Вторая половина сентября пролилась дождями. Уже привычные подъемы в шесть утра и новый день с новой надеждой стать частью 8 «А». А надежды с каждым днем не прибавлялось: не приживалась она там. Класс был сам по себе, Олеся сама по себе, так и сидела одна на первой парте.

Ника и Полина подходили только тогда, когда договаривались об очередной встрече с Алексом. Он настаивал, чтобы были все, с кем познакомился 1 сентября. Алекс создавал свою команду. Олеся сидела спиной ко всем и на переменах чувствовала, будто бы и сейчас она спиной ко всем стоит, хочет развернуться, а ей не разрешают. Восьмой класс потоками ее обтекал, в каждом потоке свои ребята, свои интересы.

Макс вроде бы тоже один, но он лидер, такой же, как и Ника. В него все потоки впадают, притягиваются к нему. С оценками все тоже было гораздо хуже, чем в седьмом классе. Особенно после того урока литературы, на котором их классная Екатерина Николаевна, не спросив Олесю, прочитала всему классу ее стихотворение из того старого журнала:

Что такое свобода?

Это мир мечты…

Где не бывал ни я, ни ты.

Что такое свобода?

Это любовь…

И так далее. Олеся слушала и чувствовала, как краска медленно ползет вверх по шее к лицу. Сзади сдавленно смеялись. Но Екатерина Николаевна, постучав журналом по столу, продолжала. Потом начала объяснять твердые стихотворные формы, а у Олеси в голове собственные строки стучали, прямо в висках кровью пульсировали. На перемене Полина, мимо проходя, обронила: «Ну просто новая Анна Ахматова! А больше я никого из женщин поэтов, наверное, и не вспомню!».

На следующий день, зайдя в класс, Олеся увидела на доске распечатанный портрет Анны Ахматовой, только «Анна» было зачеркнуто и заменено на «Олеся». Следом зашел Макс, повернулся к доске и сорвал плакат, скомкал и выбросил. Олеся видела, что в классе Полины пока нет. И подумать, значит, не на кого, хотя уже все равно, наверное…

На уроках в голове было пусто, только комок слез в горле стоял, на контрольной по физике задачи рассыпались. В тот же день спросили по биологии. Встала и отказалась отвечать, понимая, что просто может разреветься.

Дома закрывалась в комнате. Наушниками отгораживалась от всего, включала The Prodigy. Вспоминала. Таких встреч-тренировок было уже три по выходным. Правда, Олеся пока только смотрела, хотя Алекс настаивал, чтобы она тоже начинала включаться.

Дома не знали, что они с Денисом и остальными занимаются паркуром. Говорили, что просто отправляются гулять с компанией. Родители отпускали, раз Денис тоже едет.

Алина обижалась. Олеся видела из окна, как она подъезжает на коляске рано утром к их дому и просто стоит, ждет… а потом поворачивает руками колеса и едет домой. Хотелось выскочить к ней, обнять, но что-то удерживало Олесю и от этого хотелось плакать. Так и жила выходными, а на неделе дома в безвоздушном пространстве наушников. В конце сентября в комнату ворвалась мама:

– Олеся! Надо поговорить! Звонила Екатерина Николаевна!

– Я уже догадываюсь!

– А раз догадываешься, так объясни, что происходит! Ты понимаешь, что твоя первая четверть в новой школе решит то, как будут к тебе относиться учителя! У тебя одни двойки и отказы отвечать на уроках! Что происходит?

– Мама! Не повышай на меня голос! Мне вообще неважно, как ко мне будут относиться учителя!

– С тобой невозможно разговаривать! Зачем мы тогда вообще переводили тебя в эту гимназию?

– Это было ваше с отцом решение! А не мое! Мама! Выйди из моей комнаты, прошу тебя! – слова выскакивали сами собой. Олеся видела, что слова, будто ветки, хлещут маму, лицо ее становится чужим, на глазах слезы. Но она продолжала что-то кричать, пока в комнату не прибежал Игорь…