(Та же кухня год спустя. Середина весны или даже начало лета. Переезд. Помимо основных персонажей, на сцене присутствуют грузчики, которые выносят вещи из дальних комнат, а после принимаются демонтировать декорации так, что к концу действия на сцене останется только старый шатающийся стул окно и полочка около него.

На сцене Нина, Саша и Ира. На столе стоит клетка для транспортировки животных. В ней, как предполагается, сидит Муркеза. Из троих героинь меньше всего изменилась, пожалуй, Саша. Но сейчас она одета «по-походному» и в ней вместо обычной расслабленности чувствуется решимость человека, собравшегося в дорогу. Ира пополнела и «раздобрела», хотя, возможно, это только так кажется потому, что в ее облике появилось что-то неуловимо «домашнее» и она не похожа больше на драную подзаборную кошку, хотя так же остра на язык. Но какая-то невольная мягкость присутствует даже в самой ее грубости. Нина повзрослела, на смену полудетской хрупкости и неловкости пришла уверенность в себе и прохладная отчужденность, которая чувствуется даже в общении с дорогими людьми. Она вся словно покрыта блестящей морозной корочкой.)

Ира – (помогает Саше упаковать сумку) Один переезд хуже четырех пожаров… А все-таки жаль. Веселая была квартирка.

Саша – Как сказала Марина – у нас будет бэбик, надо наконец что-то решать… Квартиру продадут Фимины родственники, а Муркеза отправляется жить в Америку. (Наклоняется к клетке) Надеюсь, ее не будет тошнить в самолете. Все-таки двенадцать часов лететь.

Ира – (фыркает) Меня бы уже стошнило. Как вообще можно жить в стране, где 90% котов кастрировано? Бедная наша киска…

Саша – Ну, наверное, это не единственное достоинство Америки…

Нина – У нас тоже кастрируют животных. Это удобно. У моей однокурсницы жил кот Филипп. В честь Филиппа Морриса. Когда он подрос и начал драть обои и убегать из дома, они решили его кастрировать. Теперь его зовут Филя – добродушное и очень покладистое животное.

Саша – Какой ужас. Кастрировать Филиппа Морриса… (пауза)

Нина – (смотрит на часы) Но где же Сережа? Я ведь так и в парикмахерскую опоздаю…

Ира – Как вы там?… Договорились?…

Нина – Нормально. Сережа хороший человек, даже обидно. Но не в общагу же мне теперь возвращаться…

Саша – Плохого было бы не так жалко.

Нина – (пораженная) Да – это ты очень точно сказала. Плохого было бы не так жалко…

Саша – Это не я сказала, это ты сказала.

Нина – Правда?… (задумчиво) Много воды утекло.

(за окном раздается детский плач, Ира подходит к окну и кричит нараспев)

Ира – Бу-блик! Соска в правом кармане. Бутылочка с водою в ногах. (муж, очевидно, о чем-то спрашивает ее, и она выглядывает, чтобы лучше слышать) Что? Я скоро-скоро… Я помню, что кормить. По-омню… (отходя от окна) Я его Бубликом зову… Дурость, конечно. Но Валерой я кого угодно назвать могу… А Бубликом – только его – муженька… Ох, девки, все про любовь врут… Стерпится – слюбится. Не ищите вы прынцев – берите, чего дают. Который твой – тот и единственный... (Нине) Сережка – парень хороший. Хоть и москвич… Ну а родишь ему пацана, так и подавно… – век твой будет. (пауза, вспоминает) Ой, девочки, как же я ревела, когда мне Лёльку первый раз на руки дали. Лежу, к груди его прижимаю – счастливая, а слезы текут, текут, ничего поделать не могу. Счастье само по себе, а слезы сами по себе… И так хорошо… слов нет, девочки, как хорошо…

Нина – (принужденно) Я думаю, о наших с Сережей детях говорить пока несколько преждевременно. Скорее всего, у меня вообще не будет детей.

Саша – С чего ты взяла? Тебе, по-моему, рано еще паниковать…

Ира – Бесплодие сейчас очень хорошо лечат. Со мною в палате одна такая лежала. Восемь лет не могла забеременеть, а потом – бац, и двойня… Все плакалась, что не прокормит двоих…
Нина – Девочки, вы меня неправильно поняли, наверное. Я же не сказала, что не могу иметь детей… Просто… не нужны они мне…

Саша – (невольно) А Сережа знает?

Нина – Ну с чего бы ему знать?… У нас пока еще не те отношения. И вообще…

Ира – Дети нужны всем.

Нина – Раньше, Ира, ты по-другому говорила… вырастешь, говорила – поймешь… Ну так вот, выросла я… (пауза; начинает говорить совершенно спокойно, холодным тоном) Знаете, как иногда бывает: западет какая-нибудь глупая история в голову, и все ходишь, думаешь о ней. У нас в городе женщину судили. Давно… я тогда еще в школе училась. Она трех своих детей задушила одного за другим в младенчестве. Умеючи, надо полагать, душила, никто не догадывался, ни соседи, ни родня, муж и тот ничего не знал. Жалели ее даже, скромная такая была, богобоязненная… Троих удушила, на четвертом попалась. На суде она так сказала: я – баба грешная, мне все равно в ад идти, в пламя неугасимое, а им, ангелочкам крещеным, за что жить да мучиться?… Детки, они прямиком к престолу Богородицы пойдут, пред светлые ее очи, может и меня, окаянную, у Владычицы вымолят… Все о последнем сыночке убивалась, которого у нее отняли. Пропадет, говорила, будет такой же грешник, как все. Не спастись ему в нонешние времена, времена последние… (пауза) Сумасшедшая оказалась баба… (пауза) Конечно, разные бывают обстоятельства, тебе вот в Харькове надо было остаться. Кому-то врачи советуют... Просто понимать надо… – родишь ангелочка, а вырастет все равно ублюдочек. Ну а этого добра, кажется, и без нас довольно… (Пауза. Смотрит на часы) Простите, девочки, но больше я не могу. Заглянет Сережа, передайте ему, что я буду ждать его у театра без четверти семь. Пусть хоть туда не опаздывает. (Саше) Обоснуешься на новом месте, зови на новоселье.

Саша – Обязательно позову.

Нина – (Ире, извиняясь, но видно, что от слов своих она не отказывается) Ты, Ира, меня не слушай, я что-то слишком болтливая стала. Дети – это, наверное, хорошо. Только не для меня. Ну, до встречи.

Ира – Пока.

(Нина уходит. Саша и Ира переглядываются)

Ира – Нда… Выросла девочка. Страшно слушать… Нет, правда, мне в какой-то момент просто жутко стала, не от слов даже, мало ли чего по дурости ляпнуть можно… Но как она об этом говорила… Точно рецепт пельменей рассказывала… (пауза) Я понимаю, отвесила ей жизнь плюху. Ну так ведь не она первая, не она последняя. Подумаешь… травилась… А кто на втором курсе не травится?! Помнишь, как я на кухне под новый год с девятого этажа сигануть хотела?.. Еле вы меня тогда удержали.

Саша – Помню.

Ира – Ну да, делала я аборты… Я и сейчас сделаю, не поперхнусь, потому что зародыш, что бы ты там мне не говорила, – это козявка… Но я всегда знала – сейчас я делаю аборты, а потом буду рожать детей. Всему свое время. А такая вот философия, что лучше их в колыбели душить… Она ведь добрая была девочка… Потому, наверное, так и страшно.

Саша – Бог наказывает добрых сильнее, чем злых. Нина сломалась.

Ира – Да брось, на чем ей было ломаться? На единственном паршивом аборте? Здесь тогда полгорода ломано-переломано.

Саша – А много ли человеку надо? У каждого своя мера зла. Кто-то человека убьет и не поперхнется, а другой о раздавленном таракане плачет, забыть не может. У моих друзей сын недавно рыбу есть перестал. Не может. Я сама видела, берет кусочек, смотрит на него и бледнеет. Потому, что это же – рыбка… Ему перед этим родители на день рождения аквариум подарили. (Пауза) Мне кажется, Нина была именно из таких… Ну и что, что 18 лет… у нее сердечко было нежное, детское еще. Таким людям нельзя убивать. А ребенок… Это все-таки не головастик и не таракан…

Ира – Да что ты о ней, как о покойнице… Пока, слава богу, жива. Авось оклемается еще… Ты-то сама куда? Квартиру снимать будешь?

Саша (отрицательно качает головой) Я, Ириша, уезжаю… Сегодня вечером поезд. Только вот ключи отнесу да кошку отдам. (пауза)

(снова плачет ребенок)

Ира – (в окно) Бублик, ну что же ты поставил коляску на солнце… Идите погуляйте по школьному двору. Что?… Да скоро я, скоро… Подгузники внизу в синем пакете… (возвращается) Папаша… Но с подгузниками он ловко управляется… Молодец. (Саше) Решила все-таки податься к своим в Израиль?

Саша – Нет, в Израиль я не поеду. (медленно подбирая слова) Мне кажется, нужно быть в изгнании… Я не могу этого объяснить, я даже выразить толком этого не могу… Но мне кажется, долг всякого чуткого порядочного человека сейчас – быть в изгнании. А еврею, что ни говори, трудно почувствовать себя изгнанником в Иерусалиме… К тому же там стреляют в детей… (качает головой) Нет, не поеду…

Ира – (скептически) Ну и откуда же ты себя изгоняешь?…

Саша – Отовсюду… А иначе нельзя…

Ира – (качает головой, с выражением «какой бред» на лице) Может быть, я, конечно, чего-то не понимаю…
(вбегает запыхавшийся Сережа, одетый в стиле «я из лесу вышел», и оглядывается с совершенно несчастным видом)

Сережа – Я, я, конечно же, опоздал?..

Саша – (смотрит на часы, которые вскоре после этого снимают со стены и уносят) Минут на пятьдесят.

Сережа – Это все часы. Они остановились. Черт знает, что: противоударные, непотопляемые – и… остановились.

Саша – (внимательно рассматривает часы, что-то подкручивает) Да нет, нормально идут. Может, ты просто забыл их завести?

Сережа – Черт, а они механические, что ли?… Я не посмотрел. Я их прямо перед отъездом купил. Ну что же это они… я ведь нормальным человеческим языком сказал, что мне нужны кварцевые часы. Безобразие.

Ира – Подай на них в суд.

Сережа – (не замечая подковырки) И подам. Надо только просмотреть на свежую голову закон о защите прав потребителя. Наверняка найдется к чему придраться. А где Ниночка?

Саша – Ушла в парикмахерскую. Сказала, что будет ждать тебя около театра.

Сережа – Господи, я так рад. Так рад… (оглядывается и осознает, что в кухне что-то не так) А ты что же, тоже переезжаешь?... А я и не знал.

Саша – (несколько озадаченно) Ну… наверное, можно и так сказать.

Сережа – (ликуя) Ниночка разрешила! Разрешила наконец, чтобы я снял для нее квартиру… (уточняет) То есть квартиру я снимаю как бы для себя, а она будет за ней присматривать. Правда, я ловко придумал?

Ира – Ну, ты у нас известный ловкач…

Сережа – Мне ведь нужна квартира по работе, так?… Но оставлять ее без присмотра нельзя, я ведь неделями, бывает, в Харькове не появляюсь.. За это время дом десять раз можно обчистить, известны случаи… Если Ниночка согласится жить в этой же квартире (в отдельной комнате, разумеется) и присматривать за ней в мое отсутствие, то чрезвычайно меня обяжет… И никакая это не благотворительность, а нормальный взаимовыгодный обмен… (жалуется) Я прямо взмок, пока все это ей растолковывал… ни на одном судебном процессе так не выкладывался. (жалобно) Шурка, скажи, как ты думаешь, есть у меня хоть какой-нибудь шанс?

Саша – (кривя душой) конечно, Сереженька.

Сережа – (хвастается, как мальчишка) Мы сегодня в театр идем. Ниночка сначала отказывалась, но я же видел, что на самом деле ей очень хочется пойти. Она, бедняжка, никак не могла поверить в то, что двадцать долларов за билет – это не бог весть какие деньги… В конце концов я объяснил, что давно мечтаю посмотреть этот спектакль, но ненавижу ходить по театрам один. (страшным шепотом) Девочки, выручайте! Я костюм оставил в Москве. Не могу же я вот в этом идти в театр?… Что делать?

Ира – За такие деньги в театр не то, что в камуфляже, голышом можно сходить.

Сережа – Ира, не надо так шутить. Я же не один пойду, я же с Ниночкой пойду. На нас люди оглядываться будут. Она же меня возненавидит. Вы не представляете, насколько это важно для женщины, чтобы мужчина рядом с нею смотрелся «на уровне».

Ира – Конечно… Куда нам, темным…. (Саше) Ну что, спасем погорельца? (уходит в комнату, где до этого жила, оставив дверь приоткрытой)

Саша – Я бы с удовольствием, но как?… (критически оглядывает Сережу) Ботинки вполне приличные, особенно если почистить. Могу одолжить тебе пару чистых носков.

Сережа – Едва ли они изменят, э…, ситуацию в целом…

(Саша разводит руками)

Ира – (еще из комнаты) Сейчас-сейчас. Вот. (триумфально обрушивает на середину кухни кучу тряпья) Я – не жадная, я экономная. Так-так-так. (копается) Ну, Славкины велосипедные бриджи для тебя ни к чему… А вот это… прикинь. (подает ему брюки, Сережа неловко прикладывает их к себе) Блеск. То, что надо. И даже не очень мятые… А… вспомнила: там в кармане дырка была, я ее так и не зашила. А вот рубашка… (протягивает) Хорошая рубашечка – пестренькая, правда, немножко… Но в твоем положении выбирать не приходится. (поднимает глаза) Ты еще здесь? А ну марш переодеваться за сервант. Времени уже, между прочим, без пятнадцати шесть.

(Сережа бежит за сервант, но, только он начинает переодеваться, грузчики хватают сервант и уносят)

Сережа – О господи.

Ира – (покатываясь со смеху) В комнате, в комнате спрячься… Ой, ребята, не соскучишься с вами… (бежит к окну) Сейчас я, сей-час! Ну, можешь ты его еще минут десять чем-нибудь занять?… Погремушка в левом кармане… Что?… Покакал?… Ну, слава богу, что покакал…Ты подгузник переменил?… Вижу. Молодец, Бублик! Так держать.
(входит Сережа в рубашке и брюках: сидят они вполне прилично, но ощущение «чужого плеча» все-таки присутствует) Ну, совсем другое дело! (копается) Эх, беда, галстука, галстука у меня нет.

Саша – Погоди. (ловким движением стаскивает узенькую черную ленточку, которая придерживала волосы, и завязывает ее у Сережи на шее) Смотри, чем это тебе не галстук?

Ира – Блеск. Просто блеск.

Саша – (после недолгих, но мучительных раздумий снимает со шкафа пиджак, оставленный Яном) Ну-ка, примерь. Я его, правда, так и не постирала…

Ира – Как раз.

Саша – (решительно) Стало быть, забирай. Мне он теперь все равно без толку…

Ира – (тянет) Ах, так вот оно, стало быть, что… Одобряю!

Сережа – Спасибо, спасибо, девочки. Ну, я побежал. Мы ведь еще увидимся, правда?

Саша – Конечно увидимся, Сережа…

Сережа – Приходите на новоселье!

(Сережа убегает)

Ира – Вот чудо в перьях… (Саше) Молодец, Шурка.

Саша – (удивленно) Что?

Ира – Про изгнания всякие – этого я, темная, не понимаю…, а за то, что с Яном решила наконец развязаться, – хвалю. Молодец. Для этого и на край света уехать не жалко. Сколько лет он уже тебе голову морочит? Пять, семь? Пора бы и честь знать.

Саша – Ну конечно, и Ян тоже… Ведь нельзя же все время думать только о себе…
Ира – Это ты-то думаешь только о себе?… Ой, насмешила. Да если бы ты хоть вот столечко о себе думала, у меня бы за тебя душа не болела.

Саша – (с некоторым удивлением) Но ведь это я во всем виновата.. Неужели ты так и не поняла? С чего вы взяли, что все эти годы я была несчастной замордованной жертвой?.. Я жила так, как мне было удобно. Ну да – без прав… Но ведь и без обязанностей! Вот, пиджак за полгода так и не собралась постирать… Ну, приедет он раз в два месяца, поплачется… Мне твои истерики и то больше хлопот доставляли… Очень удобная позиция. И совершенно бессовестная.

Ира – (качает головой) Нет все-таки ты с этими кошками свихнулась… Это ж надо все так на изнанку вывернуть …
Саша – Разбаловала я его – твоя правда. Опять же, потому, что удобно. Балованный, ну куда он денется?… Где вторую такую найдет… Покатается, покуражится, да и вернется. Не в Китае живем… и даже не в России. Сколько там той Украины? Мудрено не вернуться. Он меня, может, и не любил никогда, а возвращался… Потому, что привык. Потому, что удобно. Я его близко к сердцу не принимала, а он меня… Ведь страшно, Ира, тридцать пятый год человеку, а он все мальчишечка – пустоцвет. Ведь и моя в этом вина. Может, не поздно еще... Некому будет баловать, выучится любить. Он сумеет… Я знаю… (пауза) Да, ты ведь не слышала, наверное. Илюша умер.

Ира – Кто-кто?

Саша – Илюша, Илья. Где-то в Сербии. Где похоронили, никто точно не знает. Знают только, что убит.

Ира – (машинально крестится) Царствие небесное. Хоть и не любила я его…

Саша – А его никто не любил. Мы все больше простых да веселых любим, а он непростой был человек. (пауза) Я ведь и защитилась-то, в конце концов, только из-за него. Год назад я уж и документы из аспирантуры забрала… А потом с ним поговорила – вернула. (пауза) Один мудрец говорил, что страшный суд заключается в том, что человек станет лицом к лицу с Любовью и со стыдом поймет, что ему нечего на нее ответить… (припоминает) Он сказал, что собирается в Сербию. А я промолчала, хотя, наверное, должна была что-то сказать… Я могла еще что-то изменить. Или не могла?… Теперь я уже никогда этого не узнаю. И он уехал в конце концов… И… не вернулся. А я поклялась хотя бы защитить эту проклятую диссертацию. И защитила… Он так хотел, чтобы я занималась наукой… Это все, что я могла сделать для него… Как стыдно…

Ира – Все-таки слишком ты умная, Шурка… И ум у тебя какой-то дурной. Тебя послушай, так ты кругом самая виноватая… Может и войну в Югославии ты развязала, а?.. Только не признаешься пока… Проще надо быть, проще … (расстроенно) Ну тебя… Езжай с Богом, твоя правда – сколько там той Украины… Вернешься…

Саша – Пора, наверное, скоро темнеть начнет…

Ира – Будешь еще сюда возвращаться?

Саша – А зачем?… Отдам Муркезу – и на вокзал.

Ира – Дай я ее хоть напоследок подержу. (берет у нее клетку) Давай, рыжая, покажи этим американским кастратам, что такое горячая хохляцкая кошка… (идет к выходу)

Саша – (запирает двери в комнаты и проверяет напоследок) Газ перекрыт, вода выключена, свет не горит. (останавливается на пороге) Ну… – до свидания… Я не знаю, что в таких случаях полагается говорить… До свидания, дом. (Уходит. Слышно как в замке поворачивается ключ)
 

Уходят; меркнет свет – это наступил вечер.

Скрип и стук окна. Оно сперва не поддается, но затем шпингалет размыкается и окно распахивается. Ян привычным ловким движением перемахивает через подоконник. В руках у него букет цветов.

Ян – (отряхиваясь) Ну что за странная, противоестественная привычка держать мое любимое окно закрытым?… Осенью или зимой это еще можно понять, но летом?… (оглядываясь) Ау… Есть тут кто-нибудь?… Похоже, я еще и не вовремя… Так… Выключатель должен быть справа от окна… (передвигается наощупь) Вот. (несколько раз щелкает выключателем – результатов ноль). Нда… никогда мне не нравились эти пробки… Или все-таки лампочка перегорела?… (наощупь находит двери в комнату и убеждается, что они заперты) Нет, определенно, пока меня не было, в этом доме поселилась мания преследования… Что ж, так даже интереснее… Какие-то перестановки у них здесь…(Наощупь находит стул и радуется ему как родному. При попытке сесть на него стул опрокидывается, Яну чудом удается избежать падения. Смирившись с судьбою, он опускается на пол и устраивается по-турецки; букет лежит у него на коленях. Несколько мгновений он молчит, потом ему становится скучно и он начинает разговаривать с Ли.) Любимая… Возвращайся скорее… Я, конечно, сам виноват и в этой темноте, и в том, что тебя нет дома… Свалился как снег на голову… Сказать тебе, что ты произнесешь, обнаружив меня на кухне?… Нет, конечно же, ты не закричишь, ты у меня храбрая девочка. Ты всего лишь вздрогнешь, услышав мой голос, потом вздохнешь вот так (Ян изображает глубокий вздох) и скажешь: «ты меня до инфаркта доведешь»… (пауза) Знаешь, почему я так редко звоню тебе? Ты у меня здесь… (Тыкает куда-то в область грудины. Каламбурит) Ты у меня в печенках сидишь, моя дорогая. Маленьким таким комочком, пульсирующим под кожей… Но ведь не станешь же каждый день названивать себе под кожу… Да хотя бы даже и сердцу… Ведь это в порядке вещей, что оно с тобой… Вот я и не звоню. Знаешь, в какой-то момент, когда я понял, КАК именно ты мне близка, я испугался. Правда… Я всегда был порядочным шалопаем, а пустить другого человека себе под кожу, это какую же смелость надо иметь… И… я… я пытался от тебя убежать… Правда, только не смейся… И не плачь, пожалуйста… очень тебя прошу. Я уходил и думал: ну, теперь-то уж точно навсегда… А потом все равно возвращался. Потому, что без тебя – это не жизнь. Так… «мнимые понарошки»… А ты не разу меня не попрекнула. Только смотрела грустно и говорила «хорошо»… И от этого «хорошо»… мне становилось совсем не хорошо, словно я сам себя бил молотком по пальцам, и я снова убегал… и опять возвращался, и снова… Так вот весь последний год и пробегал… как дурак с помытой шеей. А ты ждала. Знаешь… Нет, конечно, ну откуда тебе это знать… Надо, чтобы жизнь перевалила за тридцатник, чтобы похороны пришли на смену свадьбам в качестве основного повода для застолья, ну а не похороны, так проводы… хрен редьки не слаще… говорят же: «он ушел от нас в большой бизнес» – ну чем не некролог… Только тогда понимаешь, как это важно, чтобы тебя ждали. Чтобы где-то горело окно – для тебя и ради тебя… Поэтому-то мне так и страшно сейчас здесь в темноте. Но – это пустое, это пройдет… Ты, главное, возвращайся поскорее. Потому, что, видишь ли, я вернулся, чтобы сказать… Нет… не так… Я вернулся, чтобы остаться. Видишь, даже цветов приволок… Ну, чтобы все не хуже, чем у людей. А говорить… говорить я, если можно, ничего не буду. Я и так уже столько лишнего наговорил. Я просто сяду так, чтобы ты никак не смогла миновать меня, и положу перед собою эти цветы. Я просто буду учиться ждать… Как ты все эти годы ждала меня. Я буду молчать. Пусть это будет сюрприз… (Занавес или Эпилог)