Гендиректор строительной компании Герман Чернопут частенько оказывался в неприятной ситуации, но все предыдущие мало чем напоминали теперешнюю, откровенно связанной с возможной потерей бизнеса. Едва закончились рождественские каникулы, неприятные известия начали доходить до него одно за другим. Выглядели они реально грозно: Чернопуту было что терять, если его компания вошла по итогам года в десятку лучших города-миллионника. Как только это стало известно, пришли гости ‒ два крепких молодых господина, со вкусом одетые, на вид и по поведению вполне интеллигентные, и предложили… продать компанию. Догадываясь, кто за ними стоит, Герман не стал грубить и возмущаться.

‒ Передайте, тому, кто вас прислал, что год только начался, я обвешан сотнями договоров, и если их скопом разорвать, то фирма сразу обанкротится. Понимаю, что кому-то это будет на руку, но я готов рассмотреть предложение о продаже контрольного пакета своих акции, и позвольте мне достойно разрулить ситуацию, а пока отложим предметный разговор до лета! ‒ доходчиво и твёрдо сказал Герман Михайлович.

‒ Мы вас услышали! ‒ как по команде поднялись «интеллигенты» и, не попрощавшись, ушли.

‒ Кто это был? ‒ испуганной канареечкой заглянув в дверь, удивилась секретарь Лена. ‒ Такие наглые!

‒ У меня спрашиваешь? Сама же записывала их на приём!

 Шуганув секретаря, Герман Михайлович, сидел какое-то время без движения, обдумывая визит гостей, прикидывая свои возможности борьбы с ними, но нужна ли она ему, эта борьба? Может, пора угомониться, довольствоваться тем, что нажил. Ведь этого вполне хватит не только им с женой, но и дочери с внучкой. Не тот у него возраст, чтобы «бодаться». Это в прежние годы напрягался, а если не удавалось договориться, тогда приходилось всё начинать сначала, преодолевая такие трудности, какие, казалось, и преодолеть невозможно. Невысокий, подвижный, с шапкой блондинистых и немыслимо кучерявых волос, совсем не подходивших к его «чёрной» фамилии, он умел обратить внимание всякого человека, а обратив ‒ подчинить с пользой для себя. Иногда он удивлялся: откуда у него, простого водителя танка, как он любил подчёркивать свою службу в армии, за что коллеги шутливо называли Танкистом, такая хватка. Она у него действительно имелась, он это знал, поэтому раньше времени решил не поднимать лапок, а наверняка узнать, от кого дует ветер, и тогда окончательно определиться.

Была и ещё причина пересмотра отношения к жизни. Пришла пора подумать об отъезде с семьёй в тёплую страну, чтобы обосноваться там и забыть обо всём, что могло связывать с теперешней жизнью, отдаться любимому делу, всегда остававшемуся на обочине интересов. И делом этим была литература. Ему ничто не помешает заниматься сочинительством, там не будут прилюдно обзывать графоманом, тем самым нанося творческий урон, казавшийся намного болезненней, чем все остальные болячки. Живи, блаженствуй и занимайся любимым увлечением. В мыслях он улетал даже выше, фантазии увлекали на недосягаемую высоту. Иногда находясь словно в мороке, он грезил о молодой любовнице, ведь пока он не старый, у него есть деньги, даже и такие, о каких не знают в семье, но это являлось не главной тайной. Главной же, приятно гревшей душу, была совсем иная, со временем он её раскроет, докажет, что не зря всю жизнь работал на неё. И что ему тогда какие-то «интеллигенты», если новый, многостраничный роман прославит на века. Хотя ныне читать почти перестали, но он было уверен, что своим романом он перевернёт души у всех, даже у тех, кто из-за гаджетов книжек в руки не берёт.

Мечта о выдающемся романе являлась настоящей тайной. Казалось бы, уж ему ли жаловаться, если он публиковался, издавал книги, но сам-то Герман понимал, что необходимо написать такое, от чего ахнет весь мир. Время для этого подоспело, если сочинительством он заразился в молодости и за все минувшие годы не мог распрощаться с ним. Часто волей-неволей вспоминал, как впервые распахнул дверь «районки» и предстал перед удивлённым редактором, стесняясь своего мелкого роста и непривычной обстановки. Тогда он не понимал, что обрекал себя на нескончаемую цепочку приключений и борьбы. Когда же опубликовал первый рассказ, то открылось бесконечно счастливое время в ожидании вереницы публикаций и книг. А вместе с ними и признание будет верёвочкой виться. Правда, в какой-то момент времена искривились, и вдруг стало понятно, что никому ни до кого нет дела. Пишешь?  Прекрасно! Ищи издателя, издавай и зарабатывай на этом деньги. Если сумеешь. Герман попробовал, но дельного ничего не получилось. Его душа не позволяла забыть первоначальные устремления, и он понимал: предав самого себя, ничего не сможет создать дельного, а за то, к чему лежала душа, почти не платили. Кто-то, конечно, забросил сочинительство, кто-то «перекрасился», кто-то создал литгруппировки, надеясь, что скопом легче заявить о себе. Любители групповщины забывали лишь об одном: как сменяются времена года, так приходят и уходят группировки. Каждая новая «бригада» шумно заявляла о своих амбициях, создав журнальчик, а потом, взбаламутив воду в литературном омуте, благополучно и тихо исчезала в его тёмной глубине, и на поверхность водоворота поднимались лишь поэтические береты и несколько номеров выпущенного по случаю журнальчика; в прошлом году в одном таком омуте даже видели всплывший монитор, на котором светились буквы «SOS», правда, слухам не верили и понимали, что это неуместная и злая гипербола какого-то балбеса.  

Переживания Чернопута не являлись стенанием неудачника, нет. Не зацепившись за основной писательский союз, он пристроился во вновь образованный. Среди своих был на виду, издавая романы, сочинённые с помощью приятеля, которому приходилось платить из-за нехватки собственного времени. Уж худо ли, бедно ли, но в бизнесе он кое-чему научился, умел вовремя подсуетиться к нужным людям, заручиться поддержкой друзей в областной торгово-промышленной палате. А чтобы окончательно быть на виду, надумал  создать благотворительный фонд помощи творческим людям, но в своём писательском сообществе пока ничего не говорил о нём, зная, что «гений» Тимофей Семибратов, возглавляющий их союзик, в миг превратится в кровососа, начнёт, как обычно, только с бо́льшим аппетитом, клянчить деньги на творческие стипендии, на издание книг и даже подскажет, с кого необходимо начать этот список: с него, конечно же! А Герману уж так не хотелось кормить этого прихлебателя, что даже как-то грубо заявил:

‒ Тимофей, да катись ты к бабушке Ядрёне и попроси у неё…

Что именно попросить, Герман не уточнил, и своим грубым советом окончательно настроил того против себя. Но теперь было плевать на семибратовских графоманов, из зависти обходивших его стороной, а иногда просто не замечавших. Видя такое к себе отношение, Герман принципиально не уплатил очередной членский взнос, на каждом литературном углу, и не только литературном, дербанил заединщиков, кем только не обзывая, а недавно так и вовсе высмеял в городской газете, как явных перерожденцев, мечтающих коварно направить ход истории в узкий тупик, где не развернуться и от неподвижности можно навсегда окаменеть.

После явно оскорбительного выпада, Семибратов созвал внеочередное общее собрание, кое-как организовав кворум. Узнав, что готовится его исключение из карманного союза, Чернопут через своего порученца прислал заявление о выходе из него, на что имел полное право, тем самым упредив унизительное событие. Вскоре переманил под новое знамя полдюжины неустойчивых литераторов, пообещав ежемесячную стипендию, создал из них инициативную группу и попросил своего юриста подготовить и оформить надлежащим образом бумаги для регистрации вновь созданной общественной организации «Писатели Заречья». Название звучное и конкретное, не сравнить с прежним тенденциозным: «Высокий стиль». Да какой высокий, если до самого низкого-то половина членов не могла дотянуться.