4.
4.
Снова (в который раз!) – ночная река, ожидание парома на тот, родимый берег…
НОЧЬ НА ПЕРЕВОЗЕ
Осень кончилась.
Сильный ветер
Заметает ее следы.
И болотная пленка воды
Замерзает при звездном свете.
И грустит, как живой,
и долго
Помнит свой сенокосный рай
Высоко над рекой, под елкой,
Полусгнивший пустой сарай…
От безлюдья и мрака
хвойных
Побережий, полей, болот
Мне мерещится в темных волнах
Затонувший какой-то флот.
И один во всем околотке
Выйдет бакенщик-великан
И во мгле промелькнет на лодке,
Как последний из могикан…
И вот уже поэт (и душа его вещая) в одиноких оцепенелых снегах…
Рассказывают историю о том, что в тот раз он, зимой добирался до Николы с другой стороны, с железнодорожной станции, одет был легко, замёрз... И вот именно в этом окне (показывают окно), горел тот самый огонёк, и в этот дом пустили его обогреться и переночевать…
Наверняка что-то подобное было, да и не раз… И откликнулось в душе поэта этим великим стихотворением, заключающим в себе фразу-молитву:
«За все добро расплатимся добром, // За всю любовь расплатимся любовью…»
РУССКИЙ ОГОНЕК
1
Погружены в томительный мороз,
Вокруг меня снега оцепенели!
Оцепенели маленькие ели,
И было небо темное, без звезд.
Какая глушь! Я был один живой.
Один живой в бескрайнем мертвом поле!
Вдруг тихий свет – пригрезившийся, что ли? –
Мелькнул в пустыне, как сторожевой…
Я был совсем как снежный человек,
Входя в избу, - последняя надежда! –
И услыхал, отряхивая снег:
- Вот печь для вас… И теплая одежда…
Потом хозяйка слушала меня,
Но в тусклом взгляде жизни было мало,
И, неподвижно сидя у огня,
Она совсем, казалось, задремала…
2
Как много желтых снимков на Руси
В такой простой и бережной оправе!
И вдруг открылся мне и поразил
Сиротский смысл семейных фотографий!
Огнем, враждой земля полным-полна,
И близких всех душа не позабудет…
- Скажи, родимый, будет ли война?
И я сказал:
- Наверное, не будет.
- Дай бог, дай бог… Ведь всем не угодишь,
А от раздора пользы не прибудет…
И вдруг опять: - Не будет, говоришь?
- Нет, - говорю, - наверное, не будет!
- Дай бог, дай бог…
И долго на меня
Опять смотрела, как глухонемая,
И головы седой не поднимая,
Опять сидела тихо у огня.
Что снилось ей? Весь этот белый свет,
Быть может, встал пред нею в то мгновенье,
Но я глухим бренчанием монет
Прервал ее старинные виденья.
- Господь с тобой! Мы денег не берем…
- Что ж, - говорю, - желаю вам здоровья!
За всю любовь расплатимся добром,
За всю любовь расплатимся любовью…
3
Спасибо, скромный русский огонек,
За то, что ты в предчувствии тревожном
Горишь для тех, кто в поле бездорожном
От всех друзей отчаянно далек,
За то, что с доброй верою дружа,
Среди тревог великих и разбоя
Горишь, горишь, как добрая душа,
Горишь во мгле, и нет тебе покоя…
Нет покоя и душе поэта. Вот он уже в сибирской деревне… Зачем-то Рубцову это понадобилось – вернуть читателя туда, в ту деревню. А это он взял и раздвинул Россию, родину русского огонька… Если та, далёкая сибирская деревня, так похожа на деревню вологодскую, то найдётся же и в ней место, где можно обогреть тело и душу…
В СИБИРСКОЙ ДЕРЕВНЕ
То желтый куст,
То лодка кверху днищем,
То колесо тележное
В грязи…
Меж лопухов –
Его, наверно, ищут –
Сидит малыш,
Щенок скулит вблизи.
Скулит щенок
И все ползет к ребенку,
А тот забыл,
Наверное, о нем, -
К ромашке тянет
Слабую ручонку
И говорит…
Бог ведает, о чем!...
Какой покой!
Здесь разве только осень
Над ледоносной
Мечется рекой,
Но крепче сон,
Когда в ночи глухой
Со всех сторон
Шумят вершины сосен,
Когда привычно
Слышатся в лесу
Осин тоскливых
Стоны и молитвы, -
В такую глушь
Вернувшись после битвы,
Какой солдат
Не уронил слезу?
Случайный гость,
Я здесь ищу жилище
И вот пою
Про уголок Руси,
Где желтый куст,
И лодка кверху днищем,
И колесо,
Забытое в грязи…
Но вот уже непонятно и где – на Вологодчине ли, в Сибири ли… А где-то посреди России, в ночи, снова «душе покоя нет»…
НОЧНОЕ ОЩУЩЕНИЕ
Когда стою во мгле,
Душе покоя нет:
И омуты страшней,
И резче дух болотный,
Миры глядят с небес,
Свой излучая свет,
Свой открывая лик,
Прекрасный, но холодный.
И горная передо мной
Вдруг возникает цепь,
Как сумрачная цепь
Загадок и вопросов…
С тревогою в душе,
С раздумьем на лице,
Я чуток, как поэт,
Бессилен, как философ.
Вот коростеля крик
Послышался опять
Зачем стою во мгле?
Зачем не сплю в постели?
Скорее спать!
Ночами надо спать!
Настойчиво кричат
Об этом коростели…
А далее – написанные вольным белым стихом осенние этюды, полные грусти, светлой печали…
ОСЕННИЕ ЭТЮДЫ
1
Огонь в печи не спит,
Перекликаясь
С глухим дождем, струящимся по крыше…
А возле ветхой сказочной часовни
Стоит береза старая, как Русь, -
И вся она как огненная буря,
Когда по ветру вытянутся ветви
И зашумят, охваченные дрожью,
И листья долго валятся с ветвей,
Вокруг стола лужайку устилая…
Когда стихает яростная буря,
Сюда приходит девочка-малютка
И робко так садится на качели,
Закутываясь в бабушкину шаль.
Скрипят, скрипят под ветками качели,
И так шумит над девочкой береза
И так вздыхает горестно и страстно,
Как будто человеческою речью
Она желает что-то рассказать.
Они друг другу так необходимы!
Но я нарушил их уединенье,
Когда однажды шлялся по деревне
И вдруг спросил играючи: Шалунья!
О чем поешь?» Малютка отвернулась
И говорит: «я не пою, я плачу…»
Вокруг меня все стало так уныло!
Но в наши годы плакать невозможно,
И каждый раз, себя превозмогая,
Мы говорим: «Все будет хорошо».
Я позволю себе разорвать стихотворение (тут и есть разрыв и у Рубцова – конец первой главки)… Огонь, перекликающийся с дождём, огненная буря, сжигающая последние листья… Странное сочетание покоя и тревоги. И, наконец, девочка-малютка в сиротской бабушкиной шали… Плачущая девочка… О, слеза ребёнка!.. Но откуда, откуда это? Почему она плачет? Ведь в наши годы, в наше время всеобщего «движения вперёд», «прогресса», всего этого плакатного энтузиазма – плакать невозможно… Как невозможно же одному сидеть где-то в деревне, топить печку и даже «шляться по деревне»… И вот «себя превозмогая, мы говорим: «Всё будет хорошо»… Всё хорошо, всё хорошо… О! Какая тоска и печаль…
Но вот, вроде бы, находится и дело от тоски и печали. От «безделья»…
2
И вот среди осеннего безлюдья
Раздался бодрый голос человека:
- Как много нынче клюквы на болоте!
- Как много нынче клюквы на болоте!
Во всех домах тотчас отозвалось…
От всех чудес всемирного потопа
Досталось нам безбрежное болото,
На сотни верст усыпанное клюквой,
Овеянное сказками и былью
Прошедших здесь крестьянских поколений…
Зовешь, зовешь… Никто не отзовется…
И вдруг уснет могучее сознанье,
И вдруг уснут мучительные страсти,
Исчезнет даже память о тебе.
И в этом сне картины нашей жизни,
Одна другой туманнее, толпятся,
Покрытые миражной поволокой
Безбрежной тишины и забытья.
Лишь глухо стонет дерево сухое…
«Как хорошо! - я думал. - Как прекрасно!
И вздрогнул вдруг, как будто пробудился,
Услышав странный посторонний звук.
Змея! Да, да! Болотная гадюка
За мной все это время наблюдала
И все ждала, шипя и извиваясь…
Мираж пропал. Я весь похолодел.
И прочь пошел, дрожа от омерзенья,
Но в этот миг, как туча над болотом
Взлетели с криком яростные птицы,
Они так низко начали кружиться
Над головой моею одинокой,
Что стало мне опять не по себе…
«С чего бы это птицы взбеленились? –
Подумал я, все больше беспокоясь. –
С чего бы змеи начали шипеть?»
И понял я, что это не случайно,
Что весь на свете ужас и отрава
Тебя тот час открыто окружают,
Когда увидят вдруг, что ты один.
Я понял это как предупрежденье:
Мол, хватит, хватит шляться по болоту!
Да, да, я понял их предупрежденье, -
Один за клюквой больше не пойду…
Проза жизни врывается в стихи: сбор ягод; ягоды – хоть какой-то для поэта заработок в деревне.
Болото, погружающее в сонный мираж «безбрежной тишины и забытья»… Забытье, в котором усыпает сознание, страсти и исчезает «даже память о тебе». И хорошо в этом забытьи, даже «прекрасно»…
И как грозное предупреждение – гадюка и яростный крик птиц… Предупреждение о чём? Об опасности одиночества, о том, что надо заниматься своим делом. Вновь здесь, появляется, как в первой главке словечко «шляться». Там шлялся по деревне и не понял, что девочка не поёт, а плачет, здесь шлялся по болоту и увидел гадюку…
И он понял предупреждение… Что он понял?
3
Прошел октябрь. Пустынно за овином.
Звенит снежок в траве обледенелой,
И глохнет жизнь под небом оловянным,
И лишь почтовый трактор хлопотливо
Туда-сюда мотается чуть свет.
И только я с поникшей головою,
Как выраженье осени живое,
Проникнутый тоской ее и дружбой,
По косогорам родины брожу.
И одного сильней всего желаю:
Чтоб в этот день осеннего распада
И в близкий день ревущей снежной бури
Всегда светила нам, не унывая,
Звезда труда, поэзии, покоя,
Чтоб и тогда она торжествовала,
Когда не будет памяти о нас…
Вы заметили: поэт уже не «шляется», а бродит. И в этом брожении уже не праздность, не прозаический сбор ягод, не болотный мираж, а поэтический труд, сродни молитвенному. И время, когда «исчезнет даже память о тебе», это уже не «безбрежная поволока забытья», а время когда всё равно будет торжествовать звезда труда, поэзии и покоя… Это желание поэта, его просьба, его стихи, его молитва… Молитва Николая Рубцова…
Но вот наступает ночь, гаснет заря, надвигается мрак…
НАСТУПЛЕНИЕ НОЧИ
Когда заря
Смеркается и брезжит,
Как будто тонет
В омутной ночи,
И в гробовом
Затишье побережий
Скользят ее
Последние лучи,
Мне жаль ее.
Вот-вот… еще немножко…
И, поднимаясь,
В гаснущей дали,
Весь ужас ночи
Прямо за окошком
Как будто встанет
Вдруг из-под земли!
И так тревожно
В час перед набегом
Кромешной тьмы
Без жизни и следа,
Как будто солнце
Красное над снегом
Огромное,
Погасло навсегда…
Тревожным ожиданием это зимнее стихотворение перекликается с летним «Ночным ощущением», их и разделяют «лишь» «Осенние этюды»…
И в этой-то тревоге и вызревает одно из самых пронзительных рубцовских стихотворений…
ПАМЯТИ МАТЕРИ
Вот он и кончился, покой!
Взметая снег, завыла вьюга.
Завыли волки за рекой
Во мраке луга.
Сижу среди своих стихов,
Бумаг и хлама.
А где-то есть во мгле снегов
Могила мамы.
Там поле, небо и стога,
Хочу туда, о, километры!
Меня ведь свалят с ног снега,
Сведут с ума ночные ветры!
Но я смогу, но я смогу
По доброй воле
Пробить дорогу сквозь пургу
В зверином поле!..
Кто там стучит?
Уйдите прочь!
Я завтра жду гостей заветных…
А может, мама?
Может, ночь –
Ночные ветры?
Но ведь известно же, что мать его умерла и похоронена в Вологде, на городском кладбище. Какие же там «поле, небо и стога»?.. Стихотворение не «о матери», оно посвящено памяти матери. А в самом тексте уже везде «мама». Мама каждого читающего. И уже не важно, есть или нет «стога», а важно, что где-то есть могила мамы и надо идти к ней…
И опять бессонница и тревога… Да он ведь за всех нас, за каждого – не спит и мучается!..
БЕССОННИЦА
Окно, светящееся чуть.
И редкий звук с ночного омута.
Вот есть возможность отдохнуть…
Но как печальна эта комната!
Мне страшно: кажется, что я
Среди отжившего, минувшего,
Как бы в каюте корабля,
Бог весть когда и затонувшего,
Что не под этим ли окном,
Под запыленною картиною
Меня навек затянет сном,
Как будто илом или тиною.
За мыслью мысль – какой-то бред,
За тенью тень – воспоминания…
Реальный звук, реальный свет
С трудом доходят до сознания.
И так раздумаешься вдруг,
И так придашь всему значение,
Что вместо радости – испуг
И вместо отдыха – мучение.
И будто вышел утром, после бессонной ночи на улицу, а там ласточка…
ЛАСТОЧКА
Ласточка носится с криком:
Выпал птенец из гнезда.
Дети окрестные мигом
Все прибежали сюда.
Взял я осколок металла,
Вырыл могилку птенцу,
Ласточка рядом летала,
Словно не веря концу.
Долго носилась рыдая
Под мезонином своим…
Ласточка! Что ж ты, родная,
Плохо смотрела за ним?
Могила матери, могила ласточкиного птенца… Грусть утраты, невосполнимой… Жалость, то есть любовь, ко всему, что хранит душа…
И ещё грустное стихотворение-посвящение… Грустный взгляд на себя, некое даже уныние. Мол, пусть у тебя всё хорошо будет, а я, что уж, я…
ПОСВЯЩЕНИЕ ДРУГУ
Замерзают мои георгины,
И последние ночи близки,
И на комья желтеющей глины
За ограды летят лепестки…
Нет! Меня не порадует – что ты! –
Одинокая странствий звезда.
Пролетели мои самолеты,
Просвистели мои поезда,
Прогудели мои пароходы,
Проскрипели телеги мои…
Я пришел к тебе в дни непогоды,
Так изволь, хоть водой напои!
Не порвать мне житейские цепи,
Не умчаться, глазами горя,
В пугачевские вольные степи,
Где гуляла душа бунтаря.
Не порвать мне мучительной связи
С долгой осенью нашей земли,
С деревцом у сырой коновязи,
С журавлями в холодной дали.
Но люблю тебя в дни непогоды
И желаю тебе навсегда,
Чтоб гудели твои пароходы,
Чтоб свистели твои поезда!
Тут я бы и закончил очередную главу. Чтобы следующая началась с отрицания уныния.