Шаламовым, прошедшим через владивостокскую пересылку за 15 месяцев до Мандельштама, был написан рассказ «Шерри бренди» о том, как в бараке пересыльного лагеря умирает от голода, цинги и истощения заключенный поэт. Версия, изложенная в рассказе, противоречит многим свидетельствам, записанным в разные годы со слов очевидцев смерти Мандельштама: одни рассказывают, что поэт умер на нарах в 11-м бараке (как в рассказе Шаламова), другие – что его, заболевшего тифом, перевели умирать в лазарет; есть свидетельства, что Мандельштам упал замертво во время противотифозной санобработки...

Теперь, когда владивостокские исследователи описали очередность произошедшего, становится понятно, почему свидетельствовали все зэки по-разному. Люди находились в стрессовом состоянии: одним запала в душу барачная жизнь и мертвый Мандельштам, а он и был почти мертвым. Другим запомнилась и врезалась в память картина из лагерной  помывки. Мертвый и обнаженный поэт на холодном полу остался такой глубокой отметиной в их памяти! Третьи имели достоверную информацию, но с трудом верили в больничное воскрешение поэта. Да и об этом ли было размышлять, когда завтра любой мог стать покойником!

А нам сегодня невозможно поверить в то, что распевающий на студиях в начале ХХ века стихи маленький гордый Мандельштам был превращен в беспомощное и затравленное создание. Что зэки? Простому обывателю не дано понять, кто такой Поэт? Поэт же не живет на земле и на Земле вообще. Он живет в другом измерении, на небесах, на другой планете. Подвергшись однажды аресту и заключению, унижению, травле, а, может, и отравлению, разве может он верить после этого людям? Вши – для него трагедия! Отсутствие прежних друзей – беда! Любимого человека нет рядом –  катастрофа! Да! Поэту нужна нянька! У него нет времени на быт и будничные мелкие проблемы: в его голове идет постоянный процесс мыслеизвлечений, рифмований, бесконечное обыгрывание слов. Мандельштам как-то писал: «Любое слово является пучком, смысл из него торчит в разные стороны, а не устремляется в одну официальную точку». А Поэт – это чистый ребенок! И рядом с ним должен быть всегда кто-то взрослый, и когда он под чьей-то защитой, то может жить. Защиты не было!

 В бараке человек на триста он чувствовал себя чужим. Большие нары по обеим сторонам: сначала – место Моисеенко из Смоленска, потом – Владимира Ляха, ленинградца, геолога, за ним – Степана Моисеева из Иркутской области, дальше – Ивана Белкина, шахтера из-под Курска, еще дальше – Мандельштама, наконец, – Ивана Никитича Ковалева, пчеловода из Благовещенска. Он стал последней опорой поэту: помогал влезать на нары и спускаться, защищал. Но это все было не то, не то, что нужно поэту! Вообще-то к нему соседи относились почтительно, звали по имени-отчеству, на «Вы», называли вежливо «Поэт». Но он чувствовал себя чужим! Духовного взаимопонимания не было! И всегда находились те, для кого заросший Мандельштам являлся посмешищем. А он был совсем седой...

Что бы ни писали сегодня психологи, как бы ни потешались над его памятью, какие бы диагнозы ни ставили – Мандельштам оставался Человеком. Вот его диагноз! В лагере был дефицит воды, и воду охраняли. Осипу Эмильевичу тоже выпадало дежурство. Кто-то постарше подходил: «Водички бы испить...» Он отвернется, и люди наливали... Когда стал угасать (после 7 ноября), свою порцию баланды отдавал Ковалеву. А в бараке уже лежали все вместе: тифозные и здоровые. Был объявлен карантин. Мандельштам не вставал (после 20 декабря), лежал тихо, держался мужественно, ни разу не пожаловался, как мертвый.

Вот официальное медицинское заключение:

«1938 года, июня 24 дня, мы, нижеподписавшиеся, свидетельствовали во Внутренней тюрьме НКВД заключенного – МАНДЕЛЬШТАМ Осипа Эмильевича, 47 лет, причем оказалось, что он душевной болезнью не страдает, а является личностью психопатического склада со склонностью к навязчивым мыслям и фантазированию. Как недушевнобольной – ВМЕНЯЕМ.

Председатель Комиссии Военврач

2 ранга СМОЛЬЦОВ».

Догадываясь о смерти мужа, своего драгоценного ребенка, поэта с мировым именем, 19 января 1939 года Надежда Яковлевна обратилась к наркому внутренних дел Лаврентию Берие с дерзким письмом. Но только в июне 1940 года Александра Эмильевича Мандельштама вызвали в ЗАГС Бауманского района, где вручили свидетельство о смерти старшего брата. В своих мемуарах Надежда Яковлевна недоумевала, почему вдруг оказали такую милость – выдали свидетельство? Скорее всего, сработали ее запросы, посланные ею, первый – 19 января 1939 года в Наркомат внутренних дел, второй – 7 февраля 1939 года в Главное управление лагерей.

Некоторые дела, заведенные при Ежове, начали пересматриваться, и тогда Надежда Яковлевна стала добиваться реабилитации мужа по «повторному делу». Однако прокурор Козьма Никиточкин ей отказал, даже не запросив сведений о поэте. Жив ли? Свою жизнь Никиточкин закончил персональным пенсионером. Говорят, Воронежская прокуратура  на своем сайте размещала хвалебные статьи о нем.

Но Осип Эмильевич Мандельштам был реабилитирован посмертно: по делу 1938 года – в 1956, по делу 1934 года – в 1987. За «пасквиль» о Сталине, как видите, не сразу. Ушедшая из жизни в 1980 году Надежда Яковлевна так и не дождалась последней реабилитации мужа, своего чистейшего душой ребенка.

В.В. Набоков называл Мандельштама единственным поэтом Сталинской России. А современники сравнивали его с птицей, с гордо запрокинутой головой, птичьим хохолком, за манеру клокотать, читая стихи. Певчая птица не выжила в железной клетке сталинского лагеря, крылья ей обрезали...