Весь класс ждал момента, когда можно будет сдвинуть парты в угол, занавесить окно бордовыми лоснящимися шторами и начать дискотеку. Но Татьяна Валентиновна всегда придерживалась строгого регламента:

— Сначала номера нашей самодеятельности.

Лёнька шлёпнул на учительский стол двухкассетный магнитофон, размотал удлинитель. Щёлкнула пластиковая кривая челюсть, заглотила нужную кассету.

Под что-то лубочно-народное завертелась у классной доски уверенная и опытная Светочка. Кружилась, перебирала ножками. Взметался вверх короткий сарафан, сверкали узкий подъюбник и широкие ляжки.

Потом вышла Алина в джинсах и нелепой батистовой розовой рубашке. Читала свои стихи слабым, прерывающимся от волнения голосом. Путалась, останавливалась, начинала снова. Её не слушали. Шушукались, сморкались, шаркали стульями. Она краснела, старалась закончить поскорее и снова сбивалась…

Когда Лёнька с гитарой наперевес впечатал шаткий стул на середину, все привычно замерли. Каждый классный «огонёк» проходил по одному и тому же сценарию.

— Маттео Каркасси, — скучно протянул Лёнька, пересчитывая взглядом длинные гудящие лампы дневного света.

— Я выйду на пару минут, — спохватилась классная руководительница. Она знала, что этому пареньку в чёрной флисовой толстовке можно доверять. Пока он здесь, в классе не будет ни принесённых тайком чебурашек пива, ни сигарет, ни матерных дебошей. Лёнька умел держать класс.

Когда она спускалась по лестнице в учительскую, надеясь не возвращаться в ближайшие два часа, за дверью класса уже звенели аккорды «Группы крови», и пели нестройные подростковые голоса. «Звезда по имени Солнце», «Батарейка» и что-то из Земфиры… или даже «Сектор Газа»…

Пацаны лихо натягивали на бритые затылки кепчонки с гнутыми в трубочку козырьками, увешанными железными пластинами и кольцами. Гремели цепочками на карманах широких штанов с лампасами, на которых не было живого места от булавок. Двигали парты и стулья, подпевали и пританцовывали.

— Ништяк, Лис! Классная тема.

Девушки с завитыми и налаченными чёлками хотели танцевать — перетаптываться с ноги на ногу — и начали канючить:

— Лё-ёёёёнь, вруби «Руки вверх!»…

Совали кассеты «Иванушек» и Тани Булановой.

— Лис, ну подирижируй музон.

Лёнька аккуратно убрал гитару в чехол.

Ловкие лёгкие пальцы нажимали на кнопку, и магнитофонная челюсть заглатывала очередную кассету. Девушки пищали с Лёньки и песен. Ждали медляков. Пацаны, как воробьи, сидели на составленных столах. И тоже ждали.

Алина стояла за шторой у окна и плакала. Если бы только она могла сейчас уйти домой. Но ведь здесь он. Такой красивый, крутой. И уйти совершенно невозможно… Быть с ним. Быть рядом. Ещё немного… Тайком подсматривала из-за шторы. Вот бы нарисовать. Расстёгнутый стоячий ворот толстовки, плавные светлые линии волос на высоком лбу, пристальный, проникновенный, небесно-чистый взгляд, густые щёточки ресниц, упрямо очерченные скулы, мягкие губы… На нижней губе трещинка… Лис: три буквы — языком в нёбо, растянуть в улыбке и сквозь зубы — как свист северного ветра.

Лёнька никогда не приглашал девушек на медляки, не жаждал прикасаться к тёплой, подрагивающей талии, чтобы всё ближе, ближе прижимать к себе и ощущать округлость грудей под тонкой блузкой… Ему нравилось одну за другой ставить кассеты, перематывать магнитные ленты и наблюдать за смелыми или стесняющимися танцующими — близко, животом к животу или на пионерском расстоянии вытянутых девичьих рук, лежащих на плечах кавалера.

Две одноклассницы сплетничали рядом, говорили про Алину.

— Светка на перемене к ней в рюкзак залезла и нашла тетрадку.

— Чего?

— Тетрадку, говорю. Она там стихи свои записывала. А с обратной стороны тексты всех песен, которые он поёт.

— Да кто?

— (Шёпотом) Лёнька Лис. И сердечки, сердечки.

А + Л = Love.

— Ха-ха, вот это подстава…

— Да. И Светка эту тетрадку изорвала и в туалете в мусорку выкинула.

— Ясно, почему наша поэтесса сегодня ни одного стишка без запинки не смогла рассказать. Тетрадочки-то не было.

— А Алина ей даже ничего не сказала.

— А чего она скажет? Светка её так причешет, что она в школе неделю не появится… И всё равно разболтает всем секрет нашей отличницы…

Дальше Лёнька не слушал. Погремел подкассетниками на столе, нашёл нужную кассету, глянул на просвет, с какой стороны больше магнитной ленты, поставил перематываться до нужного места, пока Сергей Жуков чеканил бодрым солдатским темпом:

Крошка моя, я по тебе скучаю.

Я от тебя письма не получаю…

Потом Лёнька чуть заметно вдохнул побольше воздуха, будто собрался нырять. Нашёл глазами силуэт за шторой и втолкнул другую кассету.

Кокетливый голос Натальи Сенчуковой запел что-то про звенящее струной лето и про небо номер семь. Два шага, и Лёнька рядом с Алиной за занавеской.

— Пойдём, потанцуем.

На него вытаращились изумлённые, сумасшедше-счастливые, глаза, не верящие своему счастью.

Соскребающие челюсти с пола одноклассники посторонились, и они танцевали в центре класса, поддерживая друг друга, будто в вальсе — элегантно и нежно. И мелькала то копна непослушных вьющихся волос, то прямая мальчишеская спина с безупречной осанкой.

Лёнька не прижимался к своей даме, не лапал её, а вёл — ласково, но настойчиво. И никто так и не узнал, кроме них двоих, как вспотели их ладони.

Второй подъезд, седьмой этаж,

Губной помады карандаш,

И буквы А + Л пурпуром по стеклу.

Второй подъезд, седьмой этаж,

Ведь там остался праздник наш,

Мой милый мальчик из высотки на углу.

На следующее утро на доске было крупно выведено мелом: А + Л.

Лёнька ухмыльнулся, подошёл и подписал:

= LOVE. А затем сказал стальным голосом старосты, не допускающим возражения:

— Светлана, ты сегодня дежурная по классу, правда? Сотри, пожалуйста, с доски.

Света фыркнула и, пренебрежительно поводя плечом, двинулась к доске, ещё не успев придумать, как дальше поступить. Её совсем обескуражил взгляд Лёньки, который стал вдруг дружественным и тёплым, когда встретился с её глазами.

— Спасибо, — еле слышно шепнул он в завиток покрасневшего уха, проходя мимо неё к своей парте.

И ей не оставалось ничего другого, как смущённо возить тряпкой по доске.