Арсений торопил людей со строительством новых бараков, выматывая последние силы, народ не роптал, поскольку все понимали, что в такой скученности жить невозможно.

Начальство было довольно расторопностью и деловой хваткой «старшого», и полностью ему доверяло, не часто наведываясь в кулацкий посёлок. Тогда как в других районах то и дело возникали массовые выступления и вспыхивали бунты раскулаченных, которые властям приходилось подавлять вооружёнными отрядами, в Ирбите было спокойно. «Старшой» докладывал начальству, что люди высказывают пожелания завести какую-либо животину – коз или коров, и неплохо бы было по весне нарезать землицы под огороды. Словом, настроение ирбитских спецпереселенцев вполне можно было считать здоровым. Комендатуру особо не интересовали внутренние порядки, установленные «старшим». Ему была предоставлена полная свобода передвижения по городу и даже за его пределами. Пользуясь этой возможностью, он вольно разъезжал по сёлам на казённом рысаке, поторапливая нерадивых поставщиков продуктов и строительных материалов для бараков.

Каждый день Арсений оставлял в бараке несколько женщин, выбирая более обессилевших, для приготовления пищи и присмотра за детьми, он же предложил объединить скудные пайки в общий котёл.

– Зарплату неизвестно когда платить будут, а вместе-то больше надёжи выжить. Бог даст, и перебьёмся как-нибудь, но тут я вас не неволю, сами решайте, – сказал он, как всегда хмуря брови.

Хотя людям совсем не хотелось расставаться с долгожданным пайком, поскольку все уже наголодались за этот месяц, получая всего лишь по 300 граммов хлеба в сутки, но нужно было чем-то питаться и иждивенцам, которых было в два-три раза больше, чем работающих, а паёк им не полагался. Победила крестьянская рассудительность, на том и порешили.

Арсений ежедневно доставлял продукты, причём частенько среди них появлялось сало и молоко, не предусмотренные пайком. Где он добывал эти продукты, одному Господу было ведомо, но благодаря этой ценной добавке пища была более сытной. Анна, оставив Лизоньку на попечение Ванятки, тоже выходила на работы по строительству бараков и, не стыдясь, могла рассчитывать на свою чашку похлёбки.

Ещё день-два и другие новые жилища должны были быть полностью готовы. Мужчины и женщины работали на износ, но Арсений торопил:

– Шевелись! – подгонял он. – Ладом трамбуй! Плотнее! Промерзать стены будут! – выхватывал пест из рук неумелого работника и принимался, изо всех сил, уплотнять опил и шлак между досками. То подбегал к плотникам и кричал, – Твою мать! Кто так молоток держит? Что ты, как бабу по заднице гладишь! Вот так бей – с оттяжкой! – и гвоздь заходил в доску легко, практически с одного-двух ударов. Как настоящий хозяин, он всё видел и везде поспевал.

– Тётя Маня, что же он так лютует? Странный какой-то, как будто два человека в нём живут. И добрый вроде, как мой папка, и злой, как чёрт…загонял совсем, – нагребая опил в вёдра, сказала запыхавшаяся Анна.

– Надо так, Нюронька! Надо! – А ты бегом-то не бегай, дочка, устанешь быстро, – ответила задумчиво Мария.

– Ой, напугал… чёрт бородатый! Как тихо ты подходишь всегда, только что, кажись, материл мужиков, – обратилась она тут же к Арсению.

– За вами не глядеть, так уснёте на ходу! – злобно процедил «старшой», а затем тихо и мягко, добавил. – Завтра свезу вас с ребятишками в больницу, хворая, вижу, дочка у Анны, да и Ванятка шибко кашляет… Чего расселись! Работайте! – снова вскипел он после небольшой паузы.

Наутро он отправил Михаила с Андреем за гвоздями в город, а сам запряг рысака и подкатил к бараку:

– Ну, долго ещё ждать! Барыни, вашу мать! Живей нельзя было?! – закричал он на подоспевших женщин, сверкая глазами.

Анна с Марией и детьми спешно уселись в кошевку, он в сердцах, стеганул коня и промчал мимо охранника. Снег на мартовской дороге местами был уже проеден тёплыми солнечными лучами, и кое-где проглядывала земля, булыжники или деревянные чурки которыми были вымощены улочки Ирбита. Полозья скрипели отдаваясь по зубам болью, попадая на проталинки, но мощный рысак, летел как будто у него выросли крылья, а Арсений, подстёгивая, гнал его по тусклому утреннему городу. Кривые улочки и переулки сменялись с быстротой молнии.

– Совсем сдурел, куда он так гонит-то? – забеспокоилась Анна, укрывая лицо и Лизоньку от снега и осколков льда, что сыпались из-под конских копыт.

– Молчи, доченька, молчи! – шёпотом ответила Мария. Рысак свернул в глухой переулок и проскочил во двор, высокие дубовые ворота которого сразу же захлопнулись. Чьи-то сильные руки подхватили Анну с малышкой и понесли в дом. Ворота вновь отворились и резвый конь, управляемый рукой другого возницы снова помчался по городу. У больницы кучер привернул поводья к коновязи и потерялся среди серых домов.

Просторное помещение дома было слабо освещено керосиновой лампой, да лампадкой, тлеющей у одинокой иконы Божьей Матери, потому Анна не сразу разглядела за большим добротным столом Михаила и Андрея.

– Проходите, милости прошу! Присаживайтесь к столу, попотчуйтесь, чем Бог послал. Дай-ка, девонька, мне ребёночка, – ровным голосом пригласила женщина одетая, словно монахиня, во всё чёрное. Анна сразу прониклась к ней доверием, вспомнив добродушную и весёлую монашку – свою тётку Дарью, и передала Лизоньку.

Как же давно это было, словно в другой жизни… – подумала она и, не снимая одежды, присела на краешек лавки рядом с Марией. Другая женщина, также одетая в чёрное, молча поставила на стол кринку молока и разложила на расшитом рушнике, большие ломти белого хлеба. Тёплый дом, и хлеб, и рушник на чистом столе показались сейчас сном о прежней жизни, красивым сном…

– Закусим маленько и в путь, рассиживаться некогда, – отвлёк её от мыслей непривычно ласковый голос Арсения. Анна почувствовала в нём радость и некоторую долю волнения. Глаза всегда хмурого, а порой и откровенно злого человека, излучали тепло.

– Куда же мы теперь? – робко спросила Анна, не переставая удивляться перемене его настроения.

– Тайга большая, найдём место. Нам бы только из города выбраться, а там – ищи ветра в поле! – подключился к разговору Михаил. – Я думаю тебе, Аннушка, нас держаться надо. Чует моё сердце – не стоит тебе на родину возвращаться. Ты прости, дочка, но нету надёжи на твоего мужика.

– Нет, дядя Миша! Сыночек там у меня… – голос её задрожал и оборвался.

– Ну, вольному – воля. Раз твёрдо решила, пусть так и будет, – переглянулся Арсений с Михаилом. – Благодарствуем, за угощенье и помощь, хозяюшки ласковые! – поднялся он и, перекрестившись на образа, поклонился. Мария подошла к Анне и обняла:

– Доченька! Может всё-таки с нами?

Анна в ответ, решительно покачала головой:

– Нет!

***

Через некоторое время двое саней, выехали из ворот неприметного дома и направились в разные стороны. Одни, тяжело гружённые мешками, управляемые монашкой, направилась по Верхотурскому тракту, а другие, почти налегке, которыми правила, такая же женщина в чёрном, потянулись Камышловским.

Монахиня не понукала коня, и он медленно тащил сани. Никто из встречающихся редких прохожих не мог и заподозрить, что под грудой мешков притаились беглецы. Они недолго ехали Верхотурским трактом, потом свернули и продолжили путь лесом. Сосны и величавые кедры приветно покачивали лапами и щедро сыпали искристую изморозь. Около низенькой избушки, притулившейся к огромному, в три обхвата дереву, женщина остановила коня, навстречу вышел крепкий старик и поклонился ей в пояс:

– Ладно ли всё получилось, матушка?

– Ладно, Митрофан, ладно! Веди, не мешкая, нашими тропами до скита, как договаривались, – приказала женщина, помогая Марии высвободиться из мешка. – Ну, прощайте! – оглядев собравшихся, сказала она, трижды перекрестила и тронула вожжи. Послушный конь рысцой побежал по лесной дороге в обратную сторону. Путники встали на лыжи, и тайга поглотила их.

***

– Вылезай, милая, не бойся! – откинула тулуп, прикрывавший Анну с младенцем, другая женщина в чёрном. – Далёко мы уж от города, небось, затекли ноженьки-то.

– В какую хоть сторону-то мы едем? – осведомилась беглянка.

– Да на Екатеринбург – Свердловск по-нынешнему. Сначала до Зайково, а потом, с Божьей помощью, дальше. Ты не волнуйся, голубка! Доберёшься до Каменска! – спокойно и уверенно произнесла женщина. – Кем Арсений-то тебе приходится?

– Никем, дядя Арсений «старшим» у нас был, – ответила Анна, и ей стало грустно. После того, как она вышла замуж, никто о ней так не заботился, как Арсений, который по-отцовски относился к ней в посёлке. Когда она оставалась в бараке, готовить еду на артель, он улучал минутку, когда никого рядом не было, протягивал ей кружку молока и говорил – Пей! Помни что у тебя дитё! ­– или доставал из необъятных карманов сдобную булочку и совал с теми же словами. Он был и ласков, и строг, так бывает строг к детям любящий отец. Иногда, чувствуя его доброе отношение, хотелось подойти к нему и прижаться доверчиво, как когда-то она подходила к отчиму. Припомнились капельки слез, стекающих по его курчавой бороде, в первый день в бараке, и полный тоски взгляд.

Он был совсем как мой папка, – подумала Анна. – Может и правда, надо было с ними, – засомневалась, было, она, но тут же одумалась. – Нет, нет! Надо домой, там Павлик!

– Настоящий мужик! Заботливый, хваткий и ведь не старый ещё! – прервала её мысли монашка.

– Что-то Лизонька всё спит, – стараясь сменить тему разговора, наклонилась к дочери Анна.

– Не волнуйся, девонька. Я её покормила на дорожку и травяного настоя дала, она долго теперь спать будет. Укутайтесь хорошенько, дыхание у неё хриплое, простужена видать… – и она надолго замолчала.

Пригревшись под тёплым тулупом, Анна впервые за последнее время крепко заснула и очнулась от того, что монашка трясла её за плечи:

– Просыпайся, голубушка, пора.

Заиндевевший конь стоял в глухом лесу на узкой, но накатанной дороге.

Значит, давно тут стоим, – отметила про себя Анна и обернулась на фырканье лошади позади.

– Пересаживайся, сердешная, – забирая у неё Лизоньку, поторопила женщина. – И ничего не бойся! Человек свой! Проверенный! – усадив Анну рядом с мужчиной, и старательно укутав их с дочкой тулупом, она и сунула за пазуху Анне бутылку молока и небольшой узелок. – Поглубже спрячь, чтоб не шибко холодное было. Ну, с Богом!

Конь рванул с места и помчался, а женщина в чёрном всё стояла, шепча молитвы, пока сани не скрылись из вида. Ещё не раз менялись кони и молчаливые извозчики, пока Анна не добралась до станции. Весь путь, в течение целого дня, был продуман и организован так, что нигде не приходилось ждать подолгу. И она вновь с благодарностью подумала об Арсении:

Сколько же времени и труда ему стоило, чтоб задействовать всех этих людей. Где он теперь? Дядя Миша, Андрейка, Ванятка, тётя Маня…

Как током ударило, когда сани остановились, и она прочитала – «Егоршино». Болью в сердце отозвались воспоминания: теплушка, заплаканный Павлик, Пётр, его слова: Беги скорей ко мне, сынок. Всё это разом промелькнуло перед глазами.

– С тобой, дочка, всё хорошо? – склонился над ней мужчина.

– Хорошо, дяденька, – опомнившись, ответила Анна.

– Ну, побудьте тут, а я за билетом схожу, скоро поезд, – и направился к вокзалу. Он посадил её в вагон. Не прощаясь и не оборачиваясь, ушёл. «Домой… домой» – стучали колёса и сердце женщины.