Глава V. Альбина, прикрыв глаза, сидела у стола в ожидании утреннего кофе...

Альбина, прикрыв глаза, сидела у стола в ожидании утреннего кофе – так любила этот давний ритуал, почти магический, почти сакральный, когда они с папой вдвоем хозяйничали на кухне.

— Блажен, кто рано поутру на двор сходил без принужденья, тому и пища по нутру, и все мирские наслажденья.13 – Ксюха стремительно вошла в кухню, стряхивая с рук капли воды.

Альбина открыла глаза и покрутила пальцем у виска, взглядом указав на отца у плиты.

— Упс… – Ксюха прикрыла рот рукой, только сейчас заметив его. Вытерлась вафельным полотенцем, висевшим у раковины, и громогласно произнесла: – Доброе утро, страна!

— Садись, страна, – Альбина подвинулась и кивком указала на место рядом с собой.

Андрей Ильич обернулся. В руках – турка с дымящимся кофе.

— Доброе, – приветствовал с усмешкой. – Ксения, меня умиляет ваше неизменное жизнелюбие и непосредственность, с которой вы реагируете на простые житейские мелочи.

Ксюха тотчас же парировала:

— Жизнь быстротечна, уважаемый Андрей Ильич. Важно ценить ее проявления в любой форме.

Отец разлил кофе по чашкам.

— А также мне импонирует ваше знание, – он глубокомысленно возвел брови к потолку и поднял палец левой руки вверх, – ушедшего в народ неопубликованного четверостишия, предположительно, принадлежащего перу великого поэта.

Ксюха нахмурилась:

— Какого поэта? Это наш препод говорил, когда мы в техникуме изучали эти… – она подняла руку и начала перебирать пальцами воздух, силясь вспомнить, – как их…

Медленно произнесла, через слово кивая:

— Гигиенические требования… К срокам годности и… Условиям хранения пищевых продуктов. – Лицо приняло напыщенное выражение. – Учтите, говорит, отроки, эти знания могут спасти вам жизнь!

Альбина спросила:

— При чем тут жизнь?

— Ну, не скажи! – протянула Ксюха, вскакивая на любимого конька, – вот взять, к примеру, рыбу, – она мечтательно закатила глаза, – тунец…

Отец перебил ее:

— Ну, милочка, тунец… Мы такими вещами не балуемся: больше тыщи за килограмм.

Ксюха пропустила его слова мимо ушей:

— В тунце может присутствовать опасный скомбротоксин.

Альбина усмехнулась:

— «Скомбро» чего?

— Ском-бро-ток-син, – лицо Ксюхи оживилось. – Вот если у рыбы оторваны хвост или голова... – она нарочито протянула последнее слово, – то, скорее всего, такую рыбу размораживали. А затем снова замораживали. И мышцы рыбы могли начать разлагаться.

Отец поперхнулся, закашлялся, а Ксюха, торопливо постучав ему по спине, спокойно продолжала:

— Когда выбираете рыбку, Андрей Ильич, смотрите, чтобы вокруг тушки была ледяная глазурь и…

Альбина перебила подругу:

— Тебе же говорят, не по карману нам твой тунец!

— Тогда… – Ксюха посмотрела в потолок и прищурила один глаз, – вам вполне подойдут рыбные консервы промышленного производства: их изготавливают практически сразу после того, как выловят, и опасные вещества не успевают накапливаться. – Она развела руки в сторону и гордо тряхнула головой.

Отец поставил кружку на стол и принялся обильно намазывать на хлеб сыр. Взяв бутерброд, поднес было ко рту.

— Или, к примеру, мягкие сыры, – Ксюха уставилась на отца, – если брали на рынке, то рискуете листерию подцепить!

— Да я уже десять лет у этого мужичка все покупаю, – Андрей Ильич аппетитно чавкнул, – все свежее.

Но Ксюха стояла на своем:

— А вы сертификаты у него проверяли на продукты?

Глаза отца расширились. Он молчал.

— Вот! – победоносно возгласила Ксюха. – Поскольку в нашей стране строгость законов компенсируется необязательностью их исполнения, вполне себе может случиться листериоз!

Отец засопел. Лицо наливалось алой краской.

«Еще немного, и прибьет», – Альбина пнула Ксению ногой под столом, но та добавила невинно:

— А вообще, в диарее тоже есть польза: можно похудеть.

— Ну да… – отец поверх очков оценивающе посмотрел на Ксюхины формы и ехидно добавил: – Особенно когда есть что терять.

Ксюха насупилась. Открыла было рот, но тут на кухню влетела мама:

— Все! Алечка, твой чемодан готов, – мама села на табурет у плиты, – иди проверь, не забыла ли чего. Осталось мои вещи распихать и…

Она оглядела кухню и проговорила обиженно:

— Наготовила, специально на дорожку, а вы не едите... – переставила с холодильника на стол тарелку с румяными сырниками, – сметанка деревенская. Утром купила.

Отец ехидно пробубнил:

— А мы, Олечка, теперь с рынка есть не будем! – достал еще одну кружку.

— Как? – удивилась мама.

— Да! – отец развел руками, – нас мадмуазель Ксения просветила насчет целого ряда потенциальных опасностей.

— Каких таких опасностей?

— Диареи, например.

Мама откусила сырник и пожевала немного:

— Да сроду моей едой никто не травился… – она озабоченно наморщила лоб. – Ксюша, у тебя живот заболел? Возьми уголь там, в коробочке.

Альбина шумно вздохнула и встала из-за стола:

— Мне бы ваши проблемы…

 

— Закрывайся, недоразумение на колесиках, кому говорю?! – Ксюха навалилась коленом на распухший чемодан, придавив его всем телом.

Альбина, забравшись с ногами на подоконник, равнодушно наблюдала за действиями подруги.

— Помоги что ли! – Ксюха сдула кучерявую прядь с запотевшего лица.

Альбина не сдвинулась с места:

— Зачем столько напихала, на две недели всего едем?

— Настоящая леди меняет наряды на курорте каждый день, – Ксюха села на поклажу, попрыгала, перевернулась на живот. – Застегивай!

Альбина нехотя сползла с подоконника, склонилась над чемоданом и с усилием довела собачку молнии до упора.

— Уф! Как на фитнес сходила, – подруга поправила юбку. – Косметику не забыть! – принялась распихивать баночки и тюбики в карманы рюкзака.

Покончив с упаковкой своего багажа, повернулась к чемодану Альбины:

— Хвастайся, чем прибарахлилась? – порылась в вещах и недовольно произнесла. – Старье?

— Почему старье?

— Вот этот сарафан год назад надевала, на даче. Шорты тоже помню, – она потянула за черную ткань и вытащила длинную юбку, повернулась к Альбине, выпучив глаза. – И это ты собираешься носить на море?

Альбина расправила плечи и посмотрела на подругу с вызовом:

— А что? Юбка как юбка. Прошлогодний тренд, между прочим.

Ксюха взвилась:

— Вот именно: про-шло-год-ний! Чувствуешь разницу? И вообще… Тебе к косметологу пора: лицо вон, запаршивело совсем. И на маникюр. – Она подошла к Альбине и взяла ее за руки. – Посмотри – это ж когти сиамского кота после драки с соперником! Не стыдно? Ходишь, как бомжиха!

Альбина вспыхнула, и, вырвав руки, спрятала их за спину:

— Мои руки. И ногти тоже. И на маникюр не собираюсь. Год назад, когда гель снимали, думала помру от боли.

Ксения достала из кармана телефон:

— Алло! Ниночка? – и слащаво улыбнулась, – у вас сегодня окошко случайно не найдется? Да? Ой, спасибочки-спасибочки! В два? Отлично, нам подходит! – зыркнула на Альбину. – Договорилась. Салон на проспекте. Супер-мастер! Будешь оргазм ловить на каждом пальце.

Альбина возмутилась:

— Не нужен мне твой оргазм! И маникюр тоже!

Ксюха сделала вид, что не слышит, и снова позвонила:

— Анюта, привет… Да, Ксения! В районе трех примешь знакомую барышню? – помолчала. – Делать? – недовольно оглядела неровно отросшие пряди на голове Альбины. – Ну… Что-то, наверное, можно сделать… – Потерла лоб. – Думаю, ты справишься… Есть? Отлично! Ну, спасибочки-спасибочки!

— «Спаси бочки, спаси бочки», – повторила Альбина нарочно противным голосом. – Какие-такие бочки ты просишь спасти?

Ксюха взглянула на часы, не реагируя на колкости:

— Щас десять… Туда обратно… – помрачневшее было лицо озарила радостная улыбка. – Времени навалом, успеем еще на распродажу заглянуть. И не спорь! – выставила руку в предупреждающем жесте. – Не позволю перед всем югом меня позорить! – обняла себя. –  Сто лет на море не была, – и мечтательно улыбнулась. – Там сейчас жара, а вечером – рестораны. Музыка. Наверняка и мужички приличные водятся.

— У тебя только одно на уме, – Альбина притомилась от заботы подруги. – Я не собираюсь по ресторанам ходить. Спать буду!

 — Хорошо, хорошо. Там будешь спать, но улыбаться начнешь здесь, ок? Ходишь, как на похоронах. – Усадила Альбину на стул и села на корточки перед ней. – Давай, приводи в движение скуловые мышцы! Чи-и-из!

Альбина нехотя растянула губы в подобие улыбки. Ксюха помолчала, цокнула языком, встала и отошла к окну.

— Тяжелый случай… С такой кислой миной ты мне всех кавалеров распугаешь.

— Дались тебе эти кавалеры! – рассердилась Альбина. – Будто тем других нет для разговора.

— Другие так другие, – Ксюха хищно облизнулась, – когда в академию собираешься? На сессию забила, картины свои забросила…

Альбина помрачнела:

— Никогда… Леонид Ефимович в курсе. Сказал, до осени терпит. Но я все равно документы заберу.

— С ума сошла? – Ксюха забегала от двери к столу. – Родители в курсе? – задела ножку мольберта, чертыхнулась, поднимая его: – Ты же бредила своим рисованием, Алька! Нельзя талант зарывать!

— Чего ты распыхтелась, как самовар? – Альбина убрала из своего чемодана пестрое платье, розовые бриджи, соломенную шляпу и со злостью хлопнула крышкой. – Был талант, да сплыл: не могу я больше рисовать, понятно?

Ксения остановилась и испытующе посмотрела:

— Это все из-за того случая, да?

Альбина не ответила.

«Опять это лицо… И шарф…» – внутри возникла дрожь – предвестница страха. Она всегда появлялась первой, гулко стуча в висках. Звук острых шпилек по каменному полу...

«Не хватает еще запаха гари…»

Только подумала, как он появился. Альбина сжала зубы.

«Опять!»

Ксюха вздохнула и села на кровать:

— Ужас… Я бы, наверное, рехнулась, если б на глазах такое… – помолчала и требовательно добавила. – Ну, три месяца почти прошло, пора отпустить ситуацию. Как тебе отец сказал? Это жизнь. Все мы умрем… Лет через сто.

Альбина засопела:

«Это жизнь, это жизнь!»

Фраза ей оскомину набила. Все твердят: мама, папа. Теперь вот еще и Ксюха достает. Она почувствовала, что сейчас разрыдается:

— А мне не легче от того, что вы такие умные, все по полкам разложили!

Ксюха взяла Альбину за руку:

— Ну, подруга… Не дрейфь, прорвемся. Помнишь, как в пятом классе меня Колька из седьмого «Б» каждый день караулил после уроков и портфелем отхаживал? И обидно, и больно, а я не плакала. Зубы сжала и надавала ему тумаков в раздевалке.

Альбина улыбнулась сквозь предательски подкатившие слезы:

— Такое разве забудешь: несешься по школе, как Чингачгук. Размахиваешь сменкой и орешь не свои голосом: «Береги тощую задницу, Колян!»

Они засмеялись.

— Давай еще улыбнемся? За будущее!

Альбина сникла:

«Да когда же она от меня отстанет со своей терапией радости?»

— Ну? – настаивала Ксюха.

— Попробую… – выдавила подобие улыбки.

— «Попробую…» – Ксюха скривилась, – попробую, попытаюсь, постараюсь... – и покрутила кистями рук. – Когда ты вычеркнешь из жизни эти импотентские глаголы?!

 

Голоса на кухне стали громче, а запах гари усилился. Папа бубнил на одной ноте, а мама то и дело срывалась на крик.

— Чей-то они там? – Ксюха прислушалась. – О… Маман на море рвется, – и тихо выговорила себе под нос: – Чует мое сердце, не удастся нам от нее отделаться… – часто задышала. – Горит? – приблизилась к двери и тут же получила ею по лбу.

— А-ля! – мама вбежала в комнату, размахивая полотенцем, словно гоняла мух, – вы что с отцом удумали?

 Ксения вытаращилась на нее, потирая ушибленное место. Альбина недоумевала:

— Что мы удумали?

Мама беспомощно повернулась к открытой двери, сжала кулаки и, тряся ими перед собой, взывала к отцу:

— Андрей! Слышишь? Не пущу! – нос и щеки моментально стали пунцовыми.

Шаги в коридоре, и на пороге появился отец. Шумно дыша, он подошел к матери и обнял ее:

— Олюшка, успокойся.

— Не пущу! – твердила мать со слезливыми нотками в голосе. – Она еще от стресса не оправилась: вон, вчера опять забыла газ на ночь перекрыть и грязную посуду в раковине оставила. А это – море!

— Посуда-то тут при чем? – возразил отец.

Альбина вздохнула:

«Замучили со своим морем: мало того, что силком тащите, теперь еще и вопите над ухом! Голова раскалывается…»

Ксюха за спиной у мамы делала какие-то знаки. Альбина помотала головой:

«Не понимаю я твою пантомиму!»

Отец увещевал:

— Девочка взрослая уже, кавалеры появятся, а тут ты, со своей опекой. Смущать будешь.

Мама отпихнула его и заверещала еще громче:

— Ты в своем уме? Какие кавалеры: ей всего девятнадцать!

— Уже девятнадцать, – проговорил отец ласковым голосом, – у-же.

Ксюха не выдержала:

— Ольга Львовна, Аля не одна ж едет, со…

Мама зажмурилась и затрясла головой:

— А ты вообще помолчи!

Казалось, от ее вопля зазвенела хрустальная люстра на потолке.

— Оля, Оля! – отец развел руками.

Ксюха округлила глаза и крадучись двинулась к дверям, а мама перешла на причитания:

— Там одни озабоченные ходят, выискивают юных дурочек… – она бессильно свесила руки и всхлипнула: – А меня рядом не будет…

— Ольга Львовна! – с кухни раздался Ксюхин вопль, – пирогу хана!

В голове у Альбины тарахтели цикады, и невыносимо пульсировало. Проскользнув мимо отца и матери в коридор, она открыла дверь и вышла из квартиры.

 

Альбина сидела на деревянном полу и, не моргая, смотрела на пустой холст. Так она делала каждый день вот уже два месяца. Поднималась на чердак по деревянным ступенькам – их ровно пятнадцать, и на последней обычно начинали дрожать колени, – и, преодолевая робость, тянула ручку обитой железом двери мастерской. В нос ударял привычный запах олифы.

Обводила взглядом стеллажи, уставленные гипсовыми эскизами и металлическими каркасами. Проводила рукой по шероховатой поверхности молчаливых изваяний. Они, хранители застывшего вдохновения, создавали вокруг себя еле ощутимый ореол, оживлявший загадочные полуулыбки на лицах.

«Не думают, не страдают. Это ли не предел мечтаний…»

 

В детстве отец рассказывал историю о стеснительных Музах. Их воздушные фигурки прятались по углам и только изредка напоминали о себе тихим смехом. Раньше, когда Альбина с упоением выписывала детали картины, забывая про сон и еду, проказницы частенько подкрадывались сзади и одобрительно наблюдали за работой…

«Боги дремлют в глубине каменных глыб, – любил повторять слова Микеланджело отец, отсекая от налитой спокойствием монументальной плоти лишние куски. – Скульптор Пигмалион, силой своей любви вдохнувший жизнь в то, что не наделено ею. И в твоих картинах ценнее всего не что зритель увидит, а что почувствует. А его, зрителя, обмануть невозможно: пустая душа и на полотне рождает одну лишь фальшь…»

 

Альбина догадывалась, что отец специально поставил мольберт на середину комнаты, чтобы пробудить в ней желание рисовать.

«Зря старается, – с горечью вздохнула, обхватив колени руками и положив на них подбородок. – Живопись – это прошлое. Не вернусь я к ней».

 

Папа правдами и неправдами зазывал Альбину в мастерскую. То рулоны бумаги просил донести, то оценить эскиз скульптуры, над которой работал. А иногда действовал в лоб – вкладывал в руку кисть и настаивал:

«Попробуй!»

Альбина и сама пыталась обмануть засевшие в голове пугающие видения. Прокрадывалась сюда, в свое некогда любимое местечко, брала карандаш, заносила руку с твердым намерением «сегодня или никогда», и… «никогда» побеждало. Перед глазами мелькала дорога к озеру. Кровавые гроздья снегирей на белоснежных березовых ветках. Глаза слепило зимнее солнце, и тут же всплывало лицо Симеона… Все мыслительные дорожки вели к нему, заставляя сердце сжиматься. От преследующего ее запаха гари слабели ноги, и Альбина тряслась в немом рыдании, злясь на себя, на несчастного мальчика, на родителей и на весь мир.

 

— Ты здесь? – отец постоял в дверном проеме, отдышался и, пройдя к окну, сел в кресло-качалку. – Уф! Еле успокоил… До истерики… Ксюху выгнала.

Альбина подняла взгляд на отца:

—Ушла?

— Вернется через час: вещи обещала тебе привезти какие-то, – он озабоченно нахмурился. – Дала мать жару. Да еще пирог сгорел. Опять в слезы. И когда уж перестанет кружить наседкой?

«Никогда», – Альбина невесело усмехнулась.

— Папа, я боюсь...

— Кого?

— Рисовать… – она кивнула в сторону холста и поежилась, словно от холода. – Все время он… Мертвый…

Отец шевельнул бровями:

— А ты не думай. Запрещай себе и точка. Время пройдет, забудется. На море съездишь, отвлечешься. Помнишь, как с пневмонией в девятом классе исхудала вся? А тут воздух. Фрукты. Смена обстановки. Вон, недаром Айвазовский на весь мир знаменит: море – его Муза. Оно миллионы лет вдохновляет и врачует… – он встал и отодвинул холст к стене между окном и стеллажами.

Альбина поднялась, подошла к отцу, уткнулась в пахнущую знакомым одеколоном клетчатую рубашку и заплакала. Он приобнял ее и чмокнул в макушку:

 — Ну, ну. Не раскисай. Все будет хорошо. Поверь мне, дочка.