Олег часто дышал в самый затылок Килею, а, в свою очередь, его самого то и дело пихали промеж лопаток – очерёдность перед турником соблюдалась с большим трудом. Разгоряченная почти сотня десяти- и девятиклассников равномерно по спортивному залу, как это планировали в учительской физрук с военруком, ну, никак не распределялась. Конечно же, если, например, на сборку-разборку выложили только четыре автомата, а подтягиваться можно вообще по двое, то давка на этих этапах создавалась естественная. Зрители и болельщики, густо сидящие и стоящие вдоль стен, так дико орали и визжали, потрясая разномастными транспарантами, что даже зарешёченные окна заметно дрожали. Жюри нервничало, классные наводили дисциплину, почётные гости натужно улыбались, а участники соревнований «А ну-ка, парни!» уже второй час никак не могли выделить по три финалиста от двух десятых классов и от трёх девятых.
Чтобы выйти в эти пятнадцать, нужно было разобрать и собрать «калашникова» в полторы минуты, прыгнуть в длину за два-семьдесят, потом подтянуться не менее десяти, а десятиклассникам лучше двенадцать, раз, без ошибки в уме перемножить два двузначных числа и перепрыгнуть через «коня». Далее уже только финалистам предлагалось очистить на скорость десять картофелин, сделать не менее пяти выходов силой или переворотом, прочитать с выражением отрывок из «Тёркина» или «Бородино», и напоследок вытолкнуть пудовую гирю, кто сколько сможет.
Запах старого и свежего пота, перегорая в дыхании и криках, заполнял жаром спортивный зал до самого потолка, но окна не открывали категорически – боялись сквозняков и ОРЗ, так как на носу выпускные экзамены.
Килей легко, почти без рывков, подтянулся шестнадцать раз, Олег за ним – четырнадцать, тоже без мухляжа. А вот висевший рядом с ним Ермолай, ну, весь издёргался, турник аж скрипел. Пятнадцать-то, оно пятнадцать, да только после десятого Ермолай уже вовсю ногами подмахивал, а судьи, ох, надо же, вроде как и не видели. Знаем, догадываемся: он же не просто косморг, но ещё и сыночек пионервожатой из начальной школы, а кто с ней связываться захочет? Так, ладно, теперь умножение. Главное условие, чтобы вслух с первого раза. Можно тридцать секунд подумать и отвечать.
- Тридцать два на восемнадцать? – Наташка Амирханова выкрикнула, даже не оторвав взгляд от бумажки. Хоть бы посмотрела, что перед ней свой, может, чего попроще бы выдала.
Так, так. Так. Три на восемнадцать… тридцать и двадцать четыре… пятьдесят четыре… нет, пятьсот сорок! И плюс тридцать шесть.
- Пятьсот семьдесят шесть!
- Правильно!
Фу! Чуть, балда, за пятьдесят четыре не посчитал.
Коня у них в классе только Мазин перепрыгнуть не мог, и Олег, как финалист, отошёл к застеленному красным столу с почётными гостями. Оглянулся – эх, Килей всё же выпал. Да, математика не его стезя, а жаль. Итак, из их класса прошли он, Ермолай и Михась, от «ашников» Маллер, Власин и Сурков. Интересная компания, и даже не скажешь, что это самые здоровые. Скорее, кому повезло. А Литос на прыжках сломался, сделав все три заступа.
Ведущий программу физрук Владимир Лаврентьич, в народе «Вол» – кроме имени и шея соответственная, так что замок на «олимпийке» даже до середины не застёгивался, поблагодарил не прошедших во второй тур участников за «попытку-не-пытку» и попросил им похлопать. Под радостный или разочарованный гул, крики «ура» и утешительные аплодисменты, те, помахивая руками и кривляясь для впечатления нерасстроенности, отошли и смешались со зрителями.
Где-то там, почти напротив, ближе к шведской стенке, сидела Вика. Разглядеть, конечно, в этой сутолоке невозможно. Но Олег всё равно знал, что она там, среди своих одноклассниц, очень за него переживала.
Среди оставшихся самое сложное будет обойти Маллера и Михася. Одно счастье, что подтягивание уже позади, а то Михась по двадцать пять раз каждое утро перед школой разминается. Выход же переворотом такой дурной силы не требует, и про «переправу, переправу» они совсем недавно проходили, и в гире он Ермолаю, уж при любом раскладе, не уступит.
Ведь она там переживает за него.
Олег всегда имел только золотые значки БГТО – и за «Смелых и ловких», когда нужно было пробежать шестьдесят метров за девять и две десятых секунды, плюс подтянуться семь раз, и за «Спортивную смену» для подростков с обязательной стометровкой за тринадцать с половиной секунд, плюс километровый кросс за три и две десятых минуты, с двенадцатью подтягиваниями и пятью км на лыжах за двадцать пять минут. Что здесь-то такого особого? На лыжах он вообще за двадцать три и две приходил, даже в межрайонных соревнованиях общества «Урожай» участвовал. Серебро, между прочим, а там и из Шегарки, и из Кривошеино, и даже из Колпашево ребята бегали.
По отмашке Вола на середину выставили пять табуретов, на каждом по две тарелки: в одной – несколько помытых картофелен, в другой нож. Первое место – три очка, второе – два, остальным по одному. С картошкой он опростоволосился жутко, чего-то завозился с глазками и оказался предпоследним, то есть, заработал всего очко.
Турник. Здесь за пять выходов давали одно, за семь – два, и за больше – три. Олег из стратегических соображений легко сделал свои восемь переворотом и соскочил. Хватит, силы ещё потребуются на гирю.
Далее начиналась читка с выражением. Или же «пытка с вытяжением». Но ещё в младших классах Олег играл в школьном драматическом кружке Витю Малеева и был постоянным чтецом на пионерских концертах, да так, что даже несколько раз выступал по районному радио. Тут-то можно и нужно набирать!
Первым декламировать выпало Михасю. А тот половину согласных отродясь не выговаривал, и невыговаривал очень громко. Свои-то давно привыкли, не замечали, но, на беду, к этому моменту страсти болельщиков перевалили какую-то запретную черту, и, после первого же мощного михасевского возгласа: «сази-ка, дядья, вель ведагом…», по залу, как горошинки, дружно рассыпались мелкие смешки Ничего от волнения не зпмечающий, Михась искренне ревел дальше: «быа фасузу отлана»! Да ещё и руками разводил, показывая, как именно отдана. Прокатившись от ближних к дальним, смешки, ударившись о дальнюю шведскую стенку, нарастающим эхом смеха вернулись к столу жюри и гостей, и уже настоящим хохотом повернули по второму кругу. Даже когда первого чтеца сменил второй, вполне вразумительный, зал уже не мог остановиться. Вол и военрук пытались призывать к вниманию, шипели, давили на совесть, гавкали, грозили и упрашивали. Бесполезно. Ну, в самом-то деле: чем ребята искренней старались читать патриотические стихи с неизбежным для данных текстов пафосом, тем зрители всё больше и больше укатывались. Смех местами переходил в истерики, с тонкими взвизгиваниями и падениями со скамеек. Даже почётные гости и те стали поддаваться всеобщему безумству. В конце концов, один за другим захмыкали и сами исполнители. Невольно тоже кривя губы, Олег с нарастающим тайным обмиранием следил, как близилась и его очередь.
Сжимая и разжимая кулаки, он из последних сил старался не забыть, не утерять ни строчки из заготовленного отрывка. Как? А просто, очень просто. Он будет читать для неё. Только для неё. И наплевать на всех ржавших, гоготавших и усыкавшихся.
- Нет, ребята, я не гордый.
Не загадывая в даль,
Так скажу: зачем мне орден?
Я согласен на медаль.
На медаль, и то не к спеху…
Но сидевших на дальней скамейке девятиклассниц перекрыли отсеявшиеся с первого тура пацаны, и тогда Олег, неожиданно для самого себя, вдруг повернулся вполоборота к жюри и выставился на Викиного отца, просто впёрся взглядом. Антон Николаевич не сразу почувствовал вызов, даже первое время едва заметно согласно кивал в такт строчкам, потом удивился олегову напряжению и вроде как немного забеспокоился, стараясь что-то припомнить. Не найдясь, разозлился. Сощурился, ответно заиграл желваками.
- …Где мальцом под лавку прятал
Ноги босые свои…
Чего ж злиться? Просто потерпи! Ибо зацеп тут вовсе не за то, что ты офицер, мастер спорта по вольной, начальник ДОСААФ, уважаемый и состоявшийся, а перед тобой какой-то сопливый допризывник, со первым юношеским по лыжам, сын шоферюги-пьяницы. Нет, дело в том, … в том … что твоя дочь слишком восторженно произносит «папа». Слишком почтительно. Почти как «папа римский». Правда, всё именно в том, что Вика может гордиться своим отцом, а Олег не может. Да, только что, что из этого? Это же только сейчас важно, сию минуту, пока ему семнадцать. Ибо, неужели в нашей советской стране человек не сам делает свою судьбу? В нашей самой лучшей, самой могучей, самой справедливой и честной стране? Не своими силами? Да стоит только захотеть…. Маленькие холодные глазки под широкими белесыми бровями не выдержали давления, заметались, соскользнули вниз, якобы что-то там Антон Николаевич стал в тетрадку записывать. А ещё – зал затихал. Это Олег не понял, а почувствовал – его слушают. Слушаются. И заканчивал в полном внимании:
- …Не загадывая в даль,
Так скажу: зачем мне орден?
Я согласен на медаль.

Вика шла посредине между Олегом и Лёшкой и верила, и не верила. Ребята наперебой засыпали её лесными страшилками. Про осенних женихающихся лосей, которые ничего не боятся и готовы убить любого, кого встретят, и про покалеченную рысь, которая воровала собак на окраине села. И про филина, у которого егерь забрал филинят, а потом тот два года набрасывался на одиноких людей в чёрных шляпах.
- Филин же человеческую речь понимает. И вместо эха иногда передразнивает!
Да мало ли что такого же, дорога-то дальняя, километров десять с лишним, поболтать есть о чём. Основная группа немного отстала: восемь человек, точнее, четыре пары, предпочитали идти по лесу неспеша и под музыку. «Синий, синий иней» доносился всё глуше, а, как на подбор, одномерные берёзки, плотной щёткой заполнившие низинку между рёлками, наоборот, с подъёмом к вершине под встречным южным ветром шумели свежей светлой листвой сильнее и протяжнее. Ещё в Чёрный Лог собирались и Ленка с Димкой, но Ленка вдруг приболела, а без неё Димка скис и не захотел, придумал что-то про ремонт батиного трактора. Хозяин-барин. Хотя зря: послезавтра уже начнутся выпускные экзамены, и если сегодня не погулять, то когда же тогда ещё?
- А помнишь, как в прошлом году здесь бурундучат ловили? – Лёшка, впервые милостиво принятый в компанию старших, от восторга аж наперёд забегал и пятился перед Викой и Олегом. – Ну, тогда-то? С Васькой Ветровым.
- Каких бурундучат? Как ловили? – Вика заранее прыснула.
- Обыкновенно: руками. Чего ты смеёшься! Это как делается? Строго научно. На основе многовековых наблюдений. Бурундуки и так очень доверчивы, а малыши вообще человека не боятся. Их поэтому и берут руками. В верхонках, конечно.
- Точно, точно! Главное, это их удивить, как следует. Чтобы они обалдели. Для этого кто-то один перед ними на полянке концерт устраивает, а другой в это время вокруг потихоньку прокрадывается и подходит сзади поближе.
- Они же как дети. Садятся на задние лапки на валежине и смотрят, не мигая, пока перед ними пляшут и поют.
- Ага, только петь нужно негромко. А плясать, наоборот, поразмашистей.
- Можно и на руках ходить, и колесом. От этого бурундуки в полный восторг впадают.
- Только свистят и цокают.
- А тут их по одному тихонько берёшь и – в мешок!
Лёшка так вошёл в азарт, показывая, как нужно плясать, что запнулся и упал, вскинув пятки в небо. Вика с Олегом подняли, отряхнули. Олег прощупал лёхин рюкзак:
- Вот балда, кажется, яйца подавил.
- Ну и чего? Сам всё съем.
- Все? Один? Да там же полведра!
- Съесть-то, может, он и съест. Но кто ему даст? – Олег ножом срубил большой прошлогодний дудник, отсёк макушку, продул. Подал Вике – «флейта». Она попыталась протрубить, но ничего не вышло. Зато получилась отличная подзорная труба.
- А почему Чёрный Лог называется «Чёрным»?
- Говорят, что в нём постоянно, практически каждый год низовые пожары бывают. И всё до черна выгорает. Всё, кроме одной сосны.
- Да, ладно ты! Это объяснение для октябрёнков. На самом деле, там другое. Таинственное. Всегда, когда подходишь к Логу, тревога какая-то на душе. Словно вот-вот что произойдёт. – Олег заглянул в трубку с другой стороны.
- Правда! А, если не шуметь, то как будто бы голоса звучат. Правда-правда! Я сам слышал: слов не разберёшь, но, то с одной стороны, то с другой, тихий такой шёпот раздаётся. По бокам в лесу кто-то меж собой лепечет, а вверху, в ветках сосны словно постанывает. – Лёха опять споткнулся, однако, помахав руками, устоял. – Полное ощущение, что вокруг невидимки тихонько переговариваются.
- Почему невидимки? Вечером и тени мелькают.
- Ну, вас! Запугали совсем. Может, мы лучше остальных подождём?
- А чего менживаться? Шорохов? Подумаешь, я там сто раз бывал, никто меня не надкусывал.
- И меня.
- Для этого же и ходим, чтобы немного побояться.
- Ага, как в мультике про котёнка и щенка.
Они выбрались наверх, на широкий материковый холм, вбирающий в себя сходящие в сторону реки поперечные мыски рёлок, и подставились ровному тёплому ветру. Редкие розовые сосны, подбитые мелким серым осинником, свободно раскидали тёмные шелушащиеся ветви, сонно покачивая хвойными пучками.
- Вот, Вика, смотри!
Внизу, до самой далёкой тёмной полоски Оби, километра на два распласталась светло-зелёная приболоченная долина, сплошь прошитая сиренево-синими, без блеска, блюдцами мелких озёр. Отсюда, сверху, земля казалась тонкой плёнкой, непрочной, временной, в частых разрывах которой звенящее тёплой голубизной небо вовсе и не отражалось, а это навстречу ему просвечивало другое небо, нижнее, тёмное. Небо вверху и небо под ногами. Так близко, так явно. И так хлипко между ними. От этого откровения слегка закружилась голова.
- По этой кулиге раньше река текла, ну, в древности, когда воды в десять раз больше было. Да и сейчас паводком всё заливает.
- Сколько же тут озёр? Пятьдесят?
- Наверно.
Олег спрятал за спину вдруг вспотевшие ладони: эх, зачем он Лёху взял? Вика, приподнявшись на полупальцы, раскрыла руки встречному, поднимающемуся от далёкой реки, ветерку и замерла, чуть-чуть покачиваясь. Тоненькая фигурка с воздетыми, распахнутыми руками-крыльями. Вот-вот взлетит. Это же опасно – так стоять на самом краю! Он шагнул, встал почти вплотную, но прикоснуться не посмел. Вика обернулась медленно. В сжавшихся зрачках жалоба:
- Почему-то всегда тянет. Когда стоишь на высоте, тянет. Хочется раствориться.
Сзади послышалась догоняющее «говорила-мама-мне-про-любовь-обманную…», и чувство приближения к какой-то очень важной тайне смялось, пропало.
- Двинули?
- Ага.
Они споро пересекли присыпанную оранжево-бусой, прошлогодней хвоёй прозрачную сосновую рощицу и углубились в темноту пихтача. Надо же, всего несколько шагов, а как в другом мире! Тишина и сумрак. Здесь бы сказки снимать. Про сестрицу Алёнушку и братца Иванушку.
- А вы про сосну недоговорили, которая в Чёрном Логу растёт. И что она?
Лёшка открыл, было, рот, но Олег тычком в плечо оборвал. Выдержав паузу, он вдруг надулся, сложил на выпяченном животе как бы укоротившиеся руки, и точь-в-точь пузырьковским голоском надтреснуто затенорил:
- Сосна, по латыни – пинус, род хвойных вечнозелёных деревьев семейства сосновых, состоящего примерно из ста видов. Дикорастущие бывают двухвойными и пятихвойными, то есть кедровыми. Корневая система имеет глубоко идущий главный корень и широко расходящиеся боковые. Размножается семенами, женские шишечки вырастают одиночно или группами и опыляются ветром. Но в шишках часто развиваются личинки жука-долгоносика – шишковой смолёвки, а хвоей питаются гусеницы соснового шелкопряда, совки и пяденицы. Живут сосны от ста пятидесяти до пятисот лет, но на юго-западе США одна сосна растёт примерно шесть тысяч лет. Это, по-видимому, самое долгоживущее древо в мире. И … всё, больше ничего не знаю.
Шутка с копированием директора прошла на брата, а Вика только покивала, даже не улыбнувшись.
- Нет, в самом деле, есть такие особенные деревья, жизнь которых никак не подходит под общие правила. Такая и эта сосна из Чёрного Лога. Она не просто большая, а очень большая. И сколько ей лет неизвестно. Может, она ещё Ермака помнит? – Олег взял Вику под руку, и, заглядывая в лицо, всё более пригибался. – А, вообще-то, здесь раньше сплошь кедрачи шли. Сосны только в окраинах росли, да вокруг еланей. А потом, в лесоповал – он ещё до войны начался и к шестидесятым закончился, кедры подчистую вырубили. Все. Вон, в Могочино завод, так туда через Ледовитый океан корабли приходили из Швеции и Англии. За нашей древесиной.
Лёха понимающе стал отдаляться, забирая вправо и громко насвистывая песенку из «Генералов песчаных карьеров». Что, он чего-то не понимает? Не полный идиот: «…и увидав меня, не прячьте взгляд…», его задача рюкзак носить. С яйцами.
Обойдя очередную сростку из нескольких пихт, он остолбенел:
- З-здра… здрасьте, Антон Николаевич.
Викин отец в расстёгнутом офицерском бушлате поверх патронташа, в галифе, заправленных в японские зелёные сапоги, на голове фуражка с неблестящей полевой кокардой. А на плече новенькая вертикалка ИЖа.
- Зрасьте, Антон Николаевич!
Услышали они его или нет?! Лазарев тоже удивлённо-внимательно оглядел Лёшку с головы до ног:
- Здравствуй. А ты чего здесь делаешь?
- У нас это, турпоход. В рамках БГТО.
- И куда? Сколько вас? – Вопросы жёсткие, приказным тоном.
- Это… ещё десять человек. В Чёрный Лог идём.
- Виктория с вами?
- Да. Она с нами. Вика! Вика!! Тебя папа зовёт!! – Лёха прокричал в раструб ладоней, ещё надеясь на братову сообразительность. Но те вышли чуть ли не заруку.
Антон Николаевич не сощурился, а как-то сжал глаза под сошедшимися с линию бровями. А Олег вроде бы и не среагировал на никак нежданную встречу. Буднично буркнул-поздоровался и подошёл к брату, повернувшись к директору ДОСААФ почти спиной. Только о чём Лёху спросить не мог сообразить. Не дорогу же к библиотеке уточнять.
Вика почти подбежала к отцу, приложила ладони к его груди:
- Пап! А ты чего здесь?
- У Лены узнал, куда вы. Выехал наперехват. – Он с трудом разжимал узкие губы и с трудом удерживал взгляд на ней. – Где остальные? Немедленно выходите на дорогу, и в грузовик, в кузов.
- А что случилось?
- Медведь. Куда-то сюда раненный медведь направился. Торопов? Который «А ну-ка, парни» выиграл?
В ответ на его косую молнию, Вика поспешно кивнула:
- Да, Олег.
- Торопов! Где остальные школьники?
Олег поворачивался нарочито медленно, всё ещё не соображая, как бы вести себя поестественней и понаплевастенней.
- Они там. Сейчас подойдут.
- А как ускорить?
- Ну, можно же выстрелить. – Лёха уже туту как тут. От ружья восхищённый взгляд на кокарду и обратно.
- Нельзя стрелять. Остальные, кто в облаве, подумают, что шатун здесь. Пойдёмте лучше им навстречу. – Антон Николаевич так же, как перед этим Лёха, сложил ладони рупором:
- Ефремов! Логунов!
На призыв из недалёкой, густо заросшей черёмухой, и ольхой круговой логатинки откликнулись дуэтом, а потом и вышли двое мужиков в старых телогрейках, резиновых сапогах и с опущенными вниз стволами, видавшими виды ружьями. У одного на длинном поводке дёргался и нетерпеливо поскуливал здоровенный серый кобель хаски. Если б поводок не был накрепко привязан к поясу, то этот потомок волка и лайки давно бы только своим пушистым хвостом на прощанье мелькнул! Но сейчас в лесу спущенной собаке нечего делать – и гнездование вовсю, и у коз отёл начался.
- Я отойду! Школьников встречу!
Но встречать не пришлось. Переносной «Романтик», наверное, по третьему кругу, сладеньким бюльбюлевским голоском гулькал про «синий-синий иней». Ребята всей кодлой через пихтач вывалили прямо сюда – а куда бы ещё? Дорога к Чёрному Логу одна, и известна практически всем с измальства. Там каждый парень из «нижних» по нескольку раз побывал. Но все всегда только добирались до сосны и сразу возвращались, надолго никто не задерживался. И никто не мог объяснить почему. Ну, неловко, неуютно. Тревожно. Действительно, толи кто-то шепчется за спиной, толи просто недобро наблюдает из зарослей. В общем, чертовщина какая-то.
В кузове все сидели возбуждённо возмущённые: конечно же, кроме яиц в поход взяли всё, что требуется. И вино, естественно. Теперь оно булькало и звякало на кочках и рытвинах пыльно вихляющейся полевой дороги. И чего делать-то? Просто разойтись? Проклятый медведь, откуда он взялся? Летом – и шатун. Бред. Перед дорогой шофёр на все расспросы разводил руками: вроде, в Майково, вроде, напал на корову, местные стреляли, но ранили не сильно, только разозлили. Следы повели в эту сторону. Вот, и нагнали народ, прочёсывают. А милиция коров караулит. Водила явно расстроился от неожиданно лишнего задания отвезти школьников и вернуться, и пути не выбирал, пёр, как придётся, грузовик аж подпрыгивал. И как только заваливающиеся направо или налево пацаны бедного медведя не обзывали! И майковским горе-охотникам тоже досталось. Лучшая шутка получилась, конечно, у Литоса: «человека, встретившегося в лесу с медведем, очень легко отыскать по очень яркому следу». Наконец с полевых колдобин выкатили на трассу, и, обогнав собственную пыль, помчались к райцентру, да так, что ни платочки, ни кепки не держались. Литос и Киля, перекрикивая надрывающийся «газоновский» двигатель и хлещущий ветер, убеждали хотя бы просто попалить костёр где-нибудь возле нефтеперекачки. Поесть, попить. Потанцевать. И так далее. Большинство с ними соглашалось, и Лёха, которого как раз и не спрашивали, дадакал практически первым. А вот Олег, качаясь плечо в плечо на низкой деревянной скамейке, молча перебирал Викины пальцы. Чего ему этот костёр, если её отец приказал шофёру доставить дочь прямо к дому. Кое-как отговорилась, чтобы не ехать в кабине.
Киля, вцепившись в мотающийся борт, присел на корточки напротив:
- Олег! Ну, ты чего молчишь?
- Нет. Я не пойду. Лёха вместо меня.
- Как знаешь.

В подъезд из открытого подвала щекотливо несло грибной плесенью. Олег, понуро съёжившись, сидел на краешке межэтажной площадки, а Вика, на две ступени ниже прислонившись спиной к стене, осторожно ерошила его новомодную «кукушку». За соседскими дверьми тишина – рабочий день, только в последней шестнадцатой квартире на всю катушку звучала забытая радиоточка. Какой-то писатель вдохновенно вспоминал про стопятидесятилетие восстания декабристов. «И я бы мог…». Периодически звучала красивая струнная музыка.
- А ты медведя видел?
- В лесу? Нет. Следы часто встречал. Совсем свежие, на малинниках. И, извини, вот такие кучи. У медведей слишком быстрое пищеварение.
- Страшно было?
- Есть такое. Но, скорее, неприятно. Умом ведь понимаешь, что он сытый неопасен, а в спине всё равно холодок. Вот на этот холодок и злишься. На свою трусость.
- А они большие бывают?
- Наши нет. Килограмм сто двадцать. Это полярные или гризли здоровенные. Послушай, чего ты так за своего отца волнуешься? Он же весь из себя такой военный, в галифе, в фуражке, да ещё и Ефремов с Логуновым прикрывают. А дядя Ваня Логунов, между прочим, самый известный в районе медвежатник, он больше двух десятков косолапых добыл. Так что, не боись, в обиду твоего папочку не даст.
- Олег, почему ты всегда так резко говоришь о моём папе?
Что ответить?
- Словно злишься на что-то. Вот сегодня он едва сдержался. Я хорошо знаю: его очень обидело твоё поведение.
- Какое ещё поведение?
- Ну… демонстративно недоброжелательное. Почему ты так?
Вопросы, вопросы. Он вздохнул, встал. Притянул её, крепко прижал к груди. Беззвучно шепнул в самое ухо:
- Так-по-лу-ча-ет-ся.
- Мне неприятно.
- Погоди. – Олег не отпускал. – Наверное, я просто завидую. Понимаешь, вот мой батя. Он ведь тоже служил, и даже в десанте. Правда, шофёром. С такого возраста помню, как он нам с братом рассказывал про то, как их на Кубу перебрасывали, революцию от Америки защищать. И я, маленький, к нему, как ты сейчас к своему, относился. Верил каждому его слову, как собачонка наперёд желания старался угадывать. Он мне казался таким сильным, смелым, надёжным. А потом перестал. Потому что всё болтовня. Про дедов-морозов. Вот и завидую: ты-то ещё в своего веришь.
- Почему «ещё»?
- Да слабак он! Мой батяня. Нутром слабак. Бестолковый. Ещё и пить всё больше начал. Словно сдурел. Весной как-то у нас его кореша гаражные с ним на кухне бухали, а потом, когда стали уходить, прихватили во дворе Тайгу. Нашу лайку, она же молоденькая, не поняла, и пошла с ними. Я ему кричу: «Верни! Воруют!», а он уже наквасился, слюни распустил. Ну, выскочил он, всё-таки, на улицу, и начал стыдить. Кого? Чего? Тайгу уже в кабину втаскивают. А батя только гундит, правда, за дверку держится. Тогда его сменщик развернулся и хлесь его, хлесь по скуле. И батя – ведь не пацан, не должен, а стерпел. Нет, не стерпел, струсил! Только ныл чего-то. Я тогда схватил скобу и разбил им лобовое. Я – разбил, а он – струсил!
Теперь уже Олег попытался освободиться из её рук.
- Ладно. Проехали.
По радио передавали новости из Анголы, чья молодая коммунистическая партия, при активной поддержке СССР, стала главным препятствием для апартеида. Вика опять прислонилась к стене, а Олег присел. Только теперь Вика не касалась его волос. Луч, сквозь немытое с субботника стекло, бледно-лимонной диагональю разделил лестничную площадку, зацепив выкрашеные серым суриком ступени. Он – на свету, она – в тени.
- Олег, мы не договорили про сосну. Почему она особая? Начали, и не договорили. Ты знаешь, отчего-то вдруг вспомнилось: была такая балерина Анна Павлова. Я читала, что она, хоть и русская, но жила за границей, в Англии. И вот как-то она приехала к своей подруге, не помню – толи во Францию, толи в Италию, и застала подругу в саду за прополкой цветов. Павлова взяла тяпку и окучила куст розы. И вдруг сказала: «Когда я умру, этот куст засохнет». Прошло несколько лет, и в одно утро хозяйка увидела, что куст ночью увял. Вечером был зелёным, а к утру весь почернел. А после обеда пришла телеграмма, что Анна Павлова умерла. Может это и смешно, но отчего-то я верю, что есть какие-то особые связи между человеком и природой. Не знаю, как они называются, как объясняются, но они есть.
- Есть. Я тоже это знаю. Не зря же о каждом дереве свои легенды складывали. И о сосне тоже. О ней и у греков есть предания, и у викингов. Помнишь? О Марсии, фригийском сатире? Ну, то, как сатир вызвал Аполлона на музыкальное состязание. Сам он играл на флейте, а бог – на лире. И проиграл. Тогда Марсия привязали к сосне, и содрали с него кожу. С висящего на дереве! Это такая особая, древняя казнь, и не только в Греции и Риме. В подобную же жертву через повешение на священных деревьях предавали людей, посвященных богу Одину. Поэтому Одина назвали богом висельников и часто изображали сидящим под виселицей. А ещё из стихов «Гавамалы» известно, что через повешение его принесли в жертву самому себе! Ну, Один как бы сам описывает это: «Итак, на дереве, колеблемом ветрами, Девять ночей висел я, посвященный Одину, чьим копьем я был поранен – Сам самому себе». Я, честно говоря, так тут ничего и не понял: как Один сам себя себе в жертву принёс? И почему от этого стал великим богом? Но! Висел не просто на дереве, а на хвойном, скорее всего на сосне! Может быть потому, что сосна всегда связанна с особой природной силой, с лечением. Ты же «серку» жевала? Полезно для дёсен. И раны зваживляет. А под водой живица становится янтарём, тоже лекарственным камнем. А орехи от малокровия? Кедры – это те же сосны, разновидность, просто их русские неправильно назвали, когда в Сибирь пришли. Так, что, не зря и раньше считали, и в современной медицине пишут, что сосны укрепляют волю, придают стойкость, помогают сосредоточиться. Что ты так смотришь? Я опять завёлся? Да, завёлся? Ну, вот такой я берсеркер. Ладно-ладно, по крайней мере, к твоему отцу это уж точно никак не относится. И, кстати, аромат сосняка очень полезен капризным детям.
- Я не капризная!
- Да, да, конечно! Даже наоборот – чересчур послушная.
- Олег! Пожалуйста!
- Я уже семнадцать лет «Олег». Но почему-то после десяти со мной гулять нельзя.
Вика сняла с шеи ленточку с ключом и, бочком проскользнув мимо Олега, быстро взбежала на второй этаж.
- Мы не будем повторять пройденного. Если ты мне в чём-то не веришь, то это вольному воля.
- Что значит «не веришь»? – Он попытался удержать, но не успел.
- А зачем твой Лёшка постоянно возле нашего дома вертится?