Утром выпала пороша. Как удержаться, чтобы не побродить с ружьём?! Даже завтракать не стал, лишь выпил стакан чаю. Когда собрался, мама попросила:

– Ты хоть зайцев-то пожалей! Пусть себе по полям носятся. Мяса у нас  и без них хватает!

О зайцах в это утро я думал менее всего. Действительно, что они плохого сделали? Меня вдруг поманил простор, открывающийся сразу за огородами, дальнее перекрестье заснеженных увалов, полого спускающихся к долине Прони. Если недавно смотрел на заснеженные поля и ничего не видел в них привлекательного, то теперь захотелось подняться на одно из них и заглянуть до самого дальнего синего горизонта, незаметно сливавшегося с заснеженной равниной. Сне́га к этому дню намело изрядно, он успел уплотниться,  поэтому нацепил лыжи. Захотелось идти и идти, неведомо куда и зачем, но всё-таки поставил задачу дойти до Прони. Почему именно до замёрзшей в эту пору реки? Да потому, что без какой-то цели невозможно жить. Она необходима в любой задумке, даже в самой несложной.

Словно повинуясь указанию мамы, я даже не загонял патроны в столы ружья. Мне действительно в это утро не хотелось охотиться и отвлекаться от созерцательности, на которую сам же себя и настроил. «Так что живите, зайцы, радуйтесь моему хорошему настроению и благодарите свою заступницу! Когда ещё вам так повезёт?» – окончательно решил я.

Дойдя до заснеженной реки, постоял, повспоминал, как здесь купался летом, охотился осенью в зарослях камыша и куги, и повернул назад. И впервые за последнее время не спешил, не глядел на часы. Некуда торопиться. Это было так удивительно и необычно, что я неспешно скользил и скользил по лыжне вдоль лощин, не чувствуя усталости.

Когда, вернувшись, пообедал, захотел полистать книгу, но не увидел её около машинки.

– Мам, где «Мягкая зима»?

Она ничего не ответила из спальни, явно затаилась, а потом неслышно вышла, призналась:

– Ой, Вовка, не ругайся! Когда ты на охоту затопился, я в магазин ходила… Нашу книгу бабам показала, а продавщица ухватилась – попросила почитать. Завтра отдаст. 

– Похвалиться, значит, захотела?

– Не похвалиться, а погордиться! Что же мне, сходить и отобрать? Стыдно ведь…

– До завтра, так до завтра. Главное, чтобы не зачитала. Ведь эта книга у меня одна, называется сигнальным экземпляром, и в магазинах её пока нет. Вот когда появится в продаже, тогда накуплю, сам буду раздаривать.

Мы вроде бы договорились, а на душе всё равно было неуютно, словно родного ребёнка отдали в чужие руки. Остаток дня тосковал по книге, а утром отправил маму к продавщице:

– Иди и пустой не возвращайся! – приказал я, понимая, что так сердито не надо бы разговаривать, но ничего не мог с собой поделать.

Когда рассвело, мама затопилась к Валентине до открытия магазина, ведь открывала она его, особенно зимой, часов в десять. И не сразу вернулась. А пришла расстроенная, и молча отдала книгу. Потом укрылась в спальне и долго не выходила. Я заволновался.

– Мам, что опять случилось-то? – спросил, по-настоящему переживая.

– Дай лучше таблетку от давления – кровь в висках дукает!

Принёс таблетку, воды. Она выпила и посмотрела на меня с превеликой укоризной, вздохнула:

– Зачем же позоришь-то меня?

– Это как?!

–  А так… Мне теперь будет стыдно в магазине появиться. Не знала, что о Мане и Пете написал. Не думала, что меня так ославишь!

– Да ничего не писал я о деревенских, а если что-то и было, то под вымышленными именами.

– А как же Маня с Петей? Они-то чем провинились перед тобой? Теперь все узнают, что о Настиной сестре насочинял!

И я вспомнил рассказ, где герои – доверчивая простушка Маша и змей-искуситель Петя. Причём, у нашего деревенского Пети фамилия иная, а фамилия Маши лишь соответствует деревенскому прозвищу Мани. Когда сочинял, то совсем забыл об этом, потому что не имел их в виду. И вот теперь, всё вспомнив, действительно почувствовал себя неловко и начал оправдываться:

– Кроме продавщицы, никто и не узнает об этом.

– Она такая языкастая, каждому доложит. И как мне теперь по деревне пройти?

– Обычно. Иди и не думай ни о чём. Мало ли что и где написано. Да и доказательств никаких нет.

Она поняла, что я её успокаиваю, отвожу от себя гнев, и решила оставить слово за собой:

– Что бы ты ни говорил, а пора тебе взяться за ум и перестать греметь этой лихоманкой, – и указала на машинку. – Вот привязался, вот привязался-то! Э-эх!

«Мама-мама, знала бы, что написал о тебе в романе, – подумал я. – О твоих переживаниях, мытарствах, слёзах. И пусть ничего зазорного в этом нет, и многое ты сама же рассказывала, вспоминая долгую и нерадостную жизнь, но как мне пропустить мимо ушей, мимо своего сердца все твои страдания, ставшие и моими страданиями?!» Поэтому постарался сгладить её ворчание, чтобы окончательно не расстраивать:

– Нет, мам, теперь это выше моих сил. Видишь стопку бумаг? Не зря же я отдал работе над текстом много лет. Единственное, что могу обещать, так это то, что буду более вдумчивым, имея в виду земляков.

– Ну, хотя бы успокоил, а то уж и дышать нечем было.

Более или менее отношения прояснили, а мне вспомнилась череда героев, большинство из которых имели деревенские прототипы. И хорошо, что роман не вычитан, это лишь предстояло сделать, кое-что поправить, и пусть осечка с Маней и Петей будет уроком.