Альбина смутно помнила вчерашний день и как оказалась дома. Одни обрывки. Мужчина с расплывчатым пятном вместо лица протягивает кружку. Горячий чай обжигает губы. Резкий сигнал машины выдергивает из забытья – ее куда-то везут. Знакомая коричневая дверь. Щелчок ключа в замочной скважине. Дальше – провал.

Из квартиры снизу доносились ритмичные звуки музыки.

«Какой сегодня день?» – мысли всплывали, смешивались одна с другой и бесследно исчезали, так ничего не прояснив.

Попыталась подняться. Закружилась голова, во рту возник горьковатый привкус, а перед глазами замелькали черные точки. Включила ночник, осторожно встала с кровати и медленно подошла к окну. С усилием отдернула плотную штору. Внизу фонарь освещал детскую площадку и припаркованные во дворе машины.

Повернулась и вздрогнула: взгляд выхватил картину, висевшую над письменным столом. Белая пена облаков отбрасывала тень на деревню и отражалась в озере.

«Озеро, озеро, озеро!» – каждое слово точно острыми гвоздями вколачивали в виски.

Альбина поморщилась и вцепилась в подоконник. Сердце отчаянно заметалось, в ушах загудело. Чуть отдышалась и, облизнув пересохшие губы, поплелась на кухню за водой.

В ванной комнате горел свет. На стиральной машине лежала растрепанная пачка акварельной бумаги. Старомодную чугунную ванну заполнил ворох измятых листков. Альбина хватала их и разворачивала. С карандашных набросков на нее смотрело одно и то же, одно и то же.  Озеро. Снег. Фигуры, бегущие по льду... Она вскрикнула, роняя рисунки. Вчерашний день отчетливо проявился в голове, намертво фиксируя события. Медленно осела на пол, обхватила колени и тихо завыла, осознавая, что ничего уже нельзя изменить.

Прошел час, может, больше. Альбина очнулась от холода. Тело покрылось мурашками и затекло. Захотелось согреться. Дрожащей рукой открыла кран. Капли горячей воды забарабанили по бумаге. Выключила душ, прошла на кухню и вернулась с зажигалкой.  Взяла скомканный набросок. Щелчок, и оранжево-синее пламя постепенно поглотило рисунок.

Альбина, как заведенная механическая кукла, поджигала и поджигала листок за листком и бросала в ванну. Намокшая бумага плохо горела. Едкий дым взметнулся к потолку, в горле запершило. Закашлялась, но уйти не могла. Внутренний голос приказывал смотреть. Глаза слезились, стало трудно дышать.

Все. Бумага с почерневшими краями раскисла, кучка пепла, тлея, шевелилась на дне ванны. Альбина долго стояла неподвижно. Потом очнулась, медленно вернулась в комнату и легла на кровать.

Музыка внизу стала громче. К ней добавились разгульные выкрики: судя по всему, что-то праздновали. Альбина ощущала себя странно: раньше любое веселье отзывалось легкостью в душе, а сейчас изнутри затапливала липкая холодная тоска. На минуту она попыталась представить себя там, в шумной компании, но мысли спутались, остановились и медленно потащили все ее существо обратно, погружая в мучительно-гнетущее чувство вины. Голова – звенящий шар. Она не могла пошевелиться: не было больше ни рук, ни ног. Только глаза, устремленные в потолок. Сквозь него.

Полная женщина в заляпанном фартуке торопливо поднималась по лестнице:

— У кого ж горит-то?

На площадке стоял мужчина в трико, домашних тапках и с сигаретой во рту. Из его расстегнутой жилетки выглядывала испуганная мордочка собачки – той породы, которая мерзнет круглый год без комбинезона или кофточки. При виде соседки мордочка спряталась.

— Всех обошла – ни у кого, — отдуваясь, сообщила соседка, — пожарных вызвала, полицию. – Она подошла к двери направо и принюхалась. – Похоже, у Никитиных.

— У них, — подтвердил сосед с собачкой.

Соседка нажала на кнопку звонка. Внутри настойчиво запиликало.

— Вы дома? – приложила ухо к двери. – Тихо.

Сосед тоже подошел, прислушался.

— Лейтенант Доценко.

Бдительные соседи вздрогнули и обернулись. Молодой щуплый полицейский с папкой под мышкой взмахнул удостоверением:

— Граждане, вы полицию вызывали?

Сосед спрятал сигарету и молча кивнул в сторону женщины.

Она замахала руками:

— Я блины жарила, а тут Тонька звонит, – и задышала как паровоз, – молоко, вишь ли, я ей кислое купила!

Лейтенант перебил ее:

— Ближе к делу, гражданочка.

— А я и говорю: звонит, а у меня блины горят.

Лейтенант кашлянул в кулак:

— И?

— Что «и»? – передразнила соседка. – Сгорели! Открыла дверь, проветрить, а тут вот, – описала рукой круг в воздухе.

Ольга Львовна, увидев сборище у двери их квартиры, приостановилась и сжала руку мужа:

— Андрюш, полиция… И гарью пахнет…

— Олюшка, раньше времени волноваться не будем.

Навстречу им выскочила соседка:

— Приехали, наконец-то! – всплеснула руками.

Андрей вежливо кивнул:

— Добрый вечер, Марь Васильна, с наступающим женским днем вас, всех благ, как говорится. Здравствуйте, Игорь, – пожал руку мужчине с собачкой и посмотрел на полицейского: – В чем дело, товарищ лейтенант?

— Ваши документы!

Андрей Ильич достал из внутреннего кармана пиджака паспорта. Лейтенант листал страницы:

— Прописаны.

 Ольга Львовна испуганно произнесла:

— Да, мы тут уже двадцать лет живем. А что случилось?

— Это у вас надо спросить! – Марья Васильевна вытянула шею и тряхнула головой. – Оставляют квартиру без присмотру. Так и до беды не далеко.

Ольга Львовна растерялась:

— Мы на три дня всего уехали, – она переводила испуганный взгляд с соседки на полицейского, – дочка дома осталась. – Порылась в сумочке и достала ключи. Руки тряслись.

— Игорь! – дверь квартиры напротив открылась, и на пороге появилась маленькая старушка интеллигентного вида. Она щурила глаза, глядя поверх очков.

— Мама, закройте дверь, Мавр опять убежит! – мужчина с собачкой аккуратно впихивал старушку обратно, но не тут-то было.

— И эта шлындра здесь? – с неожиданной злостью прошипела старушка, заметив Марью Васильевну.

— Ну ты, печеная груша, сгинь! – зычно прокричала соседка на всю лестницу и замахнулась на старушку. – А паршивца твоего все равно поймаю и на живодерню сдам!

Старушка перешла на визг:

— Я тебе дам живодерню! – она пыталась высвободиться из рук сына: – Пусти, я ее сейчас покоцаю!

— Гражданки, успокойтесь! – лейтенант расставил руки в стороны, удерживая соседку и старушку на расстоянии друг от друга.

— А что ейный кот мне на коврик гадит постоянно? – Марья Васильевна стреляла глазами в полицейского. – Ковриков не напасешься на этого засранца!

— Андрюша, дверь не открывается… – голос Ольги Львовны задрожал.

Андрей Львович взял ключ из ее рук:

— Давай я, – попытался засунуть его в замочную скважину, – изнутри заперто.

— Держи Мавра! – истошно крикнула старушка.

Из квартиры вышмыгнул большой черный кот. Под громкий лай своей собачки Игорь рванул вниз, потеряв тапок на лестнице.

— Ух, попадись мне, поганец! – Марья Васильевна успела пнуть кота ногой под зад.

— Ах ты, дрянь! – заорала старушка и кинулась на соседку, с недюжинной силой вцепившись ей в волосы.

Полицейский растащил их и гаркнул на весь дом:

— В отделение захотели?

Старушка дернулась, отпустила соседку и юркнула за дверь.

— Не открывается, – Ольга Львовна беспомощно смотрела на лейтенанта. 

— Отойдите, гражданочка, – одной рукой лейтенант сдерживал натиск Марьи Васильевны, прорывавшейся к квартире старушки, а другой жал на кнопку звонка. – Откройте! Полиция! – голос гремел на все пять этажей.

— Попадись мне со своим котом, старая швабра! – вопила Марья Васильевна.

Внизу загудели голоса. По лестнице поднимались двое пожарных в яркой униформе:

— Снаружи возгорания нет. Задымления тоже. – доложили полицейскому и по наклонной деревянной лестнице полезли на чердак.

— Тут дверь. Ключ есть? –  громко спросил один из них.

— Нету! – крикнула Марья Васильевна, и, наклонившись к уху лейтенанта, добавила, понизив голос: – У Никитиных ключ. Там ейная мастерская.

Перешла на шепот:

— А может, и не мастерская. Может, че скрывают: все время туда-сюда снуют. То он, то она.

— Что скрывают? Кто «он-она»? – лейтенант сдвинул фуражку на затылок и потер лоб.

— А вон, у них и спросите, – соседка ткнула пальцем на Ольгу Львовну.

С чердака спустились пожарные:

— Все чисто.

— Так я вам говорю, из ихней квартиры воняет! Небось Алька утюг выключить забыла. С детства тетехой растет.

Ольга Львовна воскликнула:

— Кто дал вам право так говорить о моей дочери? – взгляд стал гневным.

Андрей Ильич сдвинул брови:

— Марь Васильна, наша дочь не такая.

— Не такая. Ждет трамвая, – соседка ехидно усмехнулась, ища взглядом поддержки у лейтенанта, – они все сейчас, молодые-то: полночи колобродят, а потом дрыхнут до обеда. Вон, у Пучковых музыка долбит, слышите? Небось и Алька там тусует.

— Прекратите трогать мою дочь! – крикнула Ольга Львовна, махнула рукой и выронила ключ.

— Больно надо, трогать ее, – Марья Васильевна отступила на шаг назад, подальше от Никитиных, и уперла руки в бока.

— Право, Марья Васильевна, какая муха вас укусила сегодня? – Андрей Ильич попытался сгладить ситуацию.

— Сами вы мухи! – не унималась соседка. – Я за порядок.

Лейтенант достал из кармана платок, вытер вспотевшее лицо и поднял ключ. Потыкал им в замочную скважину и досадливо проговорил:

— Придется ломать. Посторонитесь, граждане.

Пожарный достал инструмент, буркнув под нос:

— Лучше вызов ложный, чем такой вот сложный.

— Зачем ломать? – Ольга Львовна захлопала густо накрашенными ресницами.

Марью Васильевну понесло. Она зыркнула глазищами и заверещала:

— А вы хотите, чтоб мы задо́хлись от вашего дыму? Вот люди, дверь ей жалко! А что дом чуть не пожгли, им без интересу. Совсем стыд потеряли!

Ольга Львовна достала из сумки телефон:

— Андрюш, не отвечает…

— Конечно, не ответит: спит и в ус не дует, – снова вставила соседка свои пять копеек.

— Что за шум, а драки нет?

 Ольга Львовна обернулась:

— Зина! – и кинулась навстречу плотно сбитой пожилой женщине с коротким ершиком седых волос на голове.

— Марья Васильевна, опять воюете? – Зинаида строго глянула на соседку. – Мало вам гипертонии, инсульт захотели?

Марья Васильевна охнула. Полицейский глянул на Зинаиду:

— Вы кто, гражданочка?

Ольга Львовна сбивчиво пояснила:

— Наша…Зинаида Петровна… Соседка.

Пожарный открыл дверь в квартиру и исчез внутри. Полицейский юркнул за ним.

— Мать честная, ну и вонь! – завопила Марья Васильевна, вглядываясь в темноту и прикрывая нос краем фартука.

— Боже мой, Андрей! – Ольга Львовна забежала в прихожую и вскрикнула, увидев Альбину на руках у пожарного. –  Несите в комнату! – захлопнула входную дверь перед носом Марьи Васильевны.

— В коридоре, на полу лежала. – заметил пожарный.

Запах гари смешался с духотой. Андрей кинулся открывать окно. Пожарный опустил Альбину на скомканные простыни. Ольга Львовна подложила подушку под голову. Господи, что с ней? Бледное осунувшееся лицо. Губы сухие. Синяки под глазами.

Вслед за лейтенантом в комнату вошла Зинаида с оранжевым саквояжем с красным крестом.

— Вы врач? – спросил полицейский.

— Первая городская. Документы там. – Зинаида протянула пластиковый конверт.

Лейтенант начал заполнять протокол. Зинаида лаконичными движениями раскрыла саквояж достала тонометр и нашатырь. Поднесла вату к носу Альбины. Та застонала и открыла глаза.

— Аля, Алечка! – Ольга Львовна кинулась к дочери, – что с тобой?

— В квартире чисто, – заглянул пожарный, – в ванной дым коромыслом: бумагу жгли.

Лейтенант кивнул:

— Распишитесь тут.

Зинаида перехватила плотной манжетой руку Альбины над локтем и ритмично заработала грушей тонометра:

— Ну, красавица? Что с тобой приключилось?

Альбина зашевелила губами, пытаясь выговорить:

— Тио…Тиа… Зи… На… Я… Не…

 Звуки, похожие на хрипы напугали Ольгу Львовну. Сотни неприятных иголок впились в кончики пальцев. Ноги стали ватными.

«А что, если дочь умрет? Вот прям сейчас, у нас на глазах? Единственная любимая доченька?»

Она подскочила к кровати, упала на колени и вцепилась Альбине в руку:

— Аля! Что с тобой?

Зинаида метнула суровый взгляд на Ольгу:

— А ну-ка, прекрати истерику!

— Оля, успокойся, – Андрей поднял жену, прижал к себе. Она уткнулась в его плечо и зарыдала.

— Андрей, воды принеси. – Зинаида поглядывала на Ольгу.

Андрей выбежал и вернулся с полными стаканами. Один осушил залпом. Зинаида достала из саквояжа пузырек и накапала валерьянки во второй:

— Вам, на двоих. И марш отсюда, мешаете только!

Ольга Львовна, подперев подбородок ладонями, застывшим взглядом смотрела на вазочку с лимонными карамельками на кухонном столе. Она в который раз пыталась их сосчитать, но постоянно сбивалась на цифре девять. Андрей открыл форточку, поправил свесившийся из кашпо побег традесканции и грузно опустился на табуретку:

— Оля, возьми себя в руки, – его голос фоном гудел мимо ее ушей, – чего доброго, опять с сердцем в больницу загремишь. – Он машинально двигал по столу деревянную резную подставку под горячее, сделанную собственноручно из можжевелового спила.

Ольга Львовна вскинула заплаканные глаза на мужа, несколько секунд смотрела на него, хмуря брови. Вытерла нос бумажной салфеткой и ответила, подбадривая сама себя:

— Да, все верно…

На кухню зашел лейтенант:

— Распишитесь в протоколе, граждане.

— Так, родители, – появилась Зинаида, – у Али шок. Может, стала свидетелем какой-то аварии: про умершего ребенка мне твердила. С расспросами не приставать. Я дала успокоительное, так что до утра проспит.

Ольга Львовна всхлипнула:

— Что же это…

— Спокойно! Следов насилия нет, не наркотики, – Зинаида бросила выразительный взгляд на полицейского, – ситуацию, скорее всего, спровоцировали внешние обстоятельства.

Андрей спросил:

— Надеюсь, психиатр не потребуется? – на лице читался испуг.

Зинаида рассекла воздух широким жестом:

— Главное, чтобы психиатр не понадобился вам! Оля сейчас накрутит и себя, и тебя, – она бросила испытующий взгляд на Ольгу Львовну. – Коллеге позвоню, к вам направлю, но насколько я Альку знаю – девочка ранимая, реагирует на все.

Зинаида резко поднялась и направилась в прихожую:

— Да… Вся квартира провоняла. Придется вам ремонт делать.

Ольга вскочила и пошла за ней:

— Зиночка, спасибо тебе, дорогая!

— Ну, хватит, хватит. До завтра.

Полицейский тоже откланялся.

Бра из матового стекла с мягким голубым отливом освещала комнату. Альбина спала. Ольга Львовна аккуратно поправила одеяло, убрала прядь волос с лица дочери и села рядом. Она вглядывалась в лицо Альбины. Тонкие веки с чуть заметными прожилками слегка подрагивали. Одна рука вытянулась вдоль тела, а другая прижимала большого плюшевого зайца. Ольга вытерла выступившие слезы и почувствовала руку Андрея на плече.

— Пойдем, пускай спит, – произнес он шепотом.

Она встала, выключила ночник и вместе с мужем вышла из комнаты.

Альбина с трудом открыла тяжелые веки. Темнота. Ни звука. Не сразу сообразила, где находится. Попробовала встать, но внутри словно перекатывался тяжелый чугунный шар, заставляя голову опуститься на подушку. Дыхание участилось, резкая волна слабости прошлась по телу, покрыв его испариной. Скулы свело, а рот наполнился слюной.  

Судорожно сглотнула и отчетливо услышала гулкие удары собственного сердца. Оно, словно переместилось в голову и стучало в висках.

Разлепила пересохшие губы и позвала маму. Ответа нет. Сжала кулаки, решив, что так голос станет громче, но изо рта вырывался приглушенно-хриплый звук. Подняла дрожащую руку и протянула в сторону, нащупав стену. Глубоко вздохнула, стараясь успокоить чечетку в груди, и несколько раз ударила кулаком. Еще и еще. Ей показалось, или в комнате родителей послышались едва различимые голоса? Альбина продолжала стучать по стене, теряя остатки сил.

Скрипнул паркет. Вспышка полоснула по глазам. Руки сами натянули одеяло на лицо.

— Алечка, мы здесь!

Мамин голос приблизился, и Альбина ощутила ее руку на своей голове.

— Андрей, выключи верхний, я ночник оставлю.

Когда резь прошла, Альбина убрала одеяло и открыла глаза. Мама в ночной рубашке, с распущенными волосами опустилась на колени возле нее. Папа в пижаме стоял рядом. Родители переглядывались. Отец заговорил первым:

— Аля, может, хочешь чего? Поесть?

Мама подхватила его слова:

— Да, я бульончик твой любимый сварила. Погреть?

Альбина почувствовала, как скрутило живот, тошнота подступила к горлу:

— Нет! – закричала она невесть откуда прорезавшимся голосом, отчего родители вздрогнули и снова переглянулись.

Мама присела рядом, погладила по руке, приговаривая:

— Все хорошо, мы с тобой.

Ласковые слова отозвались царапающей болью под ложечкой. От них становилось только хуже. Альбину вдруг накрыла мощная волна отвращения к себе. Она оттолкнула мамину руку, резко села, от чего комната и родители закачались, а в глазах зарябило, и сдавленно прошептала:

— Не буду! – хлынули слезы. – Есть не буду! – она почувствовала дрожь во всем теле. – Я… Хочу умереть!

Мама охнула, отпрянула назад, словно дочь ее ударила, а отец начал старательно подбирать слова:

— Дочка, ты… Наверно… Лучше не… Мы же волнуемся с мамой.

— Оставьте меня! – Альбина отодвинулась к стенке, поджав колени.

Она – преступница, и принять заботу родителей, их утешения, не могла. Не имела больше права. Перед глазами отчетливо встала картина произошедшего на озере. Погибший мальчик… Альбина застонала, обхватила голову и начала раскачиваться из стороны в сторону. Она явственно видела то самое лицо. И глаза…

— Я не успела, – она закрыла лицо ладонями и вновь повторила: – Оставьте меня!

Мама заплакала, а отец шумно задышал и поспешно проговорил:

— Да, да. Мы сейчас уйдем.

Альбина оторвала руки от лица и с тоской взглянула на родителей. Ей вдруг стало их очень жалко.

 — Пойдем, Оля, – отец помог маме подняться, – свет оставим.

Альбина всхлипнула и сползла на подушку. Родители вышли. Она уловила обрывки шепота.

— Лекарство… Я попробую…

Отвернулась к стене, укрывшись с головой, подтянула колени к животу и затихла.

Альбина пребывала в странном состоянии между сном и бодрствованием. Беспорядочные кадры ускоряли свой бег, отматывая события в утро того злополучного дня. Вопросы без ответа роились в голове, как назойливые приставучие осы. А что, если бы не поехала? А что, если бы встала в другом месте? А что, если бы ушла раньше с озера? А что, если бы, если бы, если бы… Она куталась в одеяло, но холод шел изнутри, заставляя неметь пальцы. Сжала голову и замычала. Всего каких-то три дня назад… Резко навалилась спасительная усталость, и накрыло полузабытье.

Она шла босиком по белой ледяной равнине. Сильный ветер развевал спутанные волосы. Пот струился по лицу, намокшая сорочка прилипла к спине. Альбина знала, что должна идти вперед. Туда, где вдалеке маячил желтый огонек, похожий на пламя свечи. Жалкие сухие былинки клонились к земле, снежная пыль под ногами закручивалась в водовороты. Опережая ее на шаг, из толщи льда вырастали столбы, и тихий голос, возникающий из ниоткуда, отсчитывал с тусклым однообразием.

«Один, два, три…»

Монотонный звук пугал и завораживал. Холод не ощущался, но двигаться становилось все труднее; Альбина боролась с желанием распластаться на промерзшей глади и навсегда слиться с ней. Вдруг кто-то затряс за плечо.

— Аля… Ты спишь?

Сон схлопнулся, и Альбина увидела склонившуюся над ней маму. Остатки видения таяли, оставляя ощущение, что она только что упустила важную деталь, и теперь весь путь придется пройти заново. Внутри всколыхнулось и сжалось в комочек непонятное волнение.

Мама села на стул возле нее и одной рукой подкатила к себе столик на колесиках:

— Поешь немножко, – не давая возразить, приподняла за плечи и подложила под спину подушку, – давай, бульончик. Горяченький.

Сил сопротивляться не было, и Альбина машинально взяла протянутую кружку с дымящейся жидкостью. Сделала глоток, еще один:

«Вкусно. И тепло».

Мама подошла к окну, отдернула штору и открыла настежь обе створки. Солнечный свет ударил Альбине в глаза, заставляя зажмуриться. В комнату ворвался поток свежего воздуха с запахом морозца. Бесшабашный щебет воробьев, перекликаясь с беспорядочными сигналами машин, напоминал о том, что жизнь на улице продолжалась.

— Погода замечательная! – мама засмеялась и хлопнула в ладоши. – Скоро папа придет, будем чай пить.

Альбина осторожно поставила кружку на столик и уставилась на маму. Напряженное лицо. Натянутая улыбка, наигранная веселость. Альбина чувствовала нарастающее недовольство, которое уже готова была выплеснуть, но мама затараторила:

— Твой любимый торт обещал купить, Киевский. И отпразднуем вместе восьмое марта, да?

«Что она со мной, как с маленькой сюсюкает?»

Альбина набрала побольше воздуха и крикнула:

— Хватит! –  в глазах защипало.

Мама сразу поблекла, уголки губ опустились, подбородок задрожал. Она села на кровать и сложила руки в умоляющем жесте:

— Мы ж хотим тебе помочь, – глаза наполнились слезами. – Маме ведь можно рассказать, что случилось, – всхлипнула, окончательно сникнув.

— Я хочу побыть одна.

— Да, да, – поспешно согласилась мама, – ты только допей бульон. – И чуть слышно добавила: – Я потом лекарство принесу.

Альбина исподлобья смотрела, как мама, ссутулив плечи и опустив голову, шла к дверям.  Наблюдать за неловкими движениями было мучительно. Она сжала зубы и задержала дыхание. Сердце снова заухало. Одна часть ее сейчас очень хотела прижаться к маме и выплакаться, поделиться переживаниями, нестерпимым чувством вины перед погибшим мальчиком и его семьей. Ведь родители всегда поддерживали. И сейчас помогут пережить эту ситуацию. Но безжалостная вторая часть вынуждала отгораживаться. И Альбина не понимала, как выбраться из каменного мешка, в который заточила сама себя.

Мама вышла. Альбина схватила кружку с бульоном, поднесла к губам, но тут же поставила обратно.

«Есть запрещаю. Не заслужила», – с трудом поднялась с кровати и поплелась к окну. Перегнулась через подоконник и представила, как летит вниз, отсчитывая ударами сердца последние секунды своей никчемной жизни. Один прыжок – и конец всему. Выпрямилась, обхватила голову ладонями, пытаясь защититься от назойливых мыслей.

Внезапно накатил приступ смеха.

«Ничтожество! Трусливое ничтожество», – смех перешел в рыдания. Альбина всхлипывала, зубы стучали мелкой дробью. Чем больше расковыривала нутро, тем отчетливее понимала, что не сможет себя не простить.

На смену истерике пришло отупение. Альбина подняла голову и долго смотрела на двор. Стайка голубей суматошно боролась за кусок булки. Очередной сизый счастливец хватал переходящий трофей и нещадно трепал его. Сородичи ловили отлетающие корки и жадно склевывали крошки. На скамейке обнималась влюбленная парочка.

«Сидят, целуются…» – Альбина отвернулась: чужое счастье подчеркивало одиночество, и совсем не хотелось радоваться за других. Нахлынуло отвращение ко всему.

Взгляд упал на письменный стол. Деревянная подставка с кисточками всех размеров. Охапка эскизов. Краски. Баночка с маслом. Стопка хлопковых отрезов – заготовки для холстов. Корзина с бумажными салфетками. Любимые разноцветные клячки.7 Все привычное, родное, спасительное.

Альбина схватила раскрытый на чистой странице скетчбук и карандаш. Села на пол у окна, скрестив ноги, и короткими резкими штрихами начала прорисовывать силуэт березы. Устремленные вверх от ствола изломанные зигзаги просили о пощаде, но ветер трепал их из стороны в сторону, и красно-бурым поникшим веточкам ничего другого не оставалось, как смириться.

Закоченела от холода, но вставать не хотелось. Внутри нарастало злорадство. Шальной бесенок в голове подначивал: «От воспаления легких во цвете лет скоропостижно скончалась Альбина Никитина, преступная и подлая личность».

Оторвала карандаш от бумаги и представила свои похороны. Торжествовала вместе с бесенком ровно до тех пор, пока не споткнулась о картину с рыдающей мамой и скорбно вздыхающим отцом. Надавила на карандаш, грифель сломался. Протянула руку к столу и не глядя взяла первое, что нащупала. Хотела провести несколько линий, чтобы придать стволу шероховатость, и вскрикнула. С рисунка на нее смотрело мертвое лицо Симеона. В нос шибанул запах гари. Ладони вспотели, вернулась внутренняя тряска. Отшвырнула блокнот, попыталась встать, но подвели затекшие ноги. Охнув, осела и заколотила кулаками по полу:

«Дрянь! Какая же я дрянь!»

Двери с шумом распахнулись, и в комнату вбежали родители. Отец кинулся ее поднимать, мама опять запричитала:

— Ну что же ты делаешь?

Альбина посмотрела на них сквозь слезы:

— Что вам… Всем… – голос срывался, – надо от меня? – на негнущихся ногах дошла до кровати.

Отец суетился:

— Давай.

Мама протянула стакан:

— Аля, мы не уйдем, пока ты не примешь лекарство.

Альбина села, выхватила стакан, чуть не пролив содержимое. Короткими поспешными глотками выпила горьковатую жидкость и рухнула лицом в подушку.

В дверь позвонили. Мама пошла открывать. Отец поднял с пола блокнот и внимательно посмотрел на рисунок:

— Очень даже симпатичная березка. И закат.

Альбина вздрогнула:

«Издевается: какой закат, какая березка? Неужели он не видит то ужасное лицо?» – попыталась возразить, но слова застряли в горле.

Забрала скетчбук и начала яростно черкать набросок:

— Закат! – выдергивала листы, рвала и швыряла на пол. – Березка!

Отец беспомощно разводил руками. Из прихожей раздался знакомый голос:

— Алька, ты чего там буянишь?

Голос из той жизни. Жизни до озера. Альбина замерла на секунду, а отец поспешил доложить:

— К нам Ксения заглянула на чаек, – он потер ладони. – Пойдем на кухню?

Альбина криво усмехнулась:

— Сами пейте свой чаек, – отвернулась к стене, – а от меня отстаньте. – И зарылась лицом в подушку.

Альбина очнулась. Все тело ломило. Перевернулась на спину и болезненно поморщилась.

«Я что, спала? – обвела комнату взглядом. – Где мама с папой?»

Привычные вещи стояли на своих местах: письменный стол у окна. У противоположной стены – мольберт с грунтованным холстом на подрамнике. На приоткрытой дверце платяного шкафа висело сметанное по швам платье. Ксюха вызвалась сшить его для студенческой вечеринки.

Альбина встала, подошла к шкафу и коснулась ткани. Рука ощутила приятную гладкость. Шелк темно василькового цвета заказывали через интернет. Переживали, чтобы не подсунули подделку. Спустила на него отложенные к лету деньги. Другая жизнь…

«Какие уж тут платья? Не до вечеринок».

С кухни доносился громкий Ксюхин смех вперемешку с папиными низами. Альбина всегда по-хорошему завидовала раскованности подруги; той ничего не стоило подойти к незнакомому парню и спросить в лоб: «А что вы думаете о моей внешности, сударь?» И с чертовщинкой в глазах наблюдать, как молодой человек, ошарашенный неожиданным вопросом, пытается выкрутиться из неловкой ситуации. Альбина еле сдерживалась, чтобы не расхохотаться, а Ксения томно вздыхала, добивая бедолагу призывным взглядом выпученных карих глаз с нарощенными ресницами. Неизменно рыжий цвет волос и красная помада придавали ей в этой сцене черты женщины-вамп, вышедшей на охоту.

Их дружба началась на торжественной линейке. Альбина была самой мелкой среди девочек-первоклашек, и ей доверили нести колокольчик. И вот уже директриса с гордостью объявляет, что сейчас прозвенит первый в этом учебном году звонок. Аплодисменты шелестящей волной прокатываются по рядам родителей. Альбина слышит свое имя. Видит, как к ней идет рослый кучерявый старшеклассник, чтобы водрузить ее на плечо и пронести по школьной площадке. Учительница сует в руку серебристый колокольчик, перевязанный красной лентой, а из динамика льется звонкое: «По тропинкам, по дорогам в первый раз осенним днем».8

И вдруг жуткий страх нападает на нее. Внутри все затрепыхалось, колени подкосились. Даже банты на косичках затряслись. Она чуть слышно твердит: «Нет, я не буду, не буду!»  Старшеклассник, выпучив глаза, хватает за руку и тянет к себе. Учительница испуганно шепчет: «Никитина, ты что?»

Ладони вспотели, перед глазами все завертелось в одну большую кутерьму. Альбина пятится и наталкивается спиной на кого-то в толпе детей. И этот кто-то, подпихивая ее вперед, отчетливо шепчет: «Девочка, ну, иди же ты, иди!»

Оборачивается и видит пухленькую рыжеволосую одноклассницу с большими глазами, а та продолжает шипеть: «Я вот очень хотела звонок нести, но толстым нельзя, – хлопает ладошками по бокам, – меня мальчик уронит».

С тех пор все время вместе. Учителя удивлялись их дружбе: «Надо же, такие разные девочки!» А утонченная ранимость Альбины чувствовала себя в безопасности под сенью разбитной бесшабашности Ксюхи.

Родители по-разному относились к их дружбе. Отец не пропускал случая подшутить над манерами подруги дочери. Но его любимую фразу «Приличным барышням не пристало» Ксюха, нисколько не тушуясь, парировала: «Не знаю, что там им не пристало, уважаемый Андрей Ильич, но ко мне уж точно все эти рюшки-финтифлюшки не пристают. И уж примите меня такой, какая есть!»

Отец недовольно бухтел себе под нос, но спорить не решался, понимая, что ничего хорошего из этого не выйдет.

Мама, наоборот, приводила подругу Альбине в пример: «Вот, учись! Не пропадет девочка в жизни: и шьет, и готовит, ловкая, практичная». Альбина улавливала досадливые нотки в голосе, а мама наседала еще больше: «А ты у меня… Вечно в облаках витаешь…» – вздыхала и разводила руками.

После девятого класса Ксюха поступила в кулинарный техникум. Проучилась два с половиной года, и, не дотянув совсем немного до диплома, бросила, увлекшись моделированием одежды. Шила хорошо, хотя нигде не училась.

Альбина тряхнула головой, прогоняя воспоминания, и поежилась.

«Надо что-то срочно придумать, а то замучает с расспросами... – она озиралась по сторонам. – Жаль, что комната на замок не закрывается. Может…»

Не успела ничего сообразить. Дверь распахнулась, и на пороге появилась Ксюха. В неизменной мини-юбке, ярким макияжем и тапочках на каблуках.

«Даже в гости таскает свои тапки с помпонами!» – досадливо поморщилась Альбина.

— Та-ак, подруга! – Ксюха смотрела с прищуром. – Помирать собралась?

Альбина держалась за дверцу шкафа и лихорадочно прикидывала, что ей делать. Сил объясняться не было совсем. Она стушевалась, не выдержав взгляда подруги. Осторожно прошла к кровати и демонстративно улеглась лицом к стене, наивно полагая, что Ксюха поймет – беседы по душам не будет.

Ксения угрожающе рявкнула:

— Ну-ну! Игнор включаем! – прогарцевала к окну и с грохотом закрыла его. – Решила в ледышку превратиться?

Альбина молчала, а Ксюха хозяйничала:

— Что это тут у нас? – шорох бумаги. – Ага, рисуночки валяются, понятно. Ну, так себе намалевала, явно не в духе была.

Альбина резко повернулась. Их взгляды снова встретились. Альбина отвернулась, а Ксюха продолжала напирать:

— В комнате дубак. На полу бардак. Мать с отцом в печали, а ты тут истерики закатываешь и голодовку объявляешь?!

Над самым ухом раздалось громкое:

— Не хорошо, Альчик!

Альбина от неожиданности вздрогнула, но только сильнее стиснула зубы:

«Все равно не разговоришь меня, не старайся».

Ей больше всего на свете сейчас хотелось остаться одной, до онемения продрогнуть и провалиться в сон. Уплыть в спасительную темноту. Туда, где можно спрятаться от самой себя.

Ксюха не унималась:

— Алька, ну, хватит уже, – в голосе появились вкрадчивые нотки, – поговори со мной.

Альбина почувствовала, как подруга раскачивает ее за плечо, и вся сжалась. Запиликал телефон.

— Да, котик? –  голос Ксюхи зазвучал томно.

«Началось…» – Альбина украдкой разглядывала подругу. Вытянутые губы, наивные глаза, удивленные брови с перманентным макияжем и трепетные ресницы-бабочки. В другой жизни надорвалась бы от смеха: наблюдать, как Ксюха вьет веревки из ухажеров, было очень забавно.

Парни липли к ней со старшей школы. Из пухлой дурнушки, которую мальчишки дразнили «Рыжик», неожиданно для всех, Ксюха преобразилась в харизматичную красотку. И однажды, после летних каникул, произвела фурор среди мальчиков и заслужила завистливый шепоток признанных «королев школы». А если к роскошному бюсту, длинной копне огненных волос и гордой осанке добавить веселый нрав и заводной характер, то неудивительно, что от поклонников отбоя не было.

Альбина надеялась, что очередному бойфренду удастся отвлечь подругу, но не тут-то было. Ксюха кокетливо распрощалась с «котиком» и снова принялась за нее:

— Мы сейчас встаем, идем умываться, снимаем эту нелепую тряпочку в горошек. – она стянула с Альбины одеяло и недовольно прогнусавила: – Ну, посмотри, на кого ты похожа, подруга?!

Перед носом оказалось невесть откуда взявшееся зеркало, в котором Альбина успела заметить бледное существо с нечесаными волосами.

— Чего ты ко мне пристала? – она вскочила и покачнулась. – Иди давай: там тебя котики ждут!

Ксюха победоносно воскликнула:

— Ага! Злишься! – на лицо вернулся фирменный прищур. – Котики подождут: у меня есть дела поважнее.

И с видом хозяйки положения, напевая под нос «Не ловил он мышей, его гнать бы взашей, но красив был, подлец, чрезвычайно»,9 Ксюха потащила сопротивляющуюся Альбину в ванную.

Когда вернулись в комнату, в голове мелькнуло:

«Сговорились».

Окно закрыто, кровать заправлена, с пола исчезли обрывки бумаги, а на столике, вместо недопитого бульона, стоял букет мимозы в пузатой глиняной вазочке. Рядом – две чашки из праздничного сервиза и блюдца с кусками торта. Нежное безе, окруженное сливочным кремом и жареными орешками. Рот моментально наполнился слюной.

«Так нечестно! Любимый десерт в ход пустили», – Альбина засунула руки в карманы халата и прислонилась к стене у двери.

Ксюха, мурлыкая под нос, подошла к шкафу. Сняла с плечиков платье, разложила на кровати, расправив рукава и подол.

— Че стоишь, как не родная, стены подпираешь? Щас все слопаем, будем примерять твою обнову, – цокая каблучками, прошествовала к дверям. – Я за чайком. Садись и жди!

Альбина не понимала, как вести себя. Внутри сцепились две Альбины. Первая хотела сдаться, выпустить себя из затвора в привычный уютный мир. Мир, всегда согревавший, как тонкая шерстяная шаль. Заботливо и ненавязчиво. Ксюха. Мама с папой…

Папа. Веселый громкоголосый отец с детства казался Альбине добрым великаном из сказки. Умел любую беду превратить в «просто неприятность». Он учил, что все в жизни для «опыта и пользы». И люди, и события. Ничего случайного не происходит. Любил повторять: «Человек сам на себя может напялить очки: один от солнца прячется, другой в розовых до пенсии ходит, а мы с тобой, Алька, – из породы радужных! Вот и смотри на жизнь сквозь семь цветов!»

В голове возникла картинка: вместе с папой, как бравые солдаты, они размахивают грозным оружием – кисточками размером с ружье, – окунают их в ведерки с красками и размалевывают все, что видят: машины, заборы, деревья, дома… Особенно старались разрисовать пресные лица прохожих. Добавляли счастливые улыбки, очаровательные веснушки и смеющиеся глаза.

Альбина тяжело вздохнула. Где взять такую кисть, которая сможет закрасить черную как сажа, тяжесть на душе? Отрешенно прошла к кровати и легла. Покосилась на букет. Мимоза – любимые мамины цветы. Отец всегда покупал их на восьмое марта. Терпкий сочный аромат.

«Пушистые цыплята», – Альбина коснулась пальцем нежной пыльцы.

Мама. Всегда обеспокоенная чистотой и порядком. Такая родная, надежная. Ее деловитость и излишняя опека часто раздражали, но сейчас Альбине даже не хватало ее ворчливости.

И Ксюха. Ее шебутная Ксюха. Почти как сестра. Она умела разводить руками любые тучи…

Вторая Альбина с издевкой усмехалась над мыслями первой:

«Посмотри на себя, размазня манная! Захотелось ей на родительском плече поскулить».

Альбина махнула рукой, отгоняя проснувшегося бесенка, но он не исчез, а лишь усилил прыть: «За пазухой решила спрятаться? А бедный Симеон в чем виноват? Если бы не ты, он был бы жив!»

Альбина зажмурилась и села на кровать. Затрясла головой, силясь скинуть пакостника, который чувствовал себя в ее голове, как дома.

Ксюха ввалилась, открыв дверь ногой. В одной руке чайник, в другой – тарелка с фруктами.

— Витамины в студию! – прикрыла попой дверь, и со стуком поставила все на столик, присев на стул перед кроватью. – Хочешь, на кухню пойдем: там маман твоя стенает, ждет дочурку…

Альбина молчала.

— Я, конечно, шибко извиняюсь, но может, ты хоть мне скажешь, что стряслось? – Ксения смотрела в упор сквозь козырек наклеенных ресниц. – Мне-то можно, я ж не они! – кивок в сторону закрытых дверей.

Альбина взяла кусок торта, запихнула его в рот целиком и принялась жевать.

— А-а… – протянула Ксения, – в этой серии героиня пытала себя по-киевски. – Разлила чай по чашкам и начала громко прихлебывать.

— Хватить чавкать! – не выдержала Альбина. – Раздражаешь.

Изо рта выпал кусок.

Ксюха вытянула губы трубочкой и шумно втянула чай:

— Горячий, зараза!

Альбина принялась за виноград. Еда – отличный повод заткнуть Ксюху и молчать самой. В дверь постучали. Альбина замерла. Вошла мама.

— Все в порядке у вас? – на улыбающемся лице выделялись заплаканные глаза.

— Ага, все чики-пуки, Ольга Львовна. Пациент скорее жив, чем мертв. – Ксюха подмигнула Альбине. Та отвернулась.

— Ну, не буду мешать, – мама тихо вышла.

— Видишь, какой ты шорох своими истериками навела? – Ксюха сдвинула брови. – На себя пофиг, о родителях подумай: маман вон осенью с сердцем лежала в больнице. Забыла уже?

Альбина заерзала:

— Отстань от меня. – положила гроздь винограда на тарелку, встала и подошла к окну.

Вспомнила вчерашний переполох, и стыд полыхнул жаром по щекам. Стыд перед родителями, соседями, Ксюхой, тетей Зиной и всем миром. Неловкость и жалость к себе проснулись и требовали покормить их болтанкой из свежих мыслей. Сжала зубы и тяжело вздохнула.

— Так, – Ксюха загромыхала посудой, – хватить сопли жевать. Стул ставь сюда.

Альбина хотела возразить, но как представила, что сейчас начнется, решила не рисковать. Взяла стул, стоявший у кровати, и поставила на середину комнаты.

— Халат снимаем, лифчик надеваем, – Ксения копалась на полках шкафа. – Где он? А, вот! – швырнула бюстгальтер и попала прям Альбине в лицо. – Соррян, не хотела задеть вас, мисс Печальная Панда. – насмешливо подняла руки.

— Сама ты панда! – огрызнулась Альбина.

— Я? Не-е-а, это у тебя черные пятна под глазами, будто ты веки местами перепутала, прежде чем накрасить.

Альбина шумно засопела, а Ксюха хмыкнула и протянула платье:

— Едет, едет паровоз, две трубы и сто колес, две…

— Слушай, ты меня оскорблять приехала? – Альбина не выдержала.

— Вот такая ты мне больше нравишься, подруга! – Ксюха уже кружила вокруг с портняжными ножницами и сантиметровой лентой. – Не шевелись, а то заколю булавками.

После примерки Ксюха буквально силой выволокла Альбину на кухню. Стол накрыт скатертью. Посуда праздничная. Папина фирменная дачная наливка.

Мама засуетилась:

— Садись, я твои любимые перчики нафаршировала, блинчики испекла.

Альбина села на краешек стула, выпрямив спину.

— Наливку будешь? – заговорил отец.

— Не надо! – возразила мама, прикрывая Альбинин бокал.

— А вот я выпью, – цокнула языком Ксюха, – у вас, Андрей Ильич, она отменная получается.

Отец сдержанно улыбнулся и наполнил Ксюхину рюмку.

В коридоре зазвонил телефон. Мама быстро выскочила из кухни. Ксюха хлопнула Альбину по спине:

— Расслабься, как кол проглотила. И улыбнись: наш праздник все-таки.

Альбина встала и пересела на другой стул, подальше от Ксении:

«Посидеть я с вами посижу, а повода для праздника не вижу».

Мама вернулась с озабоченным лицом:

— Екатерина Матвеевна звонила…

— Кто такая? – Ксюха хрустела соленым огурцом.

— Соседка. Через две дачи живет, – ответила мама машинально и повернулась к отцу. – Там мальчик на днях утонул. Степаниды деревенской внучок. Помнишь, смышленый такой? С собакой к нам забегал. Я еще их яблоками угощала. Вот горе-то…

Альбина громко вскрикнула, словно получила удар током.

— Ты чего? – Ксюха уронила огурец. – Напугала.

Альбина чувствовала, как немеют руки и ноги. В горле пересохло. Дыхание участилось, а в животе похолодело.

Мама смотрела на нее с испугом:

— Что с тобой?

Альбина часто заморгала:

— Мальчик… – мыслями она снова была на озере. Снова вытаскивала Симеона из воды. Снова распахнутые глаза цвета неба смотрели невидящим взором. Положив руки на стол и опустив на них голову, разрыдалась.

Отец вскочил, сел рядом и обнял за плечи:

— Не держи в себе, расскажи. Полегчает.

Альбина подняла голову и прижалась к отцу. Всхлипывания мешали говорить, но она, глотая слова, словно боясь передумать, поведала о том страшном дне. Мама охала. Ксюха оторопело выговорила: «Ни фига себе!», а отец еще крепче обнял.

Альбина обессилела. Беспомощно переводила взгляд с отца на маму, ожидая сама не зная чего. Тишина. Только тикали настенные часы. Альбина уставилась на них. Гладко отполированный деревянный круг и веселые разноцветные шарики вместо цифр. Стрелки в виде ножа и вилки показывали половину десятого. Вспомнила, как мастерили их с отцом в прошлом году, на день рождения мамы.

«Часы. Время. Время, которого больше никогда не будет у Симеона», – безжалостно расстреливали мысли.

Заговорил отец:

— Да. Это большое горе. Смерть детей. Они для жизни, а тут смерть… – наполнил наливкой бокалы, молча отодвинув мамину руку, закрывшую было бокал Альбины. – Помянем.

Альбина всхлипывала. Мама поглаживала ее по плечу. Ксюха теребила край скатерти и смотрела на тарелку. Отец отодвинул рюмку и произнес, глядя на что-то, зримое только ему:

— Я не рассказывал тебе, Оль. У матери до меня был сынок. Левушкой звали. Это мне батя перед смертью поведал, что Ангел в роду есть. А она всю жизнь молчала...

Отец встал и начал мерить шагами кухню:

— В сорок первом отец на фронт ушел. А мать с Левушкой за Урал решила пробираться, к родне. На станции оставила пацаненка с вещами, а сама к начальнику пошла. Выпрашивать место в эшелоне. Вернулась не сразу, замешкалась. На перроне толпа. Народ бурлит: «Да что ж за тварь такая, малютку бросила!» И голос, голос знакомый причитает: «Мамочка, где ты, мамочка!» Мать кинулась к Левушке, схватила и в слезы. Кровинушка родная. Жизни дороже.

Альбина слушала затаив дыхание.

— В эшелоне со скарлатиной ехали. Заразился мальчонка. Двух лет не было. А говорливый. О жизни рассуждал. Перед смертью мать утешал. Вы живите, говорит, мамочка, да радуйтесь. Жить – оно хорошо... – Отец вздохнул: – Она не хотела рожать после этого. Я поздний получился. – он помолчал, хрустнул суставами пальцев.

Ксюха всхлипывала. Мама тоже плакала.

— Мать всю жизнь голову платком покрывала и водки не пила, – отец шумно вздохнул. – Такая вот штука... Люди и войну, и голод прошли.

Альбина встала, молча подошла к отцу и уткнулась в его широкую грудь. Он обнял и похлопал по спине:

— Ну все, все. Поплакали и будет. А мальчик тот, деревенский… Ну, знать судьба так решила, что не жилец.

Хотелось верить словам отца, что все просто: жизнь, смерть. Судьба, и все такое. Но изнутри выжигала мысль, что в гибели Симеона виновата не война. И не судьба. А только она, Альбина.

Ксюха тихо похрапывала на раскладушке. Альбина смотрела в потолок. Световые полосы пробегали по нему, пробиваясь сквозь неплотно задернутую штору. Сна не было. История с Левушкой не отпускала. Мальчик. Еще меньше, чем Симеон. Мать всю жизнь ходила в платке. Что она чувствовала? Жутко представить даже…

«Я чужого мальчика не спасла, а тут родное дитя потерять…»

Страх. Кругом один страх.

«Платок!» – Альбина встала, босиком проскочила в коридор и залезла в Ксюхину портняжную сумку. Достала ножницы и заперлась в ванной.

«Платок. Их не носят сейчас. Но, волосы…» – Альбина спокойно наблюдала, как в зеркале девушка с худым лицом и заплаканными глазами, методично отрезала прядь за прядью. Так лучше. Честнее.

Но платок…Он не давал ей покоя. Покончив с волосами, выбросила их в мусорку на кухне, оделась и бесшумно выскользнула из квартиры.

Ночная Москва жила полной жизнью. Куда люди едут круглые сутки? Две ленты из красно-белых огней медленно двигались навстречу друг другу.

Альбина пересекла площадь и вошла в торговый центр. Бездушные манекены с одинаковыми лицами зазывали модной одеждой, ладно сидящей на их среднестатистических плечах.

«Сюда».

Заспанная девушка моментально надела на лицо услужливую улыбку:

— Вам помочь? У нас распродажа сегодня. В честь восьмого марта. Последняя коллекция. – затараторила заученные фразы.

Альбина растерялась. Бутик пестрел всеми цветами радуги.

«Как мой этюдник на пленэре… Не думать, только не о живописи…» – она торопливо обводила взглядом напольные вешалы.

— А черное у вас есть?

— Конечно, – девушка провела ее в дальний угол, – вот, коллекция прошлого года. Черный в тренде был. – Она окинула быстрым взглядом Альбину и протянула юбку макси. – Ваш размер.

«Иди на фиг со своими трендами-брендами!»

Альбина разозлилась и хмуро выдавила:

— Мне свитер еще. И пальто.

Девушка засуетилась:

— Минуточку, – исчезла и почти сразу вернулась с вещами. – Пройдемте в примерочную.

— Мне не надо. Я так беру, – Альбине хотелось поскорее покончить с этим и уйти.

— Ну… – девушка обошла вокруг нее, – думаю, подойдет.

Альбина выхватила одежду:

— Где платить?

— Касса там. – обиженно протянула девушка.

Кредитки в кармашке сумки не оказалось. Альбина вспомнила, что отдала ее Ксюхе, чтобы та купила фурнитуру для платья.

«Растяпа!» – выбежала из магазина и понеслась домой.

В прихожей горел свет. Мама в ночной сорочке. В руках пакет с отрезанными волосами.

Увидев Альбину, она прошептала, расширив от ужаса глаза:

— Аля, – губа подрагивала, – что ты наделала?

— Волосы обстригла, – буркнула Альбина, роясь в Ксюхиной сумке. Нашла кредитку и, не дослушав причитания, закрыла дверь.

— Как нет? – Альбина остолбенела. – Меня час всего не было!

Девушка еле скрывала злорадство:

— Вы убежали, а у меня покупатели. И вещи им тоже понравились.

— Но я же первая пришла! – возмущалась Альбина.

— И ушли тоже первая! – парировала продавщица. – Я вам не экстрасенс, мысли читать. Вы ж не просили отложить, а теперь виноватых ищите!?

— Я не… – Альбина осеклась на полуслове, уставилась на девушку и развернулась к выходу.

Она бродила по городу до утра. Войдя в вагон метро, села, скрестив ноги, и уставилась в пол.

«Я пыль. Нет, ее заметно, когда долго не убираешься. Я пустое место. Простейших вещей не могу сделать. Ни на что не гожусь. И Симеона не спасла…»

Вымотанная, голодная, шла, не замечая ни тычки снующих на узком тротуаре прохожих, ни сигналы машин.

— Куда прешь, дура? Жить надоело?

Автомобильный гудок вывел из тумана. Альбина остановилась. Проезжая часть. Выпученные глаза водителя, высунувшего голову из открытого окна.

«Жить? Надоело ли мне жить?» – вопрос показался очень странным.

— Я не живу! Я существую! – закричала она на всю улицу.

— Больная! Тебе лечиться надо! – водитель снова просигналил, объехал Альбину и скрылся из виду.