3.
3.
И снова в путь, ведь «стихи из дома гонят нас»… Аж до Устюга, через город Тотьму и леса, проложил поэтическую дорогу Рубцов. В те времена до Устюга вполне можно было и на теплоходе доплыть, ныне – проехать по асфальтовой дороге. Пешком-то уж в любом случае нет нужды топать… Никто и не топает, и не топал, только поэту нужен был этот путь, пусть не ногами, но душой-то уж точно, по следам давно усопших душ пройденный. Это и главное, что душой…
И я снова отправляюсь по поэтической дороге Николая Рубцова…
ПОДОРОЖНИКИ
Топ да топ от кустика до кустика –
Неплохая в жизни полоса.
Пролегла дороженька до Устюга
Через город Тотьму и леса.
Приуныли нынче подорожники,
Потому что, плача и смеясь,
Все прошли бродяги и острожники –
Грузовик разбрызгивает грязь.
Приуныли в поле колокольчики,
Для людей мечтают позвенеть,
Но цветов певучие бутончики
Разве что послушает медведь.
Разве что от кустика до кустика
По следам давно усопших душ
Я пойду, чтоб думами до Устюга
Погружаться в сказочную глушь.
Где мое приветили рождение
И трава молочная и мед,
Мне приятно даже мух гудение,
Муха – это тоже самолет.
Всю пройду дороженьку до Устюга
Через город Тотьму и леса,
Топ да топ от кустика до кустика –
Неплохая в жизни полоса!
И на этом пути попадаю в октябрь, в забытость болот и утраты полей… И с небес слышны печальные клики – это улетают журавли, и машет им во след вся Русь…
ЖУРАВЛИ
Меж болотных стволов красовался восток огнеликий…
Вот наступит октябрь – и покажутся вдруг журавли!
И разбудят меня, позовут журавлиные крики
Над моим чердаком, над болотом, забытым вдали…
Широко по Руси предназначенный срок увяданья
Возвещают они, как предание древних страниц.
Все, что есть на душе, до конца выражает рыданье
И высокий полет этих гордых прославленных птиц.
Широко на Руси машут птицам согласные руки.
И забытость болот, и утраты знобящих полей –
Это выразят все, как сказанье, небесные звуки,
Далеко разгласит улетающий плач журавлей…
Вот летят, вот летят… Отворите скорее ворота!
Выходите скорей, чтоб взглянуть на любимцев своих!
Вот замолкли – и вновь сиротеет душа и природа
Оттого, что – молчи! – так никто уж не выразит их…
И вновь на родине. И в малой родине, в низком доме с крапивой под оконцем – вся Россия. Только здесь и можно передохнуть от ветра, что гнал по всей земле… Здесь покой, в котором слышно даже пение незримых певчих (говорят, мать поэта пела когда-то в церковном хоре, так не её ли голос и слышал он?!)…
ПРИВЕТ, РОССИЯ…
Привет, Россия, – родина моя!
Как под твоей мне радостно листвою!
И пенья нет, но ясно слышу я
Незримых певчих пенье хоровое…
Как будто ветер гнал меня по ней,
По всей земле – по селам и столицам!
Я сильным был, но ветер был сильней,
И я нигде не мог остановиться.
Привет, Россия, - родина моя!
Сильнее бурь, сильнее всякой воли
Любовь к твоим овинам у жнивья,
Любовь к тебе, изба в лазурном поле.
За все хоромы я не отдаю
Свой низкий дом с крапивой под оконцем…
Как миротворно в горницу мою
По вечерам закатывалось солнце!
Как весь простор, небесный и земной,
Дышал в оконце счастьем и покоем,
И достославной веял стариной,
И ликовал под ливнями и зноем!..
Но надолго поэт перед своим оконцем не засиживался… Снова гнал его ветер «по всей земле». И лишь в домах друзей и просто добрых людей на какое-то время обретает душа покой… На этот раз в уютном, древнем Липином Бору…
СОСЕН ШУМ
В который раз меня приветил
Уютный, древний Липин Бор,
Где только ветер, снежный ветер
Заводит с хвоей вечный спор.
Какое русское селенье!
Я долго слышал сосен шум,
И вот явилось просветленье
Моих простых вечерних дум.
Сижу в гостинице районной,
Курю, читаю, печь топлю,
Наверно, будет ночь бессонной,
Я так порой не спать люблю!
Да как же спать, когда из мрака
Мне будто слышен глас веков,
И свет соседнего барака
Еще горит во мгле снегов.
Пусть завтра будет путь морозен,
Пусть буду, может быть, угрюм,
Я не просплю сказанье сосен,
Старинных сосен долгий шум…
Ночевал он, как вспоминали очевидцы даже и не в гостинице районной, а прямо в редакции районной газеты «Волна», редактором которой был в те годы его тотемский приятель Василий Елесин, а в штате работал молодой журналист и прекрасный поэт Сергей Чухин… Постоял, как-то, было дело, и я перед зданием редакции, послушал сосен шум… И вслед за Рубцовым сказал: «Какое русское селенье!» И тоже уехал, конечно…
И вот уже идут по летним пыльным дорогам обозы в город… И широкий трудовой зад грузовика загораживает дорогу «праздному» поэту…
***
Загородил мою дорогу
Грузовика широкий зад.
И я подумал: «Слава богу,
Дела в селе идут на лад».
Теперь в полях везде машины.
И не видать плохих кобыл.
И только вечный дух крушины
Все также горек и уныл.
И резко, словно в мегафоны,
О том, что склад забыт и пуст,
Уже не каркают вороны
На председательский картуз.
Идут, идут обозы в город
По всем дорогам без конца, -
Не слышно праздных разговоров,
Не видно праздного лица.
Вроде бы как лёгкая зависть чувствуется к людям, которые заняты правильным и понятным делом – уборкой урожая. Им конечно не до поэта, который в такое горячее рабочее время ещё зачем-то и почему-то чувствует всё-таки и вечный дух крушины…
И вот мы уже прощаемся с Вологдой. Кажется это первое в книге упоминание Вологды, а не просто города – и сразу прощальное, будто и прожито и пережито в ней уже многое… Да ведь так и есть – прожито, пережито…
ПРОЩАЛЬНОЕ
Печальная Вологда дремлет
На темной печальной земле,
И люди окраины древней
Тревожно проходят во мгле.
Родимая! Что еще будет
Со мною? Родная заря
Уж завтра меня не разбудит,
Играя в окне и горя.
Замолкли веселые трубы
И танцы на всем этаже,
Из дверь опустевшего клуба
Печально закрылась уже.
Родимая! Что еще будет
Со мною? Родная заря
Уж завтра меня не разбудит,
Играя в окне и горя.
И сдержанный говор печален
На темном печальном крыльце,
Все было веселым вначале,
Все стало печальным в конце.
На темном разъезде разлуки
И в темном прощальном авто
Я слышу печальные звуки,
Которых не слышит никто…
И с тёмного разъезда разлуки в печальной Вологде, вдруг попадаю, вслед за летящей душой поэта, под архангельский дождик. В юные его тралфлотовские времена…
ОСЕННЯЯ ПЕСНЯ
Потонула во тьме отдаленная пристань.
По канаве помчался, эх, осенний поток!
По дороге неслись сумасшедшие листья,
И порой раздавался пароходный свисток.
Ну так что же? Пускай рассыпаются листья!
Пусть на город нагрянет затаившийся снег!
На тревожной земле в этом городе мглистом
Я по-прежнему добрый, неплохой человек.
А последние листья вдоль по улице гулкой
Все неслись и неслись, выбиваясь из сил.
На меня надвигалась темнота закоулков,
И архангельский дождик на меня моросил…
Какие молодость и озорство в этом «эх, осенний поток!» И за «пароходным» свистком легко читается свисток «милицейский»… Но и там уже – какая бесприютность, какая тревога от надвигающейся темноты закоулков, от моросящего архангельского (а значит – холодного) дождика…
И вот уже какая-то девушка прощается с кораблём… Не думаю, что с семнадцатилетним Рубцовым. Тут пока ещё юношеская мечта о такой девушке и об океане, шторме, парусах… Стихотворение, видимо, в те юные годы и написано, однако же, оказалось оно здесь не случайно. Ведь книга-то называется «Душа хранит»…
ТЫ С КОРАБЛЕМ ПРОЩАЛАСЬ
С улыбкой на лице и со слезами
Осталась ты на пристани морской.
И снова шторм играет парусами
И всей моей любовью и тоской!
Я уношусь куда-то в мирозданье,
Я зарываюсь в бурю, как баклан.
За вечный стон, за вечное рыданье
Я полюбил жестокий океан.
Я полюбил чужой полярный город
И вновь к нему из странствия вернусь
За то, что он испытывает холод,
За то, что он испытывает грусть,
За то, что он наполнен голосами,
За то, что там, к печали и добру,
С улыбкой на лице и со слезами
Ты с кораблем прощалась на ветру…
Следующее стихотворение - «Мачты»… Сборник с этим названием недавно подготовил и издал Леонид Вересов, как задуманную, но не состоявшуюся книгу Николая Рубцова.
МАЧТЫ
Созерцаю ли звезды над бездной
С человеческой вечной тоской,
Воцаряюсь ли в будке железной
За штурвалом над бездной морской, -
Все я верю, воспрянувши духом,
В грозовое свое бытие
И не верю настойчивым слухам,
Будто все перейдет в забытье,
Будто все начинаем без страха,
А кончаем в назначенный час
Тем, что траурной музыкой Баха
Провожают товарищи нас.
Это кажется мне невозможным.
Все мне кажется – нет забытья!
Все я верю, как мачтам надежным,
И делам, и мечтам бытия.
Если по этому стихотворению автор хотел назвать всю книгу, значит, действительно – важное для него стихотворение, в чём-то программное. Да так и есть: оно вроде бы из тех «молодых», морских стихов, но и по теме и по настроению оно близко к самым зрелым его стихам. «Всё мне кажется – нет забытья!..» - да это же: «Я не верю вечности покоя!»
Но нет, далее в сборнике «Душа хранит» совсем, казалось бы лёгкое, безалаберное – сначала, а потом очень серьёзное стихотворение: «кто-то» уезжает из города. И вот этот «кто-то» - сам поэт – в родимой деревне, за которую готов «умереть от выстрела врага»… И уже понятно, что за «игривостью» концовки стихотворения вполне серьёзная грусть от того, что снова придётся покидать родимые место, от того, что «нас кому-то будет очень жаль»…
НА ВОКЗАЛЕ
Закатилось солнце за вагоны.
Вот еще один безвестный день,
Торопливый, радостный, зеленый,
Отошел в таинственную сень…
Кто-то странный (видимо, не веря,
Что поэт из бронзы, неживой)
Постоял у памятника в сквере,
Позвенел о бронзу головой,
Посмотрел на надпись с недоверьем
И ушел, посвистывая, прочь…
И опять родимую деревню
Вижу я: избушки и деревья,
Словно в омут, канувшие в ночь.
За старинный плеск ее паромный,
За ее пустынные стога
Я готов безропотно и скромно
Умереть от выстрела врага…
О вине подумаю, о хлебе,
О птенцах, собравшихся в полет,
О земле подумаю, о небе
И о том, что все это пройдет.
И о том подумаю, что все же
Нас кому-то очень будет жаль,
И опять, веселый и хороший,
Я умчусь в неведомую даль!..
Здесь для меня кончается очередная глава книги и начинается следующая… (Напомню, что у поэта деления книги на главы нет, но мне кажется, что цикличность в сборнике явно присутствует, и каждый цикл или глава – новый виток спирали, возгоняющей душу…)