваясь сквозь малые щелки в шторе.

Не спалось: не помогло справиться с ночной маятой выпитое с надеждой тёплое молоко, - и всё жмёт, всё тоскнет сердце… постанывает, улавливая смутные ощущения и желания, надорванная душа…

Отвернулся к стене. Прошло текучее мгновение, - кажется, задремал… и незаметно-нечаянно сон, как овражья глубина, утянул в блуждания по глухо заросшему днищу… Если б смог прислушаться со стороны, то услышал бы своё тихое, ритмичное посапывание…

Он не видел, как сами собой бесшумно распахнулись настежь створки окна, как летуче откинулась в сторону штора, как гибкой кошкой в черном трико, плотно обтягивающем длинное тело, влезла в комнату встревоженно-возбужденная девушка. Пробравшись в чужое жилище, она стремительным прыжком оказалась у дивана, где мгновенно юркнула в постель: «самосон» даже не успел вздрогнуть, - и, насильно развернув спящего человека к себе лицом, требовательно обхватила его цепкими руками.

- Опять ты?! – Виктор Николаевич вздрогнул от омерзительно-бесстыжих порывистых действий и, усиленно бередя своё уснувшее сознание, бессильно простонал: - Тебе не надоело меня испытывать?..

Широко распахнул глаза: окно настежь… ветер, врываясь снаружи, рывками колышет штору… на улице глухо, темно, тревожно… Рядом с ним… всё напряглось в нем от недоумения: рядом, извиваясь узким телом в черном трико, лежит она… взгляд быстрый, нетерпеливый… серыми, холодными губами нагло тянется к нему, а сама зачастила… зачастила, обкусывая слова… спешит что-то сказать, но Алёхин, собрав всю волю в кулак, накрепко замкнул уши… ничего не слышит… не слышит намеренно… - картина обнаружилась столь отвратительно-пугающей, что он плотно поспешил захлопнуть отяжелевшие веки…

 - Как можно?! Ты же мне в дочки годишься… - со стоном и неприязнью смог выдавить из себя.

- Неужели? – хихикнув, огрызнулась. - А ты не ошибся?!

Невольно полюбопытствовал, и обнаружил, что точно ошибся – рядом была не молоденькая девушка… С небрежно-высокомерным хохотком, усмешливо скривив бледные губы, смотрит снова та - надменная и безвозрастная женщина… Дышит в лицо влажно, затхло… И Алёхин, не выдержав, размахнулся наотмашь и с силой оттолкнул её от себя…

Ненавистное лицо потухло, посерело… стало отдаляться и отдаляться… - и, обратившись в мохнатого ширококрылого мотылька, выпорхнуло в распахнутое настежь окно… однако долго ещё злые, дерзкие глаза продолжали пучиться из кромешной тьмы и цепляться на расстоянии…

Алехин поспешил отвести взгляд… - и проснулся…

Встряхнул энергично плечами, прогоняя тягость недавнего видения. Приподнял голову. Оторопело-облегченно огляделся: окно, как было закрыто, так и оставалось закрытым… на месте плотная штора… лунные блошки продолжают своё веселье-мельтешение на потолке… а рядом… а рядом лежала Ирина. Спала. Дыхание ровное. Покойное. Алехин очень осторожно дотронулся до жены. Бережно провел дрогнувшей рукой по поседелым волосам, беспорядочно рассыпавшимся по подушке.

Ирина приоткрыла веки. Посмотрела на него сквозь частокол ресниц. Улыбнулась, но взгляд светлых длинных глаз рассеян – спит ещё.

- Спи… спи… - утешливо прошептал Виктор Николаевич и плотнее укрыл жену одеялом. – Спи… ночь ещё… ночь глубокая…

А в душе упоительно… Потекла душа в умилении… потекла… да и сердце разошлось в ужатой груди радостно-учащенным стуком-перестуком…

Поднялся. Сел на край дивана.

- Ты чего, Алехин? – Ирина, кажется, очнулась. Легонько дотронулась до старого шрама, белыми щупальцами расползшегося по спине. – Болит, да? Сильно?

Ответил не сразу – ответил тихо через паузу:

- Не-ет… давно отболело…

- Так чего ж не спишь? – в голосе жены всегдашняя озабоченность.

- Так… сон приснился…

- Какой? – зашевелилась.

- Чушь какая-то… Спи… - а у самого в душе виноватость и жалость: напряженно ждал с опаской скорого упрёка, но жена промолчала, - и тогда осторожно спросил он: - Ты когда приехала?

- Приехала?! – живо отозвалась удивленная Ирина. - А разве я куда-то уезжала? Я, по-моему, всегда с тобой… всегда рядом… день-ночь с тобой… - Потянулась рукой к щеке. Провела легонько: - А щетина-то… щетина какая… Зарос-то как... Совсем, что ли, бриться бросил?

Виктор Николаевич машинально дотронулся до лица. Согласился:

- Как есть: зарос… - Поспешил оправдаться: - Я ж бритву не взял… - и, помолчав, тихо добавил: - Зачем, думаю… не пригодится уже…

Жена лениво потянулась. Позвала:

- Ложись… замерзнешь…

Алёхин, склонившись над лежащей, прошептал:

- Ты сейчас такая красивая…

- Только сейчас? – в любимом голосе легкий укор.

- Всегда самая красивая… самая-самая… - а напряжённое сердце стучит… стучит-перестукивает… - И совсем-совсем молодая… молодая-молоденькая… - потянулся губами к ней.

- И ты у меня вовсе не старик! – Ирина негромко рассыпалась смехом, заливистым, радостным, и податливо подставила рот – губы мягкие, теплые. - Как же я люблю тебя, Алехин… - прошептала. - Люблю-люблю… - и вдруг вздрогнула испуганно: - Ой, стучат… кажется, в дверь…

Виктор Николаевич прислушался:

- Точно… - Внимательно посмотрел на белеющую в темноте, распахнувшуюся настежь дверь. Дверь бесшумно сама собой захлопнулась – и окончательно проснулся.

Распахнул широко глаза: взглядом уперся в стенку. Развернулся…

В комнате, слабо освещенной легким косым светом, пробивающимся из-за шторы, он был один. В дверь никто не стучал, а дробный настойчивый стук доносился от окна, светло засиневшего сквозь плотную ткань.

 С трудом преодолевая скованность и превозмогая немощь, Алёхин поднялся с дивана, тут же скрипуче поприветствовавшего его. Торопливо раздвинул шторы. На улице посветлело: клок небесной синевы полоснул по глазам – близилось утро. По стеклу дробно била капель, зернью скатывающаяся с уткнувшейся в окно яблоневой ветви, и все деревья вокруг опустили вялые, задержавшиеся на черных ветках листья.

Озирая сад, огрузший темной влагой, Виктор Николаевич догадался, что ночью пролился дождь. «Недавно, видимо…» - подсказал себе.

Вот-вот и польется утро нового дня светом… полным… щедрым…

И мысль о том, что жизнь вечна… что жизнь неодолима, коснулась едва-едва пробудившегося сознания человека и ожгла: буду жить! Буду!