Хозяйка накрыла стол по-праздничному щедро и разнообразно, то ли стараясь непременно угодить любезному гостю, то ли в тех неожиданных хлопотах оживить и порадовать себя.

Алехин, обозрев восхищенным взором заставленный салатниками, хрустальными вазочками, фигурными блюдами в яркий орнамент стол, к которому скоро хозяйка пригласила душевно, искренне удивился даже не той плотности яств, а скорее тому, когда же всё успелось – о чём и не приминул поинтересоваться:

- Протасовна, ты, что ли, ночь не спала?

- Зачем же не спала?! – возбужденно-радостно отозвалась довольная собой женщина. – Спала… Встала чуток пораньше… - Лицо её, покрытое частой сеткой морщин, при том разгладилось и благодушно осветилось легким румянцем. – Праздник-то какой! Как и не порадеть?

За столом она обходительно потчевала гостя, чутко выслеживая каждый жест его, промельк случайного взгляда, малейшее изменение в мимике…

- А ты ешь! Ешь! - уговаривала хозяйка, сама к еде почти и не прикоснувшаяся, и всё приценивающе-выжидательным взглядом сверлила и сверлила его. Наконец не выдержала:

- Дома-то как?

- Ирина тоже в церкви сегодня была… - неожиданно, помимо своей воли, сообщил Виктор Николаевич.

- А-то! Душа просит… - живо отреагировала на сообщение Протасовна. Сочувственно предположила: - Переживает… волнуется…

- Грозилась приехать… - осторожно выдохнул Алёхин.

- А-то! – вновь оживлённо. – И хорошо бы… Места, слава Богу, хватит!

Дни-то вона какие солнечные… Когдай-то еще такое будет? Прямь: лето настоящее… Балует нас Господь теплышком… - широко перекрестилась.

- Сказал: не надо! Сам скоро домой поеду… - торопливо промолвил вслух Виктор Николаевич то, что ещё и сам до конца не осознал, а мысль, прежде смутная, проявилась и вполне самостоятельно укоренилась.

- Сам... домой… - тоскливо и растерянно произнесла женщина, посмотревшая на него вмиг постускневшими, угрюмыми глазами. – Нет… оно, конечно, домой надо… Без семьи-то как?

Она спешно поднялась и, основательно перекрестившись, со словами:

- Благодарю Тя, Господи! Насытил… - подошла к боковому окну, за которым в прозрачной чистоте осеннего воздуха тусклым золотом шелестел сад. – Надо бы успеть сад от сора почистить…

Вернулась к столу. Начала убирать грязную посуду. Невольно смутившись от откровенно потерянного вида старой женщины, Алёхин, пересевший на диванчик, заискивающе-задушевным голосом проговорил:

- Я сейчас словно в детстве… Деревянный дом… За окнами море шумит… шумит, как тайга… и запах похож – такой же терпкий, густой, влажный…

Протасовна, сдерживая непроливные слезы, понимающе улыбнулась…

В дверь настойчиво постучали.

- Входи-входи, добрый человек! - быстро отозвалась хозяйка.

Дверь широко распахнулась, и в дом с объемистым свертком в руках торжественно вошел Сергей.

- Вот принёс… - сообщил он с порога и, лихо справившись с плотной упаковкой, жестом довольного собой фокусника-жонглёра раскинул на обозрение публике обещанный гидрокостюм. – Думаю: сия подводная сбруя будет тебе с самый раз!

Алёхин, взлелеявший безумную мечту, неотвязчивой надеждой который день будоражившую сознание, живо подхватился с диванчика и торопливо шагнул навстречу.

Сергей, примеряя навскидку, набросил на него черную спецодежду для подводного плаванья. Спросил осторожно:

- Может, передумал уже? Нет?

Виктор Николаевич, для которого любые сомнения окончательно развеялись, как исчезла и недавняя уверенность в несбыточность мечтаний, всем своим видом показал готовность срочно начать собираться:

- Ты что? Как можно? Нет-нет!

И тут же наткнулся, как на препятствие, на прозвучавшее предложение:

- Тогда ложись… - Сергей поспешил успокоить побледневшего от возбуждения Алёхина: - Тебе отдохнуть надо… сил набраться… а я часа в четыре приду и помогу тебе собраться…

Ушел Сергей громко: резким стуком отозвалась на его быстрый уход филёнчатая дверь, в которую Протасовна уперлась перепуганным взглядом – задуманное московским гостем искренне огорчило её своей сомнительностью и невозможностью.

- Николаич, тебе бы не рисковать… - произнесла хозяйка надтреснутым упавшим голосом и, спеша как бы остерчь, осторожно добавила: - Ты ж, смотри, какой…

Обернулась и – осеклась: в горнице она была одна.

Алёхин втихомолку лежал в постели и, минуя череду немых снов, вставать не торопился: часы, мерно отстукивая на запястье, подсказывали, что время у него ещё есть и можно расслабиться.

Прислушался чутко: в доме стояла полная тишина.

Не менее чутко прислушался к себе: мысли стали собраннее и определеннее, выражая его же чувства, переполнявшие через край, как переполняли ощутимо его и живительные силы, словно никогда и не оставляли ослабленное тяжкой болезнью тело его.

В горницу Виктор Николаевич вошел в тот самый миг, когда через порог переступал Сергей.

Был он в полном облачении для погружения в море: в гидрокостюме, с аквалангом за спиной, на голове козырьком – маска, в руках – ласты.

Следом за ним в жилище втиснулся неотлучный спутник его – упрямый пёс, но Протасовна, появившаяся из дальней комнаты, где пластью пролежала в изнеможенье от дневного тягостного сна, сходу сердито вытолкнула упрямца ногой вон. Недовольная псина начала жалобно и скулежно погавкивать, истерично рвать лапами дверную обшивку снаружи: вот-вот и взвоет истошно и дико в голос.

- Тёть Том, ты его лучше впусти, а то он сейчас всю округу своим воем поднимет, - попросил осторожно Сергей.

- Серёжа, у меня же освящено в доме – собаке нельзя! – хозяйка, стараясь быть непреклонной, взмахнула категорично рукой наотрез.

- Он у порога только полежит… - продолжил уговоры Сергей. Пояснил смиренно: - Когда я в гидрокостюме, он с ума сходить начинает…

Протасовна в сердцах распахнула дверь настежь.

Пёс бочком-бочком преодолел низкий порожек и темной ветошкой распластался у входа. Плотно закрыл обезумевшие глаза. Морду спрятал в дрогнувшие лапы.

- Ну не варнак! - миролюбиво промолвила хозяйка и, торопливо набросив на себя теплую кофтенку, вышла вон, оставив мужчин одних.

Солнечно на улице. Ясно. Тепло. Широкое небо в лазоревой дымке-вуали тонких перистых облаков. Лето… всё как будто лето… И ничто, кажется, не напоминает о том, что черно-красная цифирь на отрывных листках настенного календаря упорно указывала на иное время года.

Усмирилась и природа. Разнежилась благодушно на короткое время, дерзко растрачивая тепло, щедро изливаемое с высоких небес в эти последние дни-денечки. И даже ветр-листобой, игриво и легко перебирая пожухлую листву на деревьях в саду, утаивал сверх срока накопившуюся буйную силу-мощь.

Радоваться бы да радоваться… однако топтавшаяся у крыльца с поникшим лицом старая женщина, для которой ожидание появления оставленных в доме мужчин растянулось во времени, сейчас казалось томительно-беспрерывным.

И невыразимо тяжело было на сердце, ужавшемся в груди до камешка. Помутился взгляд. Глаза стали блёклы и суровы, а тревога, народившаяся помимо воли уже в доме, всё нарастала и нарастала.

И вот, когда на крыльце, хлопнув входной дверью, вначале появился Сергей, неотступно сопровождаемый псом, а следом – обряженный в гидрокостюм Алёхин, Протасовна вспугнутой решительной птицей рванула навстречу, готовая грозно и остерегающе выкрикнуть об опасности, она услыхала:

- Ну и как я выгляжу?

Виктор Николаевич, картинно пританцовывая в шлепках на босых ногах, смотрел на неё вызывающе в упор широко распахнутыми, задорно искрящимися глазами. Растерявшаяся хозяйка, не успевшая скрыть всей боли-тоски в потухших своих глазах и не сумевшая не то, что произнести вслух, а хотя бы на расстоянии внушить мысль о том, что совет её поберечься – вполне дельный и весомый, самой жизнью подсказанный, в ответ, однако, лишь глубоко вздохнула.

Алёхин то ли точно не заметил того натужного вздоха-выдоха, то ли сделал вид, что ничего не понял и, словно пробуя себя в новом обичье, первым сделал решительный шаг в направление калитки.

За ним шагнул и Сергей, подгоняемый упрямым спутником-стражем.

Протасовна осталась у крыльца одна.

Размашисто прочертив в воздухе широкий крест вслед уходящим, сама она заспешила в дом, где прутиком надломленным обвалилась на пол и, грузно упав на колени, взахлёб, слёзно запричитала:

- Господи, не оставь, раба Божия Виктора! Господи, спаси… Господи, сохрани его... не оставь!

Быстро спустились по крутой тропинке вниз.

Сонное, зеленое, полное в своих берегах море встретило шелестящим плеском пенистых коротких волн, набегающих по урезу воды в россыпи обкатанных голышей.

Тихо, пустынно вокруг.

Пустынно и водное пространство. Только лишь в отдалении, уткнувшись носом в песчаный берег, увиделась окрашенная в синий цвет шлюпка, к которой и направились два человека в черных гидрокостюмах.

Шли молча. Молчали от самого дома.

У обоих в руках ласты. Сергей с аквалангом за спиной нёс и второй.

Виктор Николаевич дернулся было вначале пути сам подхватить предназначенный для него дыхательный аппарат, но чуткий товарищ просто отстранил его без слов, и он, устыдясь своей немощи, благодарно стиснул руку спасателя, у ног которого всю дорогу вьюном крутился пёс.

С трудом скрывая своё внутреннее возбуждение, Алёхин в конце концов не выдержал и нарушил затянувшееся молчание:

- Ишь, как волнуется!.. Я наблюдал: он без тебя обмирает, а как ждёт – так и иной человек ждать не станет... Только вот ни разу не слышал, как ты его кличешь?

- Тётя Тома всё Жалькой кличет, - отозвался Сергей. Добавил: - А я Муму.

- Муму?! – удивления своего Виктор Николаевич и скрыть не сумел.

- А что не подходит? – негромко спросил в свою очередь аквалангист, на ходу потрепавший возбуждённого пса за загривок.

- Мне-то что? Назвал и назвал… - Алёхин невольно смутился.

- Он и есть Муму… мой Муму… - всё тем же негромким голосом продолжил: - Я его из моря вытащил. Плыву как-то к берегу, а он мне на голову бултых… с камнем на шее… Видимо, кто-то с лодки бросил… Еле-еле успел откачать его…

Виктор Николаевич сочувственно посмотрел на собачонку с такой вот, как обнаружилось, нелегкой судьбой-судьбиной:

- И кто сделал известно?

- Откуда? – вздохнул рассказчик. - Скорее всего, кто-то из отдыхающих… Приехали с собачкой… поиграли… а потом стал ненужным… лишним…

- Щенком был? – через паузу вновь Алехин продолжил расспросы.

- Да нет… Уже не щенок… Взрослый песик был… Думаю, лет трех…

Замолчали оба разом.

Расстояние между ними и шлюпкой уменьшалось. С расстояния уже угадывалась надпись по борту «Спасательная».

Лодка и лодочник, сидевший в одиночестве, явно были знакомы Виктору Николаевичу…

- Мне сегодня сон приснился… - Алёхин неожиданно и для себя самого снова нарушил молчание. - Странный такой… старый… Он мне и раньше время от времени снился… Потом вроде как перестал… А сегодня вот снова приснился…

Умолк на время, но, явно не ожидая скорой реакции, продолжил рассказ скорее для себя самого:

- Я как будто нахожусь в темноте… мягкой, уютной, ласковой… И мне там очень хорошо… Неожиданно начинаю катиться по деревянному желобу… гладкому, влажному желобу... Соскальзываю стремительно вниз, но успеваю ощутить весь короткий путь: сердце при том замирает радостно, восторженно. Соскальзываю вниз, а там – яркий-яркий свет. Много-много света… И много-много людей – чистых, светлых… Все радуются мне… И вижу маму… - запнулся: голос обломился, притух, однако, справившись с близкой слезой, продолжил: - И она тоже там… тоже радуется мне… И всегда сон повторяется… всё повторяется по картинке… по ощущениям… по восторгу… Только вот мама первый раз… первый раз приснилась в этом сне… - глубоко-глубоко выдохнул. - Иногда мне кажется, что это момент моего рождения… Память хранит в каких-то потаенных своих закоулах тот момент… И вот таким образом вспоминается вдруг своё рождение… получается, что я всё заново проживаю раз за разом…

Сергей, шедший на полшага впереди, обернулся и долгим-долгим взглядом посмотрел на него с нескрываемым удивлением. Не сразу, но все же заметил негромко:

- А ведь похоже… очень… очень даже похоже…

Насупив смоляные брови, скучными нахмуренными глазами встретил неурочных дайверов лодочник, перед их приходом вольно и откровенно всхрапнувший. Не скрывая недовольства, валко вылез из шлюпки и, не проронив даже краткого междометия на приветствие подошедших, столкнул плавсредство в цвет блеклого индиго в воду.

Меж тем Сергей, не обращая никакого внимания на смурного помощника, стрательно приладил акваланг на сухой спине отставного полковника, успевшего самостоятельно сменить китайские шлёпки на зеленые ласты.

Затем, приладив на голове Алёхина маску, показал ему, как надо правильно дышать через трубку, а тот, мелко подрагивая напряженным телом, всё кивал и кивал головой: мол, понимаю… мол, всё-всё ясно…

Сергей бережно помог Виктору Николаевичу загрузиться в покачивающийся на волнах синий челн и, оттолкнув его с мели, легко и привычно запрыгнул сам.

Весла загремели о борт, и подвижный челн, легко и игриво преодолевая сопротивление накатисных, в перламутровых гребешках и соленой пене волн, решительным ходом устремилась в открытое море.

Так и не проронивший ни слова лодочник, жилистое тело которого при каждом сильном гребке вздрагивало рельефной мускулатурой, делал привычную работу ловко и сноровисто.

Чем дальше удалялась лодка от берега, тем всё более креп и наливался мощью поперечный ветер, и вскоре ветр-навальник, когда сменилось направление движения, усилил весельные гребки плавным напором.

Только ничего не замечал Алёхин.

Не видел он и того, как время от времени бросал на него откровенно любопытный взгляд лодочник, лицо которого, хотя и посуровело, напряглось в море, однако меж тем помолодело и обмякло, словно недавние хмарь и хмурь его остались где-то на берегу.

Совсем иное внемирье влекло Виктора Николаевича.

Устремляясь всепоглощающим взором до бесконечно возвышенного, в тонкой дымке облаков неба и выходя за привычные рамки обыкновенности, Алёхин переживал нечто чрезвычайно-невероятное: плотно объятый солнечным, увлажненным густым ветром потоком он испытывал не просто состояние покоя и умиротворения – был до краев переполнен пьянящим восхищением бесконечно счастливого человека. Кажется, что вот-вот поток подхватит его и лёгкой пушинкой унесёт в недосягаемые, заоблачные выси-высоты…

 И сам собой вспомнился недавний сон – вспомнился по ощущением и по восторгу…

- Ну ты как? – прорвалось настойчивое до слуха.

Всмотрелся в того, чей голос вернул в действительность. Поспешил ответить:

- Нормально… - и улыбнулся.

Неутомимо скрипели уключины. Весла ритмично вспарывали водное полотно. Солнечный свет пёстрыми бликами пятнал морскую гладь, и веерной чередой вырывались из-под днища искристые пенистые волны.

Сергей негромко бросил лодочнику:

- Здесь… - и осторожно спросил у Алёхина: - Не передумал?

В ответ тот промолчал, лишь снова улыбнулся да отрицательно мотнул головой.

- Скоро погружаться будем… - сообщил ему Сергей.

 За борт на тяжелой цепи упал якорь, и, покачиваясь на зыбистой ряби, шлюпка остановилась.

Виктор Николаевич, не напрягаясь эмоциями, сосредоточенно проследил за тем, как якорь, гремя цепью и разбивая на осколки свет в воде, уползал в глубины – неведомые, перламутровые.

Невольно вздрогнул… но не от волной вдруг накатившего страха, а от перебившего всё, нахлынувшего внутреннего возбуждения.

Уловил на себе прямой, оценивающий взгляд лодочника – улыбнулся ему, а Сергей, перебравшись с кормы, где сидел, ближе, заново проверил на нем снаряжение. Закрепил на его лице маску. И всё без слов. Тщательно и придирчиво.

И вот скоро, присев на борт спиной к воде и сгруппировавшись, пловцы приготовились к погружению.

Всё произошло столь внезапно-стремительно, что ни падения в воду, ни начала самого погружения Виктор Николаевич не заметил… пропустил… да и тех ожидаемых мгновений просто-напросто не запомнил, словно всё прошло помимо его самого – очнулся только от осязаемого осознания что плывет... плывёт легко и свободно…

Плывёт и плывёт огромной рыбиной, разгоняя с пути-дорожки разноцветную морскую живность.

Жадно вбирал пловец в себя открывавшиеся удивленному взору неведомые красоты зеленой глубины, а дух, расширяясь и расширяясь, казалось не выдержит восторженно-радостного буйства потоком нахлынувших эмоций - вот-вот ещё миг-другой и грудную клеть разорвёт в клочья…

Рядом плыл Сергей, уверенно державший курс в направлении, ведомом только ему одному, а вслед за ними плотным шлейфом тянулись серебристые пузырьки.

Они плыли по наклонной вниз, а сверху солнце, золотой секирой разрезая морскую гладь, пробивалось столбом света до дна, где угадывались остатки древнего поселения, как будто крапивой-сорняком кучно затянутые подводной, колыхающейся растительностью.

Сергей лучом мощного фонаря указал на них Алёхину, и тот утвердительным кивком головы подтвердил, что точно видит те руины.

Медленно… очень медленно проплывали они над тем, что хранило на дне следы древней истории.

С близкого расстояния увиделась вдруг статуя, мраморное тело которой зеленовато мерцало в безмерных глубинах.

Алёхин невольно вздрогнул, отгоняя от себя видение, но оно вовсе не было наваждением: каменная женщина со знакомым надменным лицом, цепляя пристальным взглядом, живо смотрела в упор беспощадно злыми глазами.

Внутри всё похолодело, сжалось от напряжения… Он растерялся, и в воспалённом мозгу беспорядочно заметалась убогая мысль: она-то зачем здесь?..

Сергей плыл чуть впереди, и Виктор Николаевич, испытывая слабость, жгутом охватившую стянутое гидрокостюмом тело, неуверенно рванул было в догон… но тут рыба… большая-большая рыба торпедой пронеслась мимо, метнулась в сторону, где высилась на постаменте зловещая статуя, и ударила её хвостом.

Мраморное изваяние на глазах обрушилось, рассыпавшись на мелкие осколки, которые вмиг унесло стремительным подводным течением.

Место, где только что зло скалилась каменная женщина, Сергей, подплывший ближе, осветил фонарем – там месте было тёмно и пусто.

«Наваждение…» - выдохнулось облегченно. Ушла помрачившая сознание безотрадность. В мускулы вернулись силы.

Сергей подождал Алёхина, взял его за руку и, ведя за собой, поплыл к гроту, темным провалом обозначившемуся у самого дна.

Провал в скальном нагромождении, освещенный мощным лучом, увиделся полукруглой пещеркой с остатками древнвих колонн.

Освещая путь, опытный аквалангист вплыл туда и, не выпуская чужую руку, втянул за собой Алёхина.

Проникнув в глубь ограниченного пространства, Виктор Николаевич сразу же догадался, что это и есть древняя церковь, тщательно охраняемая Сергеем, а тот медленно, метр за метром высвечивая мощным лучом затянутые подводными мхами стены в чешуйках разноцветной смальты, скоро изумленному взору и алтарь с мозаичным крестом на передней плите…

 ***

Виктор Николаевич очнулся от осторожного прикосновения: влажный шершавый собачий язык ткнулся в вялую руку, плетью лежавшей вдоль туловища.

 Легкий плеск волн подсказывал, что лежит на берегу. Широко распахнул глаза: над ним склонилось напряженно-тревожное лицо.

Алехин не помнил, когда и как очутился здесь, но, узнав Сергея, слабо улыбнулся. Прошептал благодарно:

- Спасибо…

Улыбнувшись и ему, Сергей поспешил вложить в ослабевшую руку плоский гладкий кругляк, который пальцы машинально сжали в кулак. Преодолевая усилия, Алехин поднял руку, чтобы разглядеть то, что теплом нежило ладонь.

Сердце ёкнуло: он держал отполированный веками и водами круглый черепок с четким контуром рыбки, а над головой небо – рукой подать. Чистое. Огромное. С медленно плывущим острым, как крыло ангела, облаком.

Взгляд поймал искрящееся золотом на угасающем солнце сияние: низкий солнечный луч зацепился за крест на высоком куполе храма, видимого вдалеке.

 С кроткой улыбкой счастливого человека, вбирая в себя распахнувшийся пред ним горний мир и прижимая древнюю иконку к ужатой восторгом груди, Алехин выдохнул на полувздохе:

- Господи!.. я - живой… живой… Господи! Верую!.. верую… помоги… помоги моему неверию…

 Ноябрь 2016 г.