[ 16 ]

 * * *

 

 Когда дед Витя привел немца к столам, поминки-торжество уже заканчивалось. Поминальщики, разбившись на мелкие смешанные группки, громко переговаривались, похлопывали друг друга по плечам, обнимались, выпивали «посошок».

 Немец-старик, высвободившись из-под конвоя деда Вити, неожиданно быстрым шагом занял свое место за столом и тоже потребовал налить себе рюмку. От нашего губернатора поспешный этот шаг и болезненно по-старчески вздрагивающая в его руке рюмка не укрылись. Оставив деда Витю одиноко, словно на юру, стоять в междурядье столов, губернатор подозвал к себе Артёма и принялся допрашивать его, дознаваться правды:

 - Что там?!

 - Так, что! - переступил с ноги на ногу Артём. - Не надо было его сюда звать - один скандал. Я же говорил.

 Артём начал было более подробно рассказывать губернатору обо всём случившемся на кладбище, но не дошел и до середины, как дед Витя вдруг оборвал его, перебил на полуслове и, указав посошком вначале на старика- немца, так и не успевшего еще выпить своей успокоительной рюмки, а потом, через столы и голову губернатора, на земляные бугорки с надгробными бетонными сваями:

 - Кол им осиновый, а не могилы! Вот что!

 Русская часть застолья замолчала и как бы в единый миг протрезвела, а немцы, не понимая слов деда Вити, но чувствуя, что тот сказал что-то злое и грубое, разрушающее всё торжественно-печальное мероприятие, начали настойчиво переспрашивать, терзать переводчиков. Но те с переводом опять замешкались: во-первых, не зная, как перевести заполошный этот крик деда Вити (в немецком языке подобного выражения насчет осинового кола не существует), а во-вторых, не зная, надо ли вообще его переводить. Они ждали указания, а ещё лучше бы какой-нибудь подсказки от губернатора, которая могла бы вывести их из неловкого, затруднительного положения. Но губернатор в негодовании на деда Витю, и на Артёма с полицейским, не сумевшим справиться с подвыпившим стариком и увести его домой, и даже на своего соседа, немецкого губернатора, в первую очередь потребовавшего перевода, сам пришел в замешательство. Растерялись и такие верные и надежные во всех иных случаях помощники и советники губернатора. Они начали прятаться за его спиной и незаметно рассеиваться и таять в толпе.

 Побагровел до цвета лампас и наш, основательно выпивший генерал (теряться ему не полагалось по высокому своему воинскому званию и должности). Он, словно беря в самый трудный момент сражения, когда командующий фронтом, а может быть, даже и сам верховный главнокомандующий погибли, всё руководство битвой на себя, крикнул что-то грозное полковнику-полицейскому, который окаменело стоял в торце стола. Но окрик этот на полковника никак не подействовал: военный, общевойсковой генерал не был для него прямым начальником, и выполнять его приказания тот не был обязан.

 И тут вдруг всех выручил наш неприметно-робкий батюшка. Он проворно выбрался из-за стола и, будто прикрывая от деда Вити застывшее в тревоге и испуге застолье широкой своей скуфейкой и клобуком, подошёл к нему.

 - Так нельзя, - ласково и тихо сказал он деду Вите. - Все мы люди…

 - Вам, может, и нельзя, а мне можно, - перебил и батюшку на полуслове дед Витя.

 Батюшка столь дерзкому ответу не смутился, он взял в руки наперсный крест и сказал ещё тише и проникновенней:

 - Бог прощал врагам своим и нам велел.

 - Я за Бога не в ответе! - не внял и этим молитвенным словам батюшки не очень-то богомольный по природе своей и прожитой жизни дед Витя. - Где он был в войну?! У немцев тоже на ремнях было написано «С нами Бог».

 Батюшка креста из рук не выпустил и, наверное, через минуту-другую нашелся бы, чем утешить и унять разгневанного старика (в его служении бывали еще и не такие случаи). По крайней мере, уговорить деда Витю уйти домой и не разрушать собрания, может, и справедливыми, но необдуманными и не вовремя сказанными словами, батюшка смог бы и сумел. Да дед Витя и сам уже собирался уходить, краем глаза увидев, что, спрямляя дорогу, бежит от деревенского их дома к кладбищу Ольга Максимовна, которой поди вернувшиеся с похорон серпиловцы уже рассказали, что дед Витя там воюет и наводит смуту. А может Ольга Максимовна и без подсказки сама обо всём догадалась. К его негодованиям и ярости она приучена и чует их на самом дальнем расстоянии.

 Но надо же было такому случиться, что именно в эти минуты из заболоченной опушки березняка, завершив там все земляные работы, вкрадчиво возвращался на место стоянки за палаточным городком строителей тяжёлый гусеничный трактор-бульдозер. Как раз напротив деда Вити он замер, и тракторист-казах, не выключая мотора, подбежал с докладом к прорабу, который тоже уже пристроился за поминальными столами.

 Дед Витя воспаленно глянул на этот оранжево-красный, робко, словно боясь грозного окрика начальства, работающий на самых малых оборотах трактор, на его широко распахнутую дверцу и вдруг, оттолкнув на ходу нескольких поминальщиков, в два-три шага оказался возле него. Привычно, как не раз это делал в молодые свои годы, когда подменял трактористов, он взобрался в кабину, захлопнул дверцу и, опустив на землю многотонный весь еще в комьях сырого кладбищенского грунта нож, круто развернул бульдозер вначале на поминальные столы, а потом и дальше, прицельно метя на заглавную правофланговую немецкую могилу.

 - Кол вам осиновый, а не могилы!- ещё раз крикнул он, цепляя ножом и подминая гусеницами сияющий хрусталями, фарфором и дорогими бутылками стол президиума.

 Поминальщики, вся хмельная, загульная толпа, не взирая на должности и ранги, толкая друг друга, бросилась из-под ножа и гусениц врассыпную. В первые мгновения никто не мог сообразить, что случилось и как остановить этот, словно сам собой, без человеческого участия сорвавшийся с места и теперь изничтожающий все на своем пути трактор. Но потом с одной стороны бульдозера кто-то из самых отчаянных милиционеров-полицейских, а с другой - обронивший где-то на ходу шляпу Артём попробовали вскочить на подножку трактора, распахнуть дверцу и вытащить из кабины, кажется, совсем потерявшего разум деда Витю. Но дверцы никак не поддавались им, и спасатели, теперь уже, боясь за свои собственные жизни, спрыгнули на землю, едва не поломав себе ноги и не свернув шеи.

 А дед Витя, расправившись со столом, тем временем медленно и неостановимо подвигался к правофланговой уже чуть подернутой пылью и засыпанной вокруг бетонного столбика березовыми листьями могиле. Ещё бы минута-другая, и он снес бы её ножом, а потом подмял бы и сравнял с землей гусеницами. Но в последнее мгновение, словно из-под этой земли перед ним вырос и встал во весь свой громадный рост немец-старик. Стоял он прямо и бесстрашно, широко расставив ноги, как привык это делать в молодые свои годы, когда был верным и надежным солдатом вермахта. Лакированную палку немец положил на оброненный на грудь фотоаппарат и цепко обхватил её по краям покрасневшими от напряжения и потерявшими старческие пятна руками. Соединившись в одно целое, фотоаппарат и палка воочью напоминали немецкий автомат-шмайсер, а за поясом у старика, в прорехе распахнутого плаща деду Вите почудилась еще и граната на длинной точеной ручке. Но дед Витя ничуть не испугался и не заробел бывшего немецкого пехотинца (а может, и вправду эсэсовца), с его шмайсером и гранатою. Ничего они сделать не могли ни против его самого, ни против тяжёлого напоминающего русский танк-тридцатичетверку трактора. Не уклоняясь от наведенного дула автомата и остекленевшего взгляда немца, дед Витя все ближе и ближе подвигал к могиле грозно блестящий сталью нож бульдозера. Остановил он его лишь в нескольких сантиметрах от старика, едва не придавив ему ноги, обутые в твёрдокожаные с высокой шнуровкой ботинки. Распахнув дверцу, дед Витя выбрался из кабины и, ни разу не оглянувшись на немца, пошел, пособляя себе посошком и поскрипывая протезом, навстречу Ольге Максимовне, которая уже почти подбежала к столам.

 Толпа поминальщиков расступилась перед ним, образовав живой коридор, и никто в этой толпе не знал, что же делать с разгневанным дедом Витей: не знали ни губернаторы (наш и немецкий), ни оба протрезвевшие генералы, ни даже священники - протестантский пастор и наш православный батюшка. Они лишь растерянно смотрели друг на друга, да теребили в руках наперсные кресты, с которых скорбно взирал на окрестный мир распятый Иисус Христос.

 

7.04. – 14.08. 2011г.

г. Воронеж