1

Последнее воскресенье декабря остервенело разрывалось в клочья стаей голодных ветров, рыскавших по Хабаровску в поисках волчьего счастья. Боясь оторваться от Амура, город примерз на зиму к реке - и тем спасался от космической стужи, готовой вышибить дух из всего живого и загнать его за пределы макаровых пастбищ, в зимованье легендарных раков, к черту на кулички и далее - навсегда
и в бесконечность, на другой конец галактики.
К вечеру городом овладе испуг. Стужа повыползала из темных надфонарных пространств, из дворняжьих подворотен, из межоконных простенков, - отовсюду. Страстно тянулась к теплу. Ластилась к теплоцентралям. Влюбленным вампиром припадала к телам одиноких прохожих.
Стужа изнемогала от куража. То гнала людей в спину сильными порывами, то забегала вперед вальсируя, то замирала, то исполняла виртуозные антраша, подобные бойцу таэквандо, чтобы толкнуть в гр удь тугие клубы вселенскго холода
Временами над этой насмешливой фантасмагорией сполохами порярного сияния - во весь космос - проступали глаза Джека Николсона. Однако в тот вечер никто так и не поднял головы и не поразился дь явольскому лику, проступившему в зияющих чернотах небес.

Лютовала стихийка, никого не щадила.Берегись, сиди дома. Не уберегся - получай свое и благодари дьявола, что еще легко отделался. Минус тридцать пять - и только-то... А каково сейчас тому, у кого " поле мотор заглох? Или тому, кто, разомлев от литра первача, завалился в сугроб и тихо коченеет в двух шагах от собственной избы? Этот, впрочем, и не почует лиха, пока под утро не будет привезен
в районку и не выползет с диким ором из палаты на стеклянном брюхе и распухших конечностях и не издохнет от невыносимой боли.
Ликовала стихийка - и с чувственным трепетом покорялся ей новенький триколор, едва различимый под крышей исполкомовского здания кус мануфактуры. Полотнище похлопывало хлестко словно кнут п одпаска, молодого и прыткого пастушка, еще не осилившего всей науки стадопасения, однако уже познавшего сласть над коровьей покорностью и приохотившегося понукать рогатым стадом.
Двум крепким парням, у которых в жилушках ходила ходуном от коньяка жирная кровь с молоком, какого-то черта нужно было околачиваться около входа в гостиницу "Интурист", Часом раньше их можно б

ыло видеть в японском ресторане "Саппоро": за обе щеки наворачивали икру и папоротниковый салат. Там же флиртовали с парочкой искательниц приключений, но этак нехотя и между прочим, что в конц
е концов заставило тех оскорбиться и покинуть хлебосольный столик.
В ресторане один из парней, спесивый и задиристый, плеснул на пол шампанского и вякнул на публику - что вот он нечаянно пролил вино и не найдется ли у кого языка слизать его с пола. Второй - со с !итым носом - поспешно спрятал сокрушительные кулаки с татуировкой под стол и что-то выговорил первому, после чего оба тихо вышли из ресторана и направились к отелю "Интурист".
- По-твоему, явится около десяти? - спросил по дороге второй.
- Ну, не раньше.Я подслушал, когда он из будки говорил.Так и сказал: я к семи буду у вас. А какой мужик в гостях посидеть откажется? Парень он симпотный, таким наливают.Раньше десяти не придет. А т
ут мы его - -жжах! - мечтательно пропел задира.
- Я тебе жахну! Сказано: сделать все без звука. Мастера за аккуратную работу ценят. Только бока ему хорошенько намять - и баста. Усвоил?
- А без звука морду набить не получится. Ты порося хоть раз колол?
- Ша мне бухтить! - Второй ледяным взглядом припечатал язык напарника к небу.
Постояв у двери с четверть часа, оба основательно промерзли, что побудило их спуститься в подвальный валютный бар отеля. Там они выпили по "спрайту" и похрустели чипсами, фамильярно таращась Е-а чинно одетых японцев, которых здесь водилось видимо-невидимо.
На выходе из "Интуриста" задира попытался сунуть сто рублей в карман привратнику, щелкнув пальцем у самого его носа:

- Держи, Цербер.
Только тот почему-то отвел его руку, отказываясь от подаяния.
- Он же козел, он лакей. Почему не взял? - замычал ринувшийся было назад к привратнику задира, но был увлечен на улицу приятелем и остальные вокализы исполнил уже на морозе: - Я ему шарниры-то поо тшибаю, козлу! Я же башляю ему, чтоб он мне улыбался. Или ему харя моя не глянется? Ну, я ему самому отшибу харю-то, козлине...
- Смотри, Родик, добазаришься, дружок, - второй сцедил в морозный воздух струю пара. - Болтливый ты, Родик...
Последние слова он произнес неразличимо тихо и зловеще и в следующий миг заметил приближающуюся фигуру в пальто.
Швейцар привычно выслушал отголоски брани и стряхнул с пиджака след хватки толстомордого. У него была тихая русская фамилия - Бабушкин. Бабушкин смотрел сквозь стеклянные двери гостиницы не видящим оком, которое ему застила усталость. Какое-то смутное мельтешение насторожило его и заставило напрячь стариковское зрение...
Ну да, так оно и было - дрались. Возня завязалась нешуточная. Бабушкин теперь видел, как те двое с ожесточением налетали на какого-то человека в пальто. Мимо драки проскочили два испуганных ино странчика и, войдя в отель, стали трясти его за рукав и показывать пальцем, призывая вмешаться. Да он и сам не слепой!
Тем временем мордастый месил кулаками воздух, выказывая редкую прыгучесть. Его толстые, выбивавшиеся из-под куртки ляжки взмывали в акробатической пляске, только весь его кикбоксинг успеха
не имел. Нос мордастого, наткнувшись на хороший прямой парня в пальто, заметно кровоточил.
- Уй, сука! - визжал мордастый, как восьмипудовый боров на заклании: - Падла такая, сука! Долбани ему, Шуня, долбани!
Бабушкин разглядел и второго, тот прятался за пордастого. Но вот он выскочил вперед и нанес парню мощный удар в голову. Тот упал. Нападавшие принялись отчаянно пинать его каблуками.
Эх: пришибут хлопца эти гниды... Бабушкин ни в свои шестьдесят, ни раньше страха не ведал по причине силы и отменного сложения, но на всякий случай достал из потаенного местечка кусок арматурнЕ.го прута и бросился на улицу.
Сбитый с ног парень прикрывал голову руками - и, слава богу, у него это получалось. Вот он ухватил мордастого за пятку и рванул на себя. Вторая пятка скользнула по льду, и следующим кадром стал 'вук, характерный для соприкосновения набитой мозгами кости с накатанным льдом.
Идя на второго с железкой, Бабушкин что-то грозно кричал. Потом почувствовал толчок в живот и понял, что получил ножа. Железки не выпустил и полоснул ей сверху. Удар пришелся в лоб, и из рассечи ны на лед хлынула струйкой кровь. Тот, кто пырнул его ножом, схватился рукой за лоб, отступил к стоявшему рядом автомобилю, втащил толстомордого, контуженного неудачным падением, реванул газа

ми и скрылся.
К Бабушкину подскочил парень в пальто - тот самый, на кого нападали. Лицо у него было в крови.
- Жив?
- Вы это о ком, молодой человек? - Бабушкин зажимал рану в животе.
Парень приветливо улыбнулся:
- Ну, и погодка сегодня!
Тут набежали люди, и их разлучили.