Стас бежал босиком по холодному кафельному полу. Длинный узкий коридор маячил перед глазами. Собственная тень преследовала по серым стенам и потолку, иногда пропадая в тусклом подобии электрического света, проникавшего из дверных проемов. Хлесткие, как звук пощечин, шлепки ступней вперебивку с глухими ударами в груди. И музыка...

Фальшивый тенор надрывался на высоких нотах. Кто-то отвратительно пилил струны виолончели, заставляя ныть зубы. Беспорядочное завывание гобоев стремилось заглушить протяжные стоны то ли женщин, то ли детей, то ли мучимых кошек. Словно кнут палача, полоснуло слух глиссандо флейты-пикколо.10

«Где воздух?»

В горле саднило. На грани сознания пульсировало ощущение, что стоит вырвать из мучительной какофонии всего лишь один знакомый мотив, и пытка закончится. Но всякий раз, когда, казалось, вот сейчас он услышит мелодию, происходил сбой.

«Надо ее закрыть… – Стас остановился и дотронулся до двери. – Черт!» – тело болезненно тряхануло от удара тока. Кожу обожгло. Ладонь покраснела и покрылась волдырями. Кое-где они прорвались. Из ранок сочилась сукровица. Стас достал салфетки из кармана спортивных штанов. Морщась от боли, огляделся, пытаясь сообразить, что делать дальше.

В конце коридора зарождался странный звук. Черный клубок со вспыхивающими белыми точками заполнял пространство, поглощая прямоугольники света на полу. Гул, похожий на жужжание сотен пчел, стремительно приближался, и клубок на глазах превращался в огромную гудящую воронку.

«Что за…» – Стас недоговорил.

Руку резануло. Он повернул голову и увидел на плече непонятное существо, похожее на жука величиной с крупную фасолину. Несообразно большая черная головка. Толстое мохнатое тельце и длинный хоботок, впившийся в плоть. На хитиновых надкрыльях мерцала надпись «си-бемоль».

«Какого черта?!» – Стас попытался смахнуть насекомое. Громкий писк, – и боль стала сильнее. Тварь вгрызалась в кожу. Стас вытер капли пота со лба, с силой отодрал мерзкого жука и отшвырнул от себя. По руке потекла тонкая алая струйка.

Из открытых дверей вылетал и несся на него целый рой, словно нашествие саранчи. Спертый воздух наполнился стрекотанием сотни крыльев со вспыхивающими на них знаками альтерации.11 Цепляясь длинными узловатыми лапками за ткань майки, за волосы, насекомые норовили ужалить.

«Отвали!» – Стас побежал, корчась от омерзения, и отмахиваясь от кровососущих, почувствовавших присутствие жертвы. Под ногами хрустело и чавкало. Пятки защипало от ядовитых внутренностей раздавленных гадин. В мозг впивался пронзительный лязг, похожий на звук рвущихся натянутых до предела струн…

Провал в темноту. Боль исчезла.

… С самого утра моросит дождь. Стас сидит за письменным столом, позабыв про раскрытый учебник. Замерев, считает сползающие по стеклу крупные капли.

«Сначала она маленькая, легкая. И вот к ней другая течет. Потом еще одна… И сливаются в ручеек…»

 В соседней комнате мама музицирует. Шопен. Прелюдия. Зеленоватая, как покрытое ряской озерцо в деревне у бабки Вадика. Стас улыбается, вспоминая, как они убегали от крикливой Петровны, заставлявшей пропалывать грядки, засеянные горошком, и вместе с деревенскими мальчишками обстреливали пластмассовыми пульками огромных жирных лягушек. Тоже зеленых.

«Хор Жабецкого», – так ребятня прозвала оголтелые концерты, заглушавшие детскую перекличку и смех.

Музыка становится громче. И вот уже стремительные пассажи разлетаются по клавиатуре. Посвист юрких ласточек. Они рассекают острыми крыльями пахнущий озоном воздух, лавируя между низкими сизыми тучами. Бесстыжий ветер по-хулигански дерзко поднимает подол цветастых платьев, и стайки девушек, прикрывая головы пакетами, спешат спрятаться от грозы под навесом автобусной остановки. Буйство фиолетового вперемешку со всполохами красного...

Темнота. Жар. Хочется пить. Сильная пульсирующая боль в голове вернулась. И снова отбросило в детство.

… Вечер. Лето. Стас сидит на веранде за столом и с удовольствием чешет о резную ножку стула комариный укус на щиколотке. В тарелке дымится ароматная гороховая каша с постным маслом и веточкой петрушки. Стас привстает, опираясь на локти, отодвигает накрахмаленную занавеску и наблюдает за бьющейся об оконную раму мухой.

«Глупая, надо туда лететь», – он указывает на дверь.

У калитки Лина Борисовна разговаривает с соседкой. Голова в ажурной вязаной шапочке мерно покачивается.

«Раз, два, раз, два», – Стас дирижирует.

Как весело! Оказывается, у него получается повелевать строгой учительницей, будто она – кукла на веревочках. Стас поворачивает голову и показывает язык сидящему за стеклянной дверцей буфета печальному Пьеро с нарисованными на тряпичном лице слезами.

Дверь в гостиную приоткрыта. Мама начинает играть что-то очень печальное и подпевает тихим бархатным голосом:

«И ты ко мне вернешься - мне сердце говорит, мне сердце говорит…»12

Стас замирает. Таинственная дымка заволакивает веранду, погружая предметы в мягкий туман цвета черемухового настоя. Мама всегда заваривает его, когда у Стаса болит живот. Рот мгновенно наполняется слюной, словно почувствовав терпкий привкус ягод.

И печка, и сердитые блестящие калоши Лины Борисовны, и круглый пестрый вязаный коврик у порога – все постепенно исчезает. Стас вытягивает руку, и вот уже и она чуть просматривается сквозь сомкнутые ресницы. Невыразимо хочется плакать. Внутри все сжимается от непонятной тревоги.

«Кто вернется к нам? Кто?» – гадает Стас, потирая защипавшие глаза. Он знает, что никогда не задаст этот вопрос…

Мама часто сажала Стаса на колени, когда играла. Он чувствовал себя сказочным королем на троне. Таяли стены комнаты, раздвигался потолок. Все вокруг переставало существовать, превращаясь в половодье радужных звуков. Стас начинал подпрыгивать и болтать ногами в такт.

«Стасик, не мешай!» – мама в шутку сердилась и принималась тискать его. Отражение в полированной стенке пианино строило смешные гримасы.

Неожиданно мама поднимала руки. С минуту тонкие длинные пальцы с похожими на лепестки миндаля ногтями подрагивали, а потом яростно обрушивались на клавиши. Темно-серебристые стремительные раскаты, как шарики ртути из нечаянно разбитого градусника, рассыпа́лись по полу, закатывались под диван, под стулья. Сердце Стаса билось испуганной птахой, он хватал подол маминого платья.

— Испугался? – ее локоны щекотали ухо.

Стас мотал головой:

— Серый ежик! – он растопыривал пальцы, изображая иголки.

— Революционный этюд Фредерика Шопена, – мама смеялась и сжимала Стаса в объятьях, а он, припав к ее груди, слушал, как сильно стучит сердце. И в этом ритме ему тоже чудилась музыка…

Стасу – пять. Он это точно помнит! На вопрос «сколько тебе лет», мама научила показывать ладошку и говорить «вот сколько!» Он сидит за детским столиком и сосредоточенно раскрашивает карандашами грузовик.

Мама заходит в комнату, вытирая руки полотенцем, садится на стул у пианино.

— Хочешь узнать, как называются ноты?

Стас откладывает рисунок, вскакивает и подбегает к инструменту. Откидывает тяжелую крышку и тычет в самую нижнюю ноту «до».

— Эта – красная, – он быстро пробегает указательным пальчиком по всем «до», переходя от октавы к октаве.

— Красная? – мама удивленно поднимает брови. – А почему?

— Она горячая, как огонек, – Стас осторожно гладит клавиши. – А эта – желая, только не лимон, а большой цыпленок, – он поднимает руки и подтягивается на носочках.

Стас с упоением объясняет маме, почему «си» – блекло-розовая, а «фа» – всегда довольная, с хитрой лисьей мордочкой. Как в сказке про зайку.

Мама подходит к фортепиано, садится, разворачивает Стаса спиной к себе и начинает играть по одному звуку, вразнобой.

В голове у Стаса пляшет радостный хоровод, а в глазах рябит от быстрой смены цветных пятен.

Мама поднимает голову и тихо говорит отцу, стоящему в дверях:

— Это невероятно… У него абсолютный слух…

Отец улыбается. Пожимает плечами и разводит руки в стороны, а Стас пугается, словно у него нашли неизлечимую болезнь, начинает всхлипывать и косится на маму. Она бережно притягивает к себе, обнимает и целует в висок. Стас прижимается к ее воротничку, вдыхает фиалковый запах, и ему снова хорошо…

— Доктор, он очнулся! – знакомый раскатистый баритон.

Хлопнула дверь. Шаги. Стас с трудом разомкнул веки. Белый потолок, белые стены. Едко пахнет лекарствами. Монотонное пиканье. Грудь облепили электроды. Он попробовал встать, и тут же получил сильный болезненный пинок в затылок. В голове словно перекатывался тяжелый шар с острыми шипами, а перед глазами плавали червячки. Яркий пучок света. Стас застонал.

— Вы меня слышите? –  приблизилось пятно с чертами лица. Запястье сжали.

— Ты с нами, дружище?

«Вадим».

Стас снова попытался поднять голову, но к горлу подкатила тошнота. Сердце принялось отбивать барабанную дробь. Свело скулы. Появилась ноющая тупая боль в грудине.

— Лежите, молодой человек, – расплывчатая фигура у стены оформилась в лысого плотного старика с коротко стриженной бородкой, выпуклыми, как у рыбы, глазами, строго глядящими поверх очков.

«Белый халат».

Стас облизнул пересохшие губы и проговорил:

— Что со мной? – собственный голос казался неестественно грубым.

— Вы в больнице, я – ваш лечащий врач, Николай Андреевич.

— Ну и напугал ты нас, братан! Неделю в себя не приходил… – Вадим уселся на стул рядом с кроватью и похлопал Стаса по плечу.

Стас скривил губы, стараясь вспомнить, как оказался здесь. Голова раскалывалась. Болезненная пульсация в правой руке стала сильнее. Дорога. Точно! Он куда-то ехал…

«Егорка!» – вспыхнуло в мозгу.

— Где мой сын? – Стасу стало страшно. Дыхание участилось, спина вспотела.

— С Егором все нормально. Я заезжал утром, – Вадим поправил накинутый на плечи халат. – Врач сказал, что опасность миновала.

— Спасибо, друг… – Стас потянулся, чтобы дотронуться до Вадима. Рука не слушалась. Потрогал – гипс.

— У меня перелом? – он поднял взгляд на доктора.

— У вас, молодой человек, не только перелом, – Николай Андреевич снял очки и протер стекла. – Сотрясение – раз, ушибы мягких тканей грудной клетки и ребер – два. И перелом лучевой кости правой руки, – он подошел к пикающему прибору, щелкнул рычажком и добавил: – Повезло, что закрытый и без смещения, а то пришлось бы оперировать.

Стас стиснул зубы.

— Руки́?! Мне нельзя руки́: у меня гастроли через две недели! – он хотел крикнуть, но вышел жалкий сип.

— Ну, тут уж я вам ничем помочь не могу: что сломали, то сломали, – врач открыл кран и намылил руки.

Вадим вмешался:

— Братан, да ты вообще чудом жив остался! Машина в хлам, а…

Он не успел договорить. Открылась дверь. На пороге стояла Елена с телефоном, прижатым к уху.

— Перезвоню, – она убрала мобильник в красную лакированную сумку и обвела палату оценивающим взглядом.

Лицо Вадима удлинилось, рыжеватые брови поползли вверх.

— Какая шикарная женщина нас посетила! – он вскочил со стула, поправил галстук, достал из нагрудного кармана пиджака маленькую расческу и быстро провел по волосам. – Вы к кому?

Елена насмешливо глянула на Вадима из-под густых веерообразных ресниц, хмыкнула, перекинула назад длинные золотисто русые волосы, собранные на затылке в тугой конский хвост, и, стуча каблуками, подошла к доктору.

— Что с ним? – она указала на Стаса. – Я жена.

Вадим присвистнул и тихо произнес, постучав ладонью по спинке стула:

— Ну, братан… Завидую белой завистью… – он вожделенно оглядывал высокую грудь Елены, обтянутую черной тканью водолазки.

— Не завидуй. Нечему… – Стас почувствовал раздражение, постоянный спутник в их отношениях с женой.

Николай Андреевич вытерся полотенцем и внятно произнес:

— Сотрясение. Ушибы. Перелом правой руки.

Елена поджала губы и уставилась на Стаса колючим взглядом:

— Рука? – она выпятила упрямый подбородок. – И сколько он в гипсе пробудет?

— На восстановление уйдет три-четыре месяца.

Стас сжал простыню:

— Так долго! – кровь резко прилила к голове.

— Доктор, у него гастроли в Испанию на носу! – Елена с возмущением резала воздух ребром ладони. – А потом еще…

— Гражданочка, – строго прервал ее Николай Андреевич, – ко мне какие претензии? Это не я, а ваш муж попал в аварию и оказался на больничной койке. Еще легко отделался, судя по тому, что машина не подлежит восстановлению.

— Машина?! – гневно крикнула Елена, топнув ногой. – Он еще и машину разбил?

Николай Андреевич поморщился и отпрянул от Елены:

— Молодой человек, сейчас медсестра придет, укол сделает. А вы, господа, покиньте помещение! Здесь больница, а не базарная площадь, – он засунул руки в карманы и, чеканя шаг, вышел из палаты.

Стас молчал. Вадик подошел к Елене, взял за локоть. Она отдернула руку и отступила:

— Вы кто, наконец?

— Я искренний друг вашего достопочтенного супруга, – пояснил Вадим и вкрадчиво добавил: – Со школьной скамьи.

— Друг? – Елена понизила тон. – Если друг, вот и объяснили бы своему… приятелю… – она сделала выразительную паузу, – как надо ездить!

Стас не выдержал:

— Да если б не ты…

— Что – я? – Елена снова перешла на крик.

— Ребя-я-та, – Вадим приобнял Елену за талию и подвел к кровати, – давайте жить дружно. Могу подвезти: машина бизнес-класса, климат контроль.

— Подвезти?! – Елена выпрямилась и расправила плечи. – Пожалуй: на фотосессию опаздываю, – она отодвинула рукав плаща и посмотрела на часы, – через сорок минут надо быть на Чистых прудах.

— Не вопрос! – молодцевато гаркнул Вадик: – Стас, не возражаешь, подброшу твою благоверную?

Стас хмуро выдавил:

— Смотри не урони.

Елена фыркнула, презрительно тряхнув головой, развернулась и лебедушкой поплыла к двери, столкнувшись с молоденькой медсестрой.

— К сыну не забудь заехать! – из последних сил прокричал Стас и, обессилев, выдохнул.

— Не переживай, братан, – встрял Вадим, – завтра обязательно навещу твоего Егора.

Он вежливо ответил на приветствие медсестры, сверкнув очами, и двинулся на выход.