***

Пререкается солнце с дождём.

Впрочем, это всё та же влюбленность:

Только тешатся эти вдвоём,

Только плачут, от ссоры опомнясь.

Дождь бузил и гремел — ни к чему!

Расцелованный в лоб и в макушку,

Он от слёз сиганул в бузину,

Он зарылся в нее, как в подушку.

Он рыдал и смеялся подчас,

Он немел, задыхаясь от муки,

Он с отечных корней брызгал грязь

На зелёные платья и руки.

Он качался в бузинных ветвях,

Глянцевал вырезные короны.

Помнится вечер, тёмный, поздний. Деревянный вокзал. Мы стоим на перроне. Кто-то кричит и везёт на взвизгивающей тележке какие-то узлы, чемоданы. Они трясутся мелко и бьются, и узел тяжёло и неряшливо сползает набок и, плющась, свисает. Ветер, холодный, почти ледяной, шуршит по асфальту, как щёткой, сухо и жёстко, забирается снизу под пальтишко, я мёрзну и прижимаюсь к бабушке. Всё незнакомо, непривычно и страшно. Кисло пахнет углём и — резко — дымом.

РОМАШКА

Все песенки ветра туги и воздушны,

А травы шуршат, на ветру подсыхая,

И только ромашка, случайно живая,

Белеет, встопорщив подмёрзшее ушко.

И всё хорошо, и жить, слава Богу,

До первого снега ещё три недели,

И небо по-прежнему будто высо́ко.

Деревья как будто ещё не старели.

И всё для неё так легко и понятно:

Оттаяли лужицы в полдень горячий,

И шмель одинокий вперёд и обратно

Над лужицей скачет, как маленький мячик.