Поваляться со столь желанной книжкой не пришлось. Словно кто-то подкарауливал, чтобы Анюшкин отошёл подальше и не смог услышать застрекотавший по подводящей к кордону из расположенного в километрах двадцати районного центра полевой дороге мотоцикл. Глеб пригнулся к окошку: кто? Ага, поспал, поел, в баньке попарился, хватит! Пора опять по горам бегать. Но теперь, в кроссовках, будет попроще. Всё то умница Семёнов предусмотрел. Опыт, опыт солдата. Глеб тихо приоткрыл дверь в абсолютно тёмные сени, и, вытянув вперёд руки, пошёл в направлении предполагаемого выхода. Домовой подкарауливал его на скамье с подбором самых звучных народных инструментов: столько вёдер, кастрюль и банок разом один Глеб свалить не мог! Потеряв от звона и грохота ориентацию, он потерял и волю к побегу. Присев в этой проклятой темноте на опустевшую скамью, просто слушал, как мотоцикл дострекотал до Анюшкиного дома и заглох. Кто-то с него слез, звучно высморкался и пошёл к сеням, сопровождаемый злобно заливистым лаем. На крылечке немного потоптался, словно приводя себя в порядок, но дверь дёрнул без предупреждающего стука. Со свету входящий сразу запнулся за жестяной звонкий подойник, который отлетев, углом точно разбил дефицитную в сельском хозяйстве трёхлитровую банку. Мат был соответствующим случаю.

- Здравствуйте. – Приподнявшись, тихо поприветствовал входящего Глеб, увидев в контровом свете пилотку и маленькие милицейские погоны.

- Кто здесь?! – Вверх поползла рука с большой резиновой дубинкой.

- Это … я. – Глеб запнулся, так как до сего момента разные люди передавали его из рук в руки, сопровождая хоть какими-то рекомендациями, и он, кажется, забыл свою московскую, на дорогу, легенду. – Давайте войдём, я потом здесь подберу.

- Так ты... А хозяин где? Анюшкин?

Примиряюще Глеб открыл дверь в избу, но милиционер первым не пошёл. «Привычки, однако, профессиональные». В комнате же он сразу прошагал к столу, грузно сел на скрипнувший стульчик, положил прямо на анюшкины бумаги дубинку и новенькую полевую офицерскую сумку. Не глядя на Глеба, расстегнул её, достал общую тетрадку, дешёвенькую ручку, опробовал и начал что-то писать. Глеб постояв, присел на вроде как теперь свою кровать и стал ждать.

- Я участковый, старший лейтенант Джумалиев. Ваша фамилия, имя, отчество. Год, место рождения. Прописка.

- Что-то случилось?

- Не тяни время! Ты документы терял?

- У меня их украли.

- Это мы ещё выясним. Имя!

- Мусаев Максуд...

Протокольные вопросы были на «вы», но комментировались на «ты». Перед Глебом сидел очень плотный, не то чтобы жирный, а именно какой-то очень тяжёлый, словно залитый до верха холодной водой, сорокалетний, среднего роста мужчина с давно стриженными сальными чёрными волосами. Тёмно-медное лицо с расширенными порами, с отёчными мешками под узкими, без блеска, светло-карими глазами, мокрая шея, окатистые плечи – всё излучало глухую, тугую неприязнь. Глеб, зачем-то внимательно рассматривая его короткие безволосые руки с полокоть закатанными рукавами гимнастёрки, толстые, обтянутые синими форменными брюками ляжки, тугую дубинку, ощущал, как его покидает сила земного притяжения. Словно кто-то подошёл сзади, приставил к затылку тоненький хоботок и стал его высасывать. Наступала не лёгкость, а именно опустошённость. Всё происходившее в комнатке с каждой минутой теряло цветность и звучность. Из каких-то запасников выжимались последние капли самосохранения, материализовавшиеся в воздухе через зазубренную легенду.

- Значит, вы наняли автомобиль на автовокзале? А фамилию шофёра, его номер запомнил? Почему нет? Не хочешь выдавать? Врёшь, гад!

- Вы не должны разговаривать в таком тоне...

- Кому не должен? Убийство висит, тут бригада работает. Тебя ищет.

- Я повторяю: шофёр довёз меня до мостика на Элекмонар. Я расплатился, и он вернулся назад в Бийск

- А где встретился убитый?

- Я не понимаю, о чём вы...

- Врёшь. Врёшь, москвичок сраный.

- Вы не должны разговаривать со мной в таком тоне...

- Мы всё равно твоего шофёра найдём. Он расскажет, всё расскажет.

- Ищите, я здесь причём?

- Я тебя сейчас в «нулёвку» заберу. До выяснения личности. Мне твоя бумажка о потере документов – только подтереться! Я её сейчас порву, и никто этого не узнает. Понял? Москвичок! Я на вас, столичных штучек, вдосталь посмотрел. Твари, вы думаете тут вам всё можно? Да, так? Всё?!

- О чём вы?..

- О любви к ближнему. Что ты христосиком прикидываешься? Терпишь? Ну, терпи, терпи. Я тебя всё равно до дна достану!

Джумалиев уже не писал. Он в напряжённой вытянутости приподнимался на полупальцы перед как же привставшим Глебом и брызгал ему в лицо слюной:

- Ты меня, что, испытываешь? Проверить меня хочешь? Да я тебя, всё равно, с этим убийством завяжу! Завяжу, гад! Ты у меня вшей на нарах покормишь! Тебя там сразу бакланы трахнут! Не смотри так! Не смотри! Вниз глаза!

Молчать в ответ было не трудно, наступившая обессиленность пропускала агрессию насквозь, не позволяя возмутиться ответно, поддаться на провокацию гневом. Даже если бы Джумалиев его сейчас ударил, ответить он бы ничем не смог. И это не от страха, а именно от полуобморочного безразличия к ситуации. Теперь было только два варианта развития сюжета: либо уже не могущий прекратить свою истерику участковый действительно увозил Глеба в «кутузку», и тогда смерть. Либо мента нужно было куда-то разрядить... Этот второй вариант и разыграл домовой.

Лежавшая на столе резиновая дубинка вдруг повернулась и покатилась к краю. Джумалиев обернулся вслед за удивлённым взглядом Глеба. Дубинка почти без звука упала на пол и исчезла под лежанкой Анюшкина. Предупредив ненавидящими глазами слишком покорного Глеба, Джумалиев повернулся к нему напряжённой спиной, широко шагнул к топчанчику, ещё раз оглянулся, присел боком и протянул руку под свисающее покрывало. Пошарил, и вдруг, тонко взвизгнув, выдернул руку и вскочил:

- Да что там?! Змея?

- У Анюшкина ужик ручной живёт.

- Ужик? Всё равно укусил. Может заражение быть, надо водки срочно выпить, она яд в крови разрушает. У тебя есть?

- Я тут два часа всего.

- Чёрт! И Анюшкин не пьёт. Надо домой ехать. Ты, что, змей не боишься?

- Не знаю. Я их близко, кроме как в зоопарке и не видел. Давайте, я вам дубинку достану.

Пока Джумалиев внимательно разглядывал свою ладонь у окна, Глеб наклонился, приподнял ткань, присмотрелся: змеи вроде не было, а дубинка лежала между пыльной кучей старой обуви и разобранной бензопилой. Он опасливо потянулся и быстро выдернул «демократизатор». Встал с увесистым куском литой чёрной резины и почувствовал, как разом в комнате изменились полюса силовой атмосферы. Посеревшее лицо мента, его дрожащая ладошка, опустившееся страхом брюхо, и – Глеб, через вес оружия снова обретавший собственные семьдесят восемь килограмм.

Джумалиев перевёл дух, принял левой рукой протянутую дубинку:

- Кажется, насквозь не прокусила, мозоль спасла. Жизнь-то деревенская – огород, дрова. Когда зарплаты по два-три месяца нет, иначе не проживёшь. Ты пойми, то, что я на тебя поднадавил, это не по злобе, это так надо. Это приём. Не выведешь человека из себя, он и не расколется. Пойдём-ка, выйдем-ка. Что-то тут затхло.

Он очень аккуратно уложил тетрадку и ручку по строго определённым местам, перебросил ремешок через плечо. Вскинул на другое дубинку и покосился под кровать:

- Пойдём, пойдём. На воздухе поговорим. Без протокола.

Они осторожно пробрались через тёмный тамбур с разбросанными вёдрами и банками, вышли на крыльцо. Сразу же подскочили собаки и залились подвывающим лаем.

- Слышишь, это они так только на человека. Лайки. Они на каждую дичь свой голос подают. В лесу всегда знаешь, кого собака нашла. Люблю я их, в них волк ещё не умер. А, ну, пошли вон! Пошли отсюда!

Собаки, ворча, расселись вдоль зарослей пышной крапивы, откуда, остря уши, продолжали неотрывно следить за чужими. Джумалиев мимо мотоцикла повернул к полевой дороге. Его страх проходил, и нужно было готовиться к новой атаке. Короткие толстые ноги в форменных брюках с лампасами, сандалии с красными носками. «Когда же красные носки в моде были? Точно, в семьдесят шестом. Тогда все блатные в них ходили, это у них называлось «ментов топтать». А теперь, вот, и менты сами их носят». На солнце круглое лицо участкового выглядело ещё болезненней: под узкими, опущенными уголками вниз глазками мешки резкими морщинами отчёркивались от одутловатых изъязвленных щёк, широкие губы синюшны – явно не работали почки. А ну, попей, поди-ка, с его.

- Значит, ты к Семёнову в гости приехал? Подлечиться травками? А шрам такой на лбу откуда?

- После аварии. Под «КАМАЗ» залетел.

- Пьяный, что ли?

- Нет, просто заснул за рулём.

- Значит, черепно-мозговая травма. Да, лечиться надо.

Кузнечики вокруг просто балдели. Чеша голенями о крылышки, в яркой короткой травке они страстно призывали к любви своих невидимых и неслышимых подружек. «Ко-мне-же-же-же-же!» - в несколько голосов звучало с каждого квадратного метра этой жилой, очень жилой площади. Над головами стремительно кружили, зависали и резко ныряли до земли мелкие зелёные и синие стрекозки, а через дорогу, справа налево по ветру в долину, торопливо дёргая крыльями, беспрерывно летели белые бабочки.

- Это вот правильно, что ты сюда приехал. Здесь, на Алтае, самая у Земли сила. Отсюда всё начиналось, это я про человечество! Отсюда и арии, и монголы, и тюрки. Тут, умные люди говорят, оно и кончится. И всякая трава здесь полезна. Только знать бы, какая от чего... Я Семёнова уважаю, он сильный человек. Сумел себя поставить. Только тебя не пойму: почему ты от его цветничка отказался? А?

Джумалиев положил руку Глебу на левое плечо, больно сжал сустав пальцами и заглянул в лицо:

- Или ты девочек не любишь?

Из щелей его глазок опять потекло холодное давление, но Глеб уже чувствовал собственную силу. Сам сощурился. От глаз до глаз – двадцать сантиметров плазмы.

- Я бы на твоём месте бы там и лечился.

Рука Джумалиева поползла вниз, прощупала бицепс, спустилась к запястью:

- Там такие пышечки. Сильные. Крепкие.

Глеб свободной правой отвёл ему большой палец и слегка вывернул кисть. Джумалиев поморщился, спрятал руку за спину.

- А вот я всегда от молоденьких тащусь. Люблю-с! И всегда чтобы силой. Чтоб чуток поборолась, побарахталась. Я тогда сам молодею. Лет двадцать назад мы в Казахстане жили, с матерью, а там сосланные немцы рядом. Так я всех этих немочек перепортил. Один! Ха-ха! Здоровье, браток, это самое главное. Ничего, не горюй, подлечит тебя Семёнов, поставит на ноги, так сказать. Тоже сможешь. Ох, меня тогда, по молодости, и били ж пару раз! Смотри: половины зубов теперь нету.

Он задрал пальцем верхнюю губу: по бокам в два ряда сверкнули коронки из нержавейки. Вдруг Джумалиев повернул назад к кордону. Резко, крутанув от плеча, выбросил вперёд дубинку и сбил высокий, уже сухой, с поблекшими фиолетовыми цветками репейник.

- Ты-то сам вроде не каратист. Откуда Семёнова знаешь?

- У меня брат президент Ассоциации.

- Ох, ты! Я и смотрю, что ты парень не прост. И здесь не зря. На священном-то месте. Только учти: вот – начало тайги, а вот – начало дороги. И, чтобы у меня на участке больше трупов не было, не ходи за речку. Чтобы течением ко мне в Чемал тебя не принесло. Там у нас плотина красоты необыкновенной. И все тела там всплывают.

Неожиданно остановившись, Джумалиев даже потянулся, всматриваясь в поросшую соснячком и берёзками долинку. Через секунду и Глеб тоже услышал гудящую где-то легковушку. Участковый подобрался, лицо перестало быть наигранно радушным. Обильно пыля, из-за леска лихо выскочила и запрыгала белая «нива». У Джумалиева напряглись, заиграли желваки, пальцы нервно заперебирали пуговицы на груди гимнастёрки. Глеб боковым зрением внимательно следил за ним: если Джумалиев зажался, то ему-то уж точно любой новый человек мог принести последнюю новость. Надеяться, что «моя милиция меня бережёт» отучили с детства, да у мента ничего, кроме дубинки с собой не было. А даже если б и был «макаров», то стал бы он пулять из него в «систему». «Нива», сбросила скорость и подъезжала к ним, уже почти не пыля. В машине сидел только шофёр. Глеб вытер о брюки взмокшие ладони и снова покосился на участкового. Тот, тоже увидев одинокую фигурку, облегчённо обмяк. Более того, он сдвинул на затылок свою офицерскую, обшитую кантиком пилотку с огромным блестящим орлом, оправил брюки и подбоченился. Значит, можно не бояться. По крайней мере, быстрой и красивой кончины на фоне бесстрастных гор. «Нива» медленно прокатила мимо, за рулём сидела молодая женщина в красной бейсболке. Она даже не посмотрела на стоящих на обочине, а сразу провела машину к навесу-веранде. Но там её со всех сторон с бешеным лаем окружили собаки. Значит, гостья здесь бывала не часто. Джумалиев ухмыльнулся, и, по-морскому раскачиваясь, пошёл к машине. За ним, не отставая, Глеб.

Шагов за десять Джумалиев опять пару раз рявкнул на лаек, и они, огрызаясь, отступили к своей крапиве.

После этого дверца открылась и на землю спрыгнула невысокая худенькая блондинка в светлом джинсовом костюме. Между участковым и приехавшей несколько секунд шла молчаливая дуэль-перегляд. Так что первым поздоровался Глеб. Молодая женщина чуть кивнула ему:

- Да, да. Здравствуйте! – И снова холодно уставилась на Джумалиева. Тот не выдержал, запаясничал:

- Какие люди! И без охраны! Да сегодня просто день свиданий! Но я тут первый.

- А ты всегда успеваешь двери открыть. В предчувствии.

- Профессия такая – упреждать. Это вы по факту работаете.

- У нас свои принципы: оставить чисто.

- И когда мы с тобой, Светочка, посотрудничаем? Ты же знаешь, как я чистых люблю.

- Джума. Ну что ты перед посторонним стараешься? Он же не знает, что ты только так, языком, а на самом деле баб боишься.

- Ты бы только попробовала. – Вздохнул он.

- Ладно, давай закончим. Ты здесь что делаешь?

- Работу. Свою нудную ментовскую работу.

- И много ещё?

- Ты меня до дому подвезёшь?

- Пешочком. Или ты на колёсах?

- Светочка! Да ради такого всё выброшу!

- Заканчивай. И работу тоже заканчивай. Я сейчас этого молодого человека с собой забираю. Так что, прости!

Глеб никак не мог определить, что за барышня? Уж очень бойкая. Тоненькая фигурка, лицо без грима. Кольца нет, на запястье серебряная витая змейка. Куда это она его забирать собралась? Лет тридцать с небольшим, волосы не настоящие, отбелены. Бейсболка по-дурацки красная, и козырёк как нос пингвина.

- Так ты его что же, допрашивать будешь? – Джумалиев вдруг стал строг.

- Побеседуем.

- Учти, он у меня на заметке. Пока шофёра не найдём, с него спрос! Он и бумагу-то подписал о невыезде.

Джумалиев, забывший закончить протокол, врал. Чтобы мент, да так лопухнулся? Или он и не собирался оформлять документы, или по ходу их общения сделал какие-то новые для себя выводы. Глеб быстро прокинул в голове весь ход их «беседы» – бесполезно, он не знал, от чего отталкиваться, чтобы оценить к чему они пришли.

- Вы что-то забыли? Я вас жду. – Светлана смотрела в упор.

- Извините, конечно. Но это вы забыли представиться.

- Ну, Джума, и как мне теперь после твоей фамильярности себя назвать?

Джумалиев с трудом выдавил из себя полуулыбку:

- Поезжай. Она прокурор нашего района.

Так-так. Это походило на начало новых приключений. А от старых-то прошло только двое суток. Если так продолжится хотя бы с неделю, способность выделять адреналин у него кончится раньше, чем способность размышлять о страданиях в своей судьбе. И он станет Буддой. Или бодхисатвой, на худой конец.

- Но мне нужно было бы дождаться хозяина.

- Анюшкина? Он всё поймёт. – Светлана широким жестом сняла свою кепку, встряхнула остриженные по плечи белые с тёмными корнями у пробора волосы. Подошла к веранде и повесила её на ухо идола с Пасхи. О, как эффектно! Ну, очень местная примадонна.

Едва Глеб захлопнул дверь, «Нива» рывком пошла на разворот. От неожиданности он навалился ей на плечо. Краем глаза поймал таким же краем выраженное задиристое удовольствие. Ну-ну. На всякий случай сильнее вжался в спинку. Светлана вела машину не то, чтобы неумело, нет, просто как-то не щадя. Не сбавляя газа, она слетала в ямки, заставляла выпрыгивать на гребнях подъёмов. Слишком резво взяли вброд крохотную речушку: брызги высокими веерами раскрылись по сторонам. Жаль, что не залили двигатель. Очень жаль...

Полевая дорога слилась с более наезженной. Они как по тоннелю с полчаса ехали по плотному ничем непримечательному лесу, как вдруг внизу справа, прямо под обочиной разверзлась глубокая ступенчатая пропасть. Светлана, опять не сбрасывая газ, заложила резкий поворот. Узкое, тёмно-заросшее частым ельником ущелье над довольно крупной рекой, плескавшейся в его сумрачной щели. Красота-то! Сколько уже видел, а тут все новое и новое. Острые тонкие ели с плотно усыпанными шишками верхушками – синие, словно из детской книжки, а по-над обрывом вдоль края дороги граненые обломки зелено-голубых базальтовых скал изукрашенные разноцветными мхами. По противоположному заречному склону в отрытой осыпи – цепь таинственно чернеющих пещер... Чуть помедленней бы, кони! Но кони попались привередливые до …. Глеб усилием заставил себя не смотреть в окна. Внутри салона всё было как-то по-женски: пластмассовые цветочки вокруг зеркала, газовые шторочки на задних окнах, блестящая наклейка «Не курим!», чистые белые подголовники. Машина не казённая. Он покосился на худую загорелую руку с длинными пальцами – ногти острижены.

Светлана всю дорогу молчала. Играла? Чтобы он первым запросил о пророчестве: «а что там, там за поворотом»? Да, ему тревожно. И, конечно же, он очень хотел бы расспросить эту провинциальную сивиллу о неизбежном, но... Но он уже поддался условиям её игры. Он же москвич, между прочим. Это вам почти титул, а не кот чихнул, милочка...

Короткобазовая «Нива» заскакала по ухабам когда-то промытого ручьями гравия. Глеб выразительно поморщился. Светлана ударила по тормозам, машину занесло, развернуло поперёк дороги. Движок заглох, и их наполовину стянуло за крутую обочину. Ну-ну! Теперь уже он открыто наслаждался её беспомощностью. Ну-ну!..

Рывком включив пониженную, она ударила по педали. Машина, взревя, медленно выбралась из кювета, вывернула на середину.

- Если вам страшно, можете сесть за руль.

Это была откровенно детская обида – надо же, столько красивых лихих километров рассыпались на каких-то кочках! Стоило ли столько рисковать, чтобы потом вот так нелепо потерять превосходство? И Глеб поспешил на выручку:

- Послушайте, давайте просто: что вам надо мне доказать? Я и так здесь никто. Меня и так любой здесь может безнаказанно унижать, вытирать о меня ноги. Каждый поросёнок смеет мне тыкать, хлопать по плечу. Да просто вымогать последние деньги! И всё потому, что я потерял: да не потерял, а у меня украли, и даже не украли, а ограбили, отняли документы! Я попадаю в одну за другой идиотские ситуации, и в ваших милых палестинах уже каждая бабка знает, что меня хотят убить за то, что я даже не собираюсь делать! А теперь ещё вы пытаетесь реализовать свои комплексы местечковой дивы! За что? Зачем? Я уже давно на всё согласен. Да, я в полном дерьме, я никто! Даже больше того, раз хотите, то слушайте: «ты на свете всех милее, всех прекрасней и белее»! И что мне ещё признать? Что?!

- А вот бить по панели не надо. Мне, между прочим, от вас тоже не много нужно. Меня просто попросил один человек помочь вам. Человек, которому я не могу отказать. И мне всё равно, что вы там пережили, что там вас заставляет терпеть похлопывания по плечу. Если вам кто-то угрожал убийством, можете подать заявление в установленном законом порядке. А не устраивать истерик.

Статус-кво был восстановлен, она опять почувствовала своё превосходство.

- Простите. Сорвался. Очень ваш участковый меня вымотал.

- Он – да, мразь. Такой достанет.

Машина мягко стронулась.

- Мне кошка дорогу перебежала. А хвост у неё длинный-длинный.

- Что ж вы спиной дорогу не перешли?

- Спешил очень.

Она впервые посмотрела на него без вызова. Просто молча спросила «почему».

- Спешил к телефону. И точно: друг у меня в Красноярске пропал. До сих пор не знаю, что с ним. Там мать одна.

Она опять внимательно посмотрела ему в профиль. И это было уже приятно.

- Тогда мы прямо сейчас к почте проедем. И вы позвоните.

- У меня деньги в пиджаке у Анюшкина остались.

- Какие проблемы? Отдадите, если не сбежите от Джумы.

Позвонить – эт было бы здорово. Очень. И потом тоже неплохо было бы сбежать. Но документы! И эти анкетные данные у участкового. Для кого они? Скорее всего, для пастушков с автоматами... Плохо сие или не плохо? Теперь охотники могли и смениться – чемодан-то утерян... Хоть в Москву возвращайся.

Они неспешно въехали в Райцентр, треугольником сжатый прозрачной речкой, вдоль которой шла дорога с кордона, белесой Катунью и могучим, эффектно осыпающимся хребтом. Множество домов, домищ и домиков тонуло в садах, высокие заборы с острыми зубцами и пропущенной поверху колючей проволокой достаточно характеризовали взаимоотношения местных жителей. А для непсихологов на калитках висели крупные таблички: «Осторожно, злая собака». По часто выщербленному асфальту главной улицы они проскочили несколько госучреждений, свернули на узкую боковую. Осторожно проехали один поворот, второй. Снова свернули и оказались около выкрашенного зелёным большого деревянного дома под бело-голубой вывеской «Почта. Телефон. Телеграф». На высоченном с портиком крыльце балдела подвыпившая молодёжь. При виде белой «Нивы» ребята присмирели, по-видимому, хорошо зная её хозяйку, и чуток потоптавшись, на всякий случай свалили.

Светлана первой вошла в ярко освещённое неонами низкое помещение с антикварно-деревянными телефонными кабинами, с огромной картой ещё толстопузого СССР, с длинным исцарапанным столом и посылочными весами на затёртой стойке. Громко поздоровалась с «девочками». Ей заискивающе заулыбались, засюсюкали. Глеб заполнил заявку, сунул в окошечко. За ним следили изо всех щелей, а особенно после того, как она за него заплатила. Ничего... Он медленно-медленно просмотрел образцы оформления бланков, уговоры сыграть в лотерею... Ещё оставались списки услуг страховых компаний, когда наконец-то из окошка закричали: «Красноярск? Во вторую кабинку!»

- Алло! Евгения Корниловна? Алло! Евгения Корниловна!

Там, в сказочной дали что-то хрустело и хрипело, но голоса не было. Глеб чуть не выпрыгнул из кабинки:

- Ничего не слышно! Не соединилось!

И сновав трубку:

- Алло! Алло! Евгения Корниловна! Алло!

Вдруг прямо в ухо кольнул старушечий писк:

- Кто это? Кто?

- Это Глеб! Глеб! А где Евгения Корниловна?!

- Какой Глеб? Евгеши нет дома.

- А где она?

- А кто это?

- Глеб. Друг Володи.

- Друг? А Володя в больнице. И Евгеша у него.

- Володя жив!

- В больнице, в больнице он. И Евгеши нет. Попозже звони.

Вредная бабка положила трубку, но это было теперь не важно. Совершенно не важно. Володя нашёлся! Фу, хоть в одном месте просветлело. Глеб в восторженном настроении на глазах у «девочек» с изысканным полупоклоном поцеловал ручку Светлане. И даже не заметил, как она вздрогнула.

- У вас всё обошлось? – Она нажала на «вас».

- Я на небе. И это из-за вас! Чем мне отблагодарить? Желайте!

Они спускались по ступеням, а в окне торчали любопытные. Светлана села в машину, задумчиво смотрела сквозь стекло на Глеба, забыв открыть ему дверцу, а он стоял, улыбаясь, тоже забыв её об этом попросить. Она поморщилась своим тайным мыслям, рывком дёрнула задвижку: садитесь скорее.

- Так чем же отблагодарить?

- Поужинайте у меня.

- Это вы хотите ещё больше подавить меня своей щедростью?

- Нет. Просто в глуши престижно принимать московских гостей.

После такого стоило прикусить язык. Собственно говоря, кого касались его радости и беды? Она просто исполняет чужую просьбу. Стоп! Чью? Семенова? Ну, да, конечно его. Не надо больше загадок. Они опять вывернули на главную улицу. Проехали строящийся деревянный храм. Глеб, оглядываясь, свернул шею, но не смог ничего толком рассмотреть: рабочие поднимали леса, но купола еще нет.

Когда село почти кончилось, Катунь вдруг разлилась, выгибаясь на бликующем перекатами повороте, под далёким навесным мостом... Здесь, на отшибе, стояло пять-шесть новостроенных домов. Дорогих домов. По местным понятиям – очень.

Громко шурша по неукатанной ещё щебёнке машина поднялась к железным воротам двухэтажного особняка. Огромная, не менее гектара, усадьба начинаясь густым ухоженным яблоневым садом, потом делилась множеством грядок и уходила вверх к поросшему смешенным лесом склону невысокой горки замкнутой деревянной изгородью, внутри которой вольно паслась белая лошадь.

- Там, с горы, зимой к нам во двор дикие козы забегают – со стожка пощипать, так я одну так прямо с крыльца убила...

Первый этаж, по-видимому, был кирпичным, но обложен диким коричневым камнем, а второй, деревянный, во всю свою ширину выдавался вперёд крытым и заросшим виноградником балконом с видом на поворот Катуни. Слева соседничал дом поменьше, тоже обсаженный цветами и с таким же яблоневым садом. Справа кто-то ещё строился: «Вот, сосед не успел. Так торопился, торопился... Это его три дня назад убили... Утром сегодня были похороны»... У Глеба затянуло желваки: как судьба водит вокруг да около.

Из окна на них уже смотрели старая и малая головы. А из сада, по выложенной бетонными плитками меж плотно цветущих и пахнущих розовых кустов дорожке навстречу им важно шествовал худенький мальчик лет восьми с капроновым красным ведёрком. «Это мой Санька». Санька с мрачноватым достоинством поздоровался и вошёл за ними в дом.

- А вот и мамочка приехала! А ты плакал. Вот она – иди к ней!

Высокая пожилая женщина в бежевом тёплом халате, недоуменно кося глазом на Глеба, протянула Светлане розово-пухлого, сосущего сразу обе свои ручонки малыша. Глеб, поймав её взгляд, попытался сам непредвзято посмотреть на себя со стороны: застиранный солдатский камуфляж, белые растрескавшиеся кроссовки, не брит два дня. С его-то татарской растительностью! Поэтому поклонился очень вежливо.

- Ах, ты мой хороший. Соскучился? Ну, сейчас, сейчас.

- Мама! – Обратилась Светлана к всё ещё косящейся на Глеба старухе. – Ты нам обед на большой стол подай. Страшно голодны, весь день на колёсах. Сначала на похоронах была, потом вот товарища по всему району искала. Познакомьтесь: Глеб, московский гость!

Прозвучало смачно, как подзатыльник. Глеб ещё раз строго поклонился, а бабка немного оттаяла. Она мелко закивала, что-то быстро стала выговаривать Саньке, и, уйдя на невидимую кухню, кричать оттуда на невидимых же помощников – и дело явно запахло.

- Это мой младшенький. Нам уже годик.

На Глеба из-за маминого плеча пучились ещё ничем непуганые глазёнки.

- У меня только одна. – Пожаловался он.

- А нас вот уже много. Правда же, много?

«Большой» стол стоял в большой же, чуть темноватой из-за близких к окнам деревьев комнате. В принципе, это была добротно, хотя и эклектично, обставленная разномастной мебелью гостиная, с крутой, украшенной фрагментами «русской» резьбы, лестницей наверх, с угловым высоким камином красного глазурированного кирпича, сталинскими кабинетными часами в простенке и белой чешской люстрой с вентилятором... Глеб чувствовал себя одиноко и неуютно, когда его, посадив скраю, покинули одного не меньше чем на двадцать минут. Вряд ли Светлана хотела что-то ещё дожимать – ещё на почте стало понятно, что она здесь Хозяйка Медной горы. А он и не возражает. Ему-то что? Он, главное, позвонил и успокоился. Ещё бы с водилой раньше следственной группы встретиться, чтоб молчал. Тогда, возможно, за ними и охоту закончат... Перед носом стояло четыре блюда с салатами и порезанный хлеб. Есть хотелось просто ужасно, и если бы хоть малюсенькая уверенность, что кто-то откуда-то за ним не наблюдает, то Глеб не выдержал бы искушения «тайноедением»... Ага, и правда, с лестницы, кувыркаясь, покатился игрушечный танк. За ним спустился обескураженный разведчик Санька. У танка отвалилась башня. Глеб протянул руку, и Санька угрюмо и покорно подал игрушку. Пришлось немного повозиться, прежде чем башня вошла в свою резьбу. Но, зато они примирились и вежливо обсуждали достоинства международной военной техники, когда вошла Светлана.

Ну-ну. Для него постарались, и это стоило оценить. Привсбитая причёска, немного грима, лёгкое сиреневое крепдешиновое платье. «А так-то она ничего, только передние зубки немного портят». Светлана держала в руках стопку тарелок из сервиза «для гостей». Следом шествовали её мать с полной сладко дымящей жаровней и дед-отец с малышом и бутылкой вина. Глеб встал и принял бой.

Его рассказы стоили ужина. Под собственного копчения ветчину, под оленье жаркое и всевозможные виды мясных и нет салатов, под тончайший хрустящий картофель в гусином жиру и с ярчайшим «хренодёром», можно было с увлечением рассказывать про университет и про интернет, про закулисье Большого и про выпендрёж Табакова-младшего. Коронкой же, на десерт из пышного пирога с грушево-крыжовниковой начинкой, облитого брусничным желе, стало повествование о том, как они с Прохановым устраивали Хасбулатову и Руцкому встречу с русской творческой интеллигенцией, о существовании каковой те даже и не догадывались.

Родители были убиты наповал. Светлана могла торжествовать: уж на неделю теперь они обязаны быть абсолютно послушными. Провожали его «по уму», завернув с собой «для вашего Анюшкина» что-то ещё тёплое. Маленькое солнце садилось в далёкой, дымящейся туманом, межгорной седловинке, и настроение было предвечерне эйфорическим. Выпустив на свет частичку своего прошлого, Глеб уже не чувствовал себя беспаспортным бродягой в чужой одежде, теперь ему и самому хотелось оказывать покровительство, выслушивать исповеди и выносить вердикты. В машине было душно, они разом опустили стёкла. «Нет, она действительно ничего. А, кстати, кто и где её мужик? На сколько же тянет такой домик? И... лошадь? Так, так, так, парень, не надо забываться. Не так уж ты ещё и жив, Чингачгук».

Развернувшись, они скатились на большую дорогу и вновь въехали в посёлок. Навстречу шло стадо. Чёрно-пёстрые коровы, тяжело и осторожно переставляя ноги, своей неспешностью перегородили всю улицу. Где-то выкрикивали клички своих любимиц хозяйки, невидимо лаяли собачонки и устрашающе хлопал бичом пастух. Но коровы не спешили, переисполненные сознания исполненного долга: они несли молоко.

Наконец Светлана поддала, и «Нива» опять запрыгала мимо базарчика с задиристым киоском «Санта Барбара», мимо недостроенного храма, Администрации с двумя повисшими флагами, каких-то ещё казённых домов и выскочила на окраину.

Но здесь они почему-то повернули не в другую сторону. И Глебу вспомнилась история его друга-художника, который в Таймырском посёлке отбил у бичей в магазине одного чукчу, а потом целый месяц его водили по гостям, где он за обильными обедами, под аплодисменты неразличимых родственников, рассказывал и рассказывал на бис историю своего героического поступка. Светлана усмехнулась, но продолжала молчать. Так куда же она его везла?

Дорога по широкому мостку пересекла разбившуюся в рукава речушку. «Чемал» – успел прочитать он название и увидел, как речка становится озером. Превращается в озеро.

Вытянутый, почти правильный эллипс был идеально гладок. И, как самое совершенное зеркало, эллипс точно – до крошечной чёрной точки далёкого орла – повторял розовое вечереющее небо с подкрашенными светлым фиолетом подбрюшьями облаков. Только одно из этих облаков, перевалив ближнюю, уже затенённую до синевы, вершину, было абсолютно белым.

Машина медленно подкатила к воде, двигатель замолк. В наступившей тишине слышался глухой шум, не похожий на уже привычное речное журчание. Они вышли. Отсюда, немного сверху, в хрустальной десятиметровой глубине метров на десять высвечивались острые, неокатанные камни. Чистота. И смерть: ледяная вода была космически пуста... В любой среднерусской луже уже через пару дней заводится хоть какая-либо живность. А здесь стерильно... От этой неживой красоты защемило в груди, пропала игривость. Глеб вновь вопросительно посмотрел на Светлану: зачем они здесь? И что дальше? Она, вытянувшись на полупальцах, жадно что-то искала глазами.

- Вон, вон она.

На противоположном берегу в притемнённости сосен стояла, опустив голову, белая кобылица, точно такая же, как и Светланина. К ней откуда-то неслышно подбежал рыженький жеребёнок и ткнул мордочкой в вымя. Присосался, замахал хвостиком.

- Теперь можно.

По самой кромке мелко-каменистого берега она пошла на близящийся шум. Поспешая за ней, Глеб наконец понял – плотина. Озеро было рукотворным: впереди, у обреза идеально гладкой воды возвышались две квадратные башенки, а между ними латаное-перелатаное железное ограждение. Шум нарастал с каждым шагом, и когда они взошли на саму плотину, разговаривать уже было невозможно. Но и не нужно. За спиной мёртвело озеро, а перед ними рождалась новая река. Четыре мощные струи почти отвесно падали в узкую горловину между круто сошедшимися утёсами. Там, внизу, они на мгновение затихали, чтобы чуть дальше вдруг взорваться бешеными водоворотами в пузырящихся пенных шапках. Туго заплетённая, бутылочно-зелёная река, дрожа и подрагивая, вырывалась за поворот, где врезалась в белёсую муть Катуни и долго-долго текла вдоль вечера, не смешивалась с ней.

На середине плотины Светлана остановилась, медленно-медленно огляделась по сторонам. Опустилась на колени и жестом то же повелела сделать и ему. Глеб покорно встал рядом. Она прямо в своём лёгком платьице легла на край, так, что лицо её с ниспадающими волосами свешалось над водопадом. Глеб тоже лёг. Покосился: она расширенными глазами смотрела в уносящийся из-под неё поток. Губы сжаты, не дышит. Он повернулся вниз: и сам задохнулся...

Высота и так всегда толкает человека в полёт. И так, стоять на краю пропасти или крыши тяжело – очень хочется оттолкнуться и полететь. Туда…

А здесь вода вдруг вынесла, через глаза вырвала сознание, а шум заглушил волю. Как можно было удержаться? Глеб полетел вниз.

Он вошёл в воду и, в словно зелено мерцающем жидком стекле, медленно опустился ко дну. Здесь, в глубине под водопадом, захваченный струями свет, сдавленный жуткой силой, превращался в хаотично плавающие отдельные линзы-ледышки. Мелкими летающими тарелочками, они кружили и подрагивали, а в ответ искрами слюдинок отблёскивали чёрные камни. Всё множество кипящих пузырьков оставалось наверху, образуя по всей поверхности плотно-матовый, часто дышащий свод. Глеб некоторое время лежал на дне и просто смотрел на этот жемчужно переливающийся потолок, на блуждающие линзы света, на помаргивающие искры нависающих сбоку камней. Вдруг он вспомнил – кто он, и стремительно рванулся назад, назад, через эту плотную кипящую пузырьковую массу. Пробив её, он высоко вынырнул, взглянул вверх и ужаснулся: оттуда, из невозможного высока, на него широко раскрытыми мёртвыми глазами смотрело его лицо! Это был он! Там, на плотине, он лежал и стеклянно глядел на него! В ужасе вновь опустился ко дну. Прижавшись к камням, подождал, пока отпустит ужас, и, резко оттолкнувшись от дна своим длинным змеиным телом, поплыл в устье. Мягко и сильно изгибаясь, он плыл туда, где оживлённая захваченным при падении светом прозрачная река вливалась в мутно-слепой ужас Катуни. Под ним стремительной стрелой пронеслась тёмная тень. Такая же сильная и длинная змея обогнала его и вдруг завилась огромной напряженной пружиной. Она закрывала выход, она не пускала его туда, где в плотной мути жил огромный негнущийся Полоз, пожиравший всех больших и маленьких змеек, приплывающих из вливающихся в Катунь речек и ручейков. Она не пускала. Он развернулся вверх брюхом и двинулся назад к водопаду...

- Вернись. Вернись, родной мой. Встань.

Голос звенел, звенел, свиваясь и уходя вверх. Тонкий, ускользающий голос.

- Ну, как? – Светлана склонилась над ним и кричала через гул.

Глеб привстал на колени. Сильно качнуло. Стоять! В голове гулял звон, но этот звон не был связан с шумом плотины. Ещё мутным, чуть двоящимся взглядом он пытался разгадать эту стоявшую перед ним худенькую колдунью. Она совсем замёрзла, в своём легоньком, промокшем от мелких брызг крепдешине с просвечивающимся лифчиком. Скрестив руки в мурашках, обняв себя за плечи, и, опять мимо него, Светлана, не мигая, смотрела на прикасающееся к горному срезу солнце.

- Пойдём в машину. Мне холодно.

И они вновь шли вдоль окончательно потемневшей глади озера, в которой с того края тонула чёрная гора, а среди черни сосен, опустив голову, стояла сиреневая кобылица. К ней откуда-то подбежал жеребёнок и ткнул мордочкой в вымя...

В машине Светлана натянула на себя джинсовую куртку. У неё даже на щеках были мурашки. Завела двигатель, потом включила печку. Вентилятор дико заверещал, возвращая всё в реальность. Но, нет, Глеб теперь не собирался ни фанфаронить, ни кокетничать. Какие, на фиг, могут быть игры с этакой силой! Он теперь просто ждал объяснений, или даже нет – инструкций дальнейшего поведения. Если таким языком говорят опростоволосившиеся иваны-царевичи.

- Что? Поедем за моей кепкой?

- Как скажете.

- Сейчас отойду. И тронемся. – Помолчала, подрагивая губами и часто смаргивая. – Нет, давай здесь.

Она вышла, странно посмотрела на Глеба. Он согласно выбрался наружу. Светлана открыла багажник и потащила оттуда достаточно тяжёлый, белый пластиковый пакет, при виде которого у него в груди ёкнуло.

- Узнаёшь?

Он даже не обратил внимания на «ты». Задрожавшими непослушными пальцами стал отрывать скотч. Ну! Вот они, его тексты, документы, письма, записи очевидцев и копии листовок, приказов, телефонограмм – всё, всё цело! Светлана, вы чудо! Вы... какое же ты чудо! После Красноярска, это... нет, после плотины... опять он что-то не так. Но откуда?

- Котов прислал. У него стукач среди вокзальных бичей. Те чемодан дорогой нашли. Наверное, твой водитель со страху выкинул, а бичи нашли. Вещи поделили. А это бросили. Котовский ссученный догадался, что надо на всякий случай хозяину отдать. За две пачки «Примы». Котов посмотрел, почитал и позвонил мне. А сегодня вот и оказия прибыла. Что, так ценно?

- Два года жизни. Не моей – сотен, тысяч. Я так, исполнитель, пешка только... Но я и не верил, что пропадут!

- Да, а то как же: «рукописи не горят».

- Это сатана сказал... А он всегда врёт. Но я верил, верил, это же не моё. Не моё.

- Поехали, что ли? Или ты тут останешься?

Только в дороге до Глеба стало доходить. Кажется, он идиот. Внимательно посмотрел на Светлану: обижена, губы ниточкой. Отгрызёт, пока доедет. Он ей спасибо-то хоть сказал или забыл?

- Светлана, ты мне не о том начала, было, говорить. Я про другое хотел узнать. Там, у водопада, что со мной? Я сознание терял?

Она всё грызла губу. «Так вот Лялька обижается». Жутко захотелось обнять её, вдруг прижать к себе, лицом в грудь, чтоб задохнулась. Фея. Да, она – фея. А он пень. И как он петушился, когда она в кювет вылетела. А ведь уже тогда она его от Джумы спасла. Дурак, какой же неблагодарный свинья! Нет, свин. Это всё равно. Ну? А что теперь? Обнять или не обнять? Он долго, очень долго смотрел на неё. Так да или нет? Только как же змея?

- Что там было?.. Прости меня...

Она притормозила. Откинулась назад.

Обнять или не обнять? Ну!

Светлана заглушила двигатель, и сразу со всех сторон запели цикады, а из-за приспущенного стекла горько пахнуло остывающими от дневного солнца полынью и хвощами. Темнота, только фосфорные цифры: «22-07». О лобовое стекло застучала, заколотилась мохнатая ночная бабочка. «Обниму. Сейчас обниму». Она поискала в нагрудном кармане и протянула ему часы. Его часы.

- Это ты у Котова на столе как подарок оставил? Так он не берёт.

- У меня просто ничего другого не было. Я ж просто так, от души. Не как взятку.

- Я тебе верю. Хотя сама взятки беру. Понял, ты, я – б-е-р-у!

- Это не моё дело.

- Нет, твоё.

- Не понял? Говори.

- Твоё. Там, на водопаде, мы были рядом. Теперь тоже не понял? Мы были рядом, мы были вместе, мы были одно. Не понял? Ты опять ничего не понял? Ты... Ты! И не понял?!

Она колотила его маленькими кулачками по плечу. Колотила и рыдала.

- Как ты не понял? Мы с тобой – одно! Мы – одной крови!

Она спрятала своё некрасивое сейчас, жалкое личико в ладошки и рыдала на руле, по-щенячьи тоненько подвывая. Что было делать? Что? Надо бы обнять, но... теперь уже по другому поводу. По-отечески, что ли?.. Блин! Глеб выскочил из машины, хлопнул дверкой и пошёл вперёд по дороге. Ну, нельзя, нельзя же так! То она его давила, а он отжимался. То, когда он сломался, стала вдруг требовать утешения к самой себе. Так нельзя! У него крыша не железная! Что она от него вообще хочет? Он и так уже в полном восторге – да, да! Такой он ещё не встречал! Да! Не встречал... Ну, и что она этим добилась? Чего?.. Полный привет! Только этого ему сейчас и не хватало. Только вот этого. Дурдом, как вот теперь жить? После вот таких признаний? Как жить? Глеб обиженно смотрел на крупную жирную звезду. Кто там живёт? Маленькие красные человечки? Хорошо же им, без эмоций-то. Повернулся и пошагал обратно.

Светлана уже успокоилась, даже причесалась. Губы только чуток мимо подкрасила. Как только он сел, она завела двигатель, включила дальний. И сразу они опять остались очень вдвоём. Может, всё таки обнять?

- Глеб, ты пойми. Прошу тебя, пойми: если люди, как мы, одной крови, то есть одной души, то выше этого уже ничего нет. Ничего. Ты это пойми! А вот Котов этого не понял. И просто влюбился в меня. А это же совсем не то. Не то... Он только всё испортил, всё потерял... Вот, сейчас с женой развёлся, и опять ко мне просится. Зачем?.. Ты-то понимаешь? Понимаешь: мне – этого – не надо. Вот я тебе сегодня своё самое сокровенное показала. Это всё, что я тебе могу дать. Всё.

Вот дурак-то: обнять – не обнять?! Вот идиот!