Вдох-выдох. Вдох-выдох. Стас бежал очень давно, но узкий коридор с тоскливыми стенами поносного цвета не заканчивался. Очередная дверь со светящимся на зеленом табло словом «Выход» захлопнулась перед самым носом.

— Вы ушли с маршрута, вы ушли с маршрута, – на одной ноте гнусавил противный женский голос.

— Где ты видишь тут маршрут, интеллектуальная дура?! – Стас резко остановился и со злостью посмотрел на смарт-часы с навигатором и пульсометром.

«Сто семьдесят пять... На пределе. Странно: усталости нет. Только сердце ухает филином», – переводя дыхание, он достал пластиковую бутылку и сделал глоток. Вода отдавала тухлятиной.

По ушам резанул звук сирены, похожей на кряканье стаи уток, и тот же голос затараторил:

— Осталась одна жизнь, осталась одна жизнь.

Стас заорал:

— Какого черта! А где пять запасных? – он вылупился на мигающий красным светом экран. – Я с места не сдвинусь, пока твои глюки не закончатся! – прислонился к холодной стене, но она провалилась, и Стас полетел вниз.

Удар. Вспышка боли в затылке. Дальше – беспамятство.

Стас разлепил глаза. Темно. Голова раскалывалась. Во рту привкус какой-то гадости. Нащупал на полу телефон.

«Половина седьмого, – включил фонарик, посветил по сторонам и с облегчением вздохнул: – Кабинет Вадика», – с трудом поднялся и, пошатываясь, побрел в туалет.

«На кого похож этот чудик в зеркале?» – провел рукой по небритому подбородку. Оттянув нижнее веко, взглянул на покрасневшую склеру с пучками порвавшихся капилляров. Открыл кран и подставил голову под холодную воду. Кожу обожгло. Переключил на душ и залез в кабинку. Так-то лучше. Мозги моментально прояснились. Вчерашний день, наконец, приобрел очертания, а туман выветрился полностью.

Чайник надрывно свистел. Стас сидел на стуле, положив руки на подоконник, и смотрел в одну точку. Солнце, озираясь на хмурые спящие деревья, потихоньку выкатилось на небо, осторожно раздвигая смурны́е белесые облака несмелыми лучами. Озеро, то там, то тут вспыхивая желтыми пятнами, меняло серую снежную шубу с коротким ворсом на роскошную, сверкающую. Рыбаки у вырубленных лунок казались игрушечными.

Стас ощущал, будто сильная рука сдавила сердце. Зажмурил глаза и явственно увидел то самое лицо. Вчера помог крепкий выдержанный виски – Вадим достал из сейфа, закончив свой длинный монолог об удачной сделке.

Утром, вместо репетиции, Стас помчался в больницу: накануне Егорку увезли с острым крупом. Елена отличилась. Как всегда. Оставила сына на улице во дворе, а сама умотала в чертов салон. Хорошо, что сердобольные мамаши, караулившие на катке своих отпрысков, быстро скорую вызвали: еще немного, и не спасли бы…

В больнице Стас обезумел. Метался, как загнанный зверь. Рвался к сыну. Но строгая медсестра с тяжелым мужским подбородком и нависшими над глазами бровями, приказала сесть и не истерить. Вышел пожилой врач с уставшим лицом и, объяснив, что самое худшее уже позади, велел отправляться восвояси; ребенок в реанимации, до утра уж точно, и нет смысла мозолить глаза персоналу и надоедать бесконечными вопросами.

Телефон приемного покоя занят. Стас выключил чайник, тот обиженно пискнул и умолк.

«В филармонию надо позвонить».

Мобильный пиликнул. Сообщение. От Вадима.

— Привет, братан! – голос бодр, как всегда. – Ты вчера реально меня напугал.

Стас угрюмо молчал. Что тут скажешь? Когда увидел освещенное фонариками лицо мальчика, ноги подкосились. Думал, с ума сошел: как Егор мог утонуть тут, на озере, когда он в больнице? И кто переодел его в чужую одежду?

В приемном покое, как назло, долго не отвечали. Стас спустил собак на несчастную медсестру с детским заспанным голосом, сообщившую, что «состояние Егора Рахманова без изменений».

— Братан, але, ты живой там? – теперь в интонации Вадима проступила тревога.

— Здесь я, где мне еще быть, – буркнул Стас, – зачем просил перезвонить?

Вадим оживился:

— Там мужик зайдет, Алексом зовут. Пакет передай ему. На полке с документами лежит, в газету завернут. Пусть в журнале за него распишется. Да, будешь уходить, отключи рубильник под лестницей, замок защелкни, а ключ за пожарный щиток закинь – там ниша меленькая есть, увидишь.

— Кофе выпью и к Егору. Мужик когда зайдет?

— Я позвоню, прям щас заскочит. Не пропадай. Держи меня в курсе, как сынуля. Ок?

— Спасибо, друг.

Стас пил кофе и вспоминал школу. С Вадимом не разлей вода с первого класса. Везде вместе: на бокс – вдвоем, на каникулы – к его бабке под Самару. В восьмом в одну девчонку втюрились. После дискотеки морду набили друг другу, но в тот же вечер братались на спортивной площадке, скрепляя дружбу бутылкой ситро. И в музыкалку Вадим тоже записался. За компанию. Правда, через полгода отчислили за пропуски и полное отсутствие слуха. Стас-то с подготовкой пришел: у Лины Борисовны и медведь заиграет, даже если не хочет, а способности Стаса она приметила сразу и год, бесплатно, готовила к вступительному экзамену.

«Бог ученичка послал», – восьмидесятилетняя бойкая старушка по кличке «Божий одуван» – так ее окрестили в консерватории еще во времена маминой учебы – не могла нарадоваться на смышленого и одаренного Стасика.

Мать тоже была довольна: после пропажи отца, скрываясь от бритоголовых братков в черных кожанах, уехали в глухую деревню под Тамбов. Лина Борисовна приняла, как родных. Выделила несколько комнат в своем старинном, похожем на усадьбу, доме. С отдельным входом и палисадником, засаженным кустами жимолости, ягодами которой она лечила артрит супругу.

Мать очень переживала, что сын неучем останется: в Москве-то возможностей больше. Но, испугавшись не за себя, за шестилетнего Стаса, наскоро продала квартиру за полцены риэлтору с подозрительно бегающими глазками, чтобы расплатится с долгами, и, ночью, собрав малочисленный скарб, уехала. От греха подальше.

Об отце они так ничего и не узнали. В лихие девяностые многих находили в реке с ногами, вросшими в бетонную глыбу, или в лесу, с отрезанной головой…

Когда лабораторию в НИИ прикрыли, распустив более пятисот сотрудников на «вольные хлеба», отец продал старенькие жигули и подался в челноки.

«Не горюй, мать, проживем. И не такое бывало. Деды́ вон, войну прошли, и ничего».

Прожил. Но недолго. И семье не помог, и сам сгинул…

После девятого класса их с Вадимом дорожки разошлись. Стас поступил в музыкальное училище на фортепианное отделение. Вадик, перебиваясь с тройки на двойку, с трудом доплелся до одиннадцатого. Родители пристроили в политехнический, но Вадим, завалив сессию, ушел в армию.

Долгое время не общались и вот случайно пересеклись в баре. Стас зашел обмыть блестящее исполнение своей сюиты для голоса и фортепиано на фестивале молодых композиторов. Певица праздновать отказалась, сославшись на вредное влияние алкоголя и прокуренных помещений на ее контральто, и Стасу, чтоб не пить в одиночку, пришлось взять первого попавшегося скрипача.

 «Хорошо тогда посидели. Вадик, как всегда, свой в доску в любой компании. Приятели его умеют разговор поддержать. И не нажрались», – Стас с удовольствием вспомнил, как партнеры Вадима по бизнесу – название проекта он не уточнял: что-то связанное с туризмом, – засунув по наушнику в ухо, с интересом слушали запись его выступления и уважительно кивали головами в такт музыке.

Стас снова набрал больницу, и снова короткие гудки. Владлен Альбертович сбросил, прислав эсэмэску «Перезвоню».

Стас помыл посуду после вчерашней пьянки, постель свернул и запихнул в отсек под диваном. Проверил, хорошо ли запер дверь, спрятал ключ и спустился к машине. Телефон снова пиликнул: пришло сообщение о списание крупной суммы со счета.

«Елена», – досада зашевелилась внутри, как кофейная жижа, взбаламученная ложкой.

Сиденье прогрелось, отдавая тепло телу. Стас приглушил динамик и тупо уставился на бегающую шкалу громкости на приборном щитке. В какой момент их семейная жизнь полетела в тартарары? Да практически сразу после свадьбы. Нет, гораздо раньше: после того как Елена объявила о беременности…

Стас, выросший без отца, рано взял на себя ответственность за мать. Тем далеким майским днем, когда сад за окном благоухал медово-сладким ароматом гиацинтов, он вбежал на крыльцо, размахивая папкой с нотами, со стуком открыл дверь на веранду и крикнул:

— Мама, я выиграл!

Мама и Лина Борисовна пили чай из фарфорового сервиза. Его доставали по большим праздникам и с благоговением называли «императорским». Мама молчала. Учительница взяла блюдечко, наполнила его янтарной тягучей жидкостью, переливавшейся на солнце, и, зачерпнув серебряной ложечкой содержимое, протянула Стасу:

— Деточка, откушайте чаю с божественным рябиновым вареньем, – ее глаза хитро́ улыбались, отчего мелкие морщинки на лице умножились.

Стас стоял, оторопевший:

«То линейкой по рукам за то, что играю мимо нот, а тут – отведайте чаю, деточка…»

— Да, повод есть! – словно прочитав его мысли, Лина Борисовна повернулась к матери и одарила великолепной улыбкой: – Наш Стасик взял первую премию! Мне уже доложили!

Мама охнула, а Стаса накрыла обида, что не он сообщил матери о своей победе в областном конкурсе. Насупился и решил не ударить в грязь лицом. Достал из папки бумажку, врученную директором музыкальной школы, и протянул маме:

— Я теперь буду покоить твою старость!

Мать развернула листочек и заплакала:

— Премию денежную выписали…

Лина Борисовна заулыбалась еще больше:

— Ну, Дарья, что слезы-то лить. Радоваться надо: парень серьезно настроен. Будем работать.

А Стас, чтобы совсем покорить строгую учительницу и доставить матери удовольствие, расхрабрившись, взъерошил густые волосы и выпалил:

— А завтра я пойду к директору и скажу, чтоб тебе зарплату выдали: пальто к осени купим и сапожки, я видел в сельпо, красивые, блестящие! – он залихватски перевернул ремень, чтобы металлическая бляха была ровно посередине, и искоса глянул на Лину Борисовну.

Она засмеялась от души, а мама еще больше расплакалась, вытирая глаза концом фартука.

Именно в тот день Стас твердо решил, что мать никогда не будет ни в чем нуждаться, и при первой же возможности, урывая пару дней между многочисленными гастролями и конкурсами, приезжал в деревню, привозя деньги, сувениры, продукты.

Мать слабо бранилась, вставая на цыпочки и притягивая к себе его вихрастую макушку для поцелуя, но Стас видел, что глаза ее сияли гордостью за сына-кормильца.

И о своей семье, о детях мечтал с юности. И чтоб непременно не меньше трех. Да. Мальчик и две девчонки. Но с Еленой не заладилось.

«Сам виноват, кретин… Амбиции взыграли… Конечно: дочь директора филармонии, да еще внешность модельная», – Стас вспомнил их бурный роман на глазах у всей академии.

Она – взбалмошная блондинка, воспитанная отцом, не знавшая отказа ни в чем. С ногами, как водится, от ушей, с глазами то львицы, то ручной кошки. И он – подающий надежды двадцатичетырехлетний аспирант, наивно полагавший, что сможет совместить идеальную семью и блистательную карьеру музыканта…

Романтика закончилась быстро. Елена, узнав, что залетела, устроила Стасу истерику. Категорически отказалась рожать, сказав, что своей матери никогда не знала и себе подобных плодить не намерена. Стас умолял оставить ребеночка, клялся, что будет воспитывать, и мама, если что, в город приедет, поможет с малышом. Подумав, Елена, взяла с него слово, что он гарантирует ей «крепкий сон по ночам и абсолютную независимость от пеленок-распашонок».

Егорка родился недоношенным. До полутора месяцев пролежал в больнице: после прививки заболел воспалением легких. Стас ужасно переживал и навсегда заработал животный страх перед любым чихом сына.

Выехав за ворота проходной, Стас набрал больницу. Черт возьми, там переговорный пункт, что ли? Поискав номер Елены, нажал вызов, но вклинился встречный звонок.

— Да, Владлен Альбертович, я звонил. Отпросится с репетиции: Егора надо проведать, – нравоучения тестя давно уже приелись. – Конечно, я помню: скоро Испания, надо готовится. Елена? А что с вашей дочерью может случиться? Цветет и пахнет, как майская роза, – злость заставила крепче сжать руль. – Да не ерничаю я, вам показалось… – Стас попрощался и с облегчением сбросил звонок.

Пилик. Снова списание. Стас с размаху шибанул рукой о подлокотник:

— Нашла себе кошелек на ножках… – он нахмурил брови, – в больницу к сыну ей некогда заехать, а по бутикам шляться, и по клубам ошиваться и время, и силы, а главное, деньги есть.

Включив аварийку, Стас свернул на обочину. Набрал приемный покой. Наконец-то!

— Девушка, день добрый. Как состояние Егора Рахманова? Два дня назад к вам поступил, – бешенный стук в груди. – Кто я? – Стас гаркнул в нетерпении: – Отец! – молчание на том конце провода пугало. – Перевели в палату? Спасибо вам!

Включил поворотник и перестроился в левый ряд, готовясь свернуть на трассу. Набрал жену.

«Сбросила! – Стас начал заводиться. – Неужели ответить сложно?! Какие-такие дела у нее срочно-важные?!»

Наконец, томный голос соизволил отозваться:

— Слушаю. Только недолго. Я на показе.

Стас прижал телефон к уху и взревел:

— У тебя хоть капля совести есть: сын в реанимации по твоей милости, а ты по показам шляешься!  Всему есть предел! – в висках стучал отбойный молоток.

Елена завизжала:

— Что ты орешь? Я предупреждала: мне этот ребенок не интересен! Просил, вот и майся!

Он не поверил своим ушам – короткие гудки! Телефон выпал из трясущейся руки, Стас нагнулся, и в следующую минуту машина содрогнулась от сильного удара. В голове коротнуло, и Стас потерял сознание.