Уральского поэта беспокоила мысль о том, как правильно передавать словом жизнь: «В основе каждого стиха должна быть достоверность жизненного испытания. Писать только о том главном, что сам пережил, вытерпел, в чем убедился». Но, видимо, написать обо всем самому не хватило духу, скорее всего, время еще не подошло для рассказов о лагерной жизни. Не дожил он до тех времен, когда смог бы рассказать и о смерти Мандельштама.

Есть версия, что он прощался с умирающим Мандельштамом в бараке Владивостокской пересылки. Версия или правда? Валентин Сорокин, признанный и почитаемый челябинский поэт, давно живущий в Москве, в своей статье «Высокое страдание» (1993) сообщал: «Борис Александрович Ручьев много повидал и пережил, много знал из того, что нам сегодня доступно. Он сидел на пересылке в одной камере с «убийцей» Сергея Мироновича Кирова. Ручьев еще 30 лет назад рассказал мне – в гибели Кирова замешана женщина... Очень подробно Борис Александрович рассказывал о последних минутах жизни Осипа Мандельштама, уважая его и ценя».

Возможно, с этого все покатилось. Наверное, Ручьев поделился еще с кем-то, кому доверял, но говорить открыто о Мандельштаме до «перестройки» было невозможно. И устные рассказы о смерти Осипа Эмильевича стали обволакиваться фольклорной оболочкой. Слухи понеслись во всю прыть по стране, они стали обрастать еще большими вариантами, но доказательств не было. Легенды слагаются в народной среде быстрее, чем разыскиваются факты. Что только не несла молва: поэт умер от голода, копаясь в куче отбросов; умирал на нарах и читал в бреду обрывки стихов; с парохода, уходившего в Колыму, его мертвого сбросили в океан; уголовники, перепугавшись, привели ночью к умиравшему Мандельштаму какого-то поэта Р., который закрыл ему глаза… Р.? Ручьева?

Сорокин молчал. Он свое молчание объяснял так: «...В 1983 году я, бороздя Колыму на машинах и самолетах, ища «ручьевские бараки» вместе с писателями Иваном Акуловым и Владимиром Фомичевым, «проговорился» одному северному литератору о кончине Мандельштама, и меня буквально с ума свели звонками, письмами, предложениями, обещаниями и срочными заказами. С тех пор — я молчу».

В книге Л.А. Сычевой «Время Бояна» можно прочесть: «Я знаю, как он погибал, Борис Ручьев мне рассказывал. Подбежали к нему, к Ручьеву, заключенные, говорят: «Иди, там твой поэт умирает». Зона общая, но в помещениях они были разных. Когда Ручьев пришел, Мандельштам лежал на нарах один. Кость и кость – до того исхудавший! Он уже умирал, а просил пить. Несколько минут еще прожил. И Ручьев мне рассказывал: «Я – говорит, – Валя (В. Сорокин), нашел пятаки и по русскому обычаю перекрестил его, глаза ему закрыл и положил на них монеты». Но ведь Мандельштам не умер на нарах? И далее объясняется, почему Ручьёв сам не написал обо всем – «в нем страх еще очень жил».

Возможно, Мандельштама бывшие зэки, спустя много лет, перепутали с Борисом Корниловым? У Валентина Сорокина есть такой сюжет: «На Колыме до Бориса Ручьева доползли слухи: в бараке соседнем умер поэт Борис Корнилов. Было раннее зимнее утро (время смерти Мандельштама 12.30 – мы теперь это знаем). …Ручьев спрыгнул с нар, накинул ватник и выбежал. Лезвиями стальными скрипел снег. Взрыдывали полозья. На дровяных санях – навзничь опрокинутый труп. А на нем сидит зэк и со свистом стегает тюремную клячу. Увозят мертвого. Ручьев пустился за санями, но рывок и сани уже за воротами зоны. А на Ручьёва охранник повернул штык…

– А Бориса увезли?»

Много путаницы! Был ли Ручьев свидетелем смерти Мандельштама, доказать пока невозможно. Но то, что он в это же время, когда Мандельштам умирал, находился в пересылке («Спец-пропускник СВИТЛага», т.е. Северо-Восточный исправительно-трудовой лагерь НКВД) – это факт! Доказательство можно найти в статье «Жизнь идет, как на архипеЛаге...» Л.П. Гальцевой. Она использовала многие материалы, в том числе воспоминания Серафимы Ивановны (жены Ручьева), ушедшей из жизни в 1969 году. Да и сам поэт в конце своей жизни, незадолго до смерти, тяжело и безнадежно уже больной, восстанавливал в памяти запутанный свой маршрут на Колыму. Вот его записи: «1938. Октябрь. Владивосток. Пересылка. Вторая Речка». А вот еще одна: «1939. Июнь. Магадан. Прииск Чагурье. Осенью – Ягодное. Зимой – Аннушка – раскомандировка. Ян Райнис, Исай Рабинович, Брох (отдельная приписка: «Мои товарищи по Колыме»)».

Думаю, Ручьев рассказал когда-то правду о смерти Осипа Мандельштама, но его слова обросли десятками вариантов, ведь в лагерях умер не один поэт, а сотни. Их смерти были похожими. Людям хотелось создать вечную память маленькому героическому Мандельштаму. Вот и увековечили! О том, что Ручьёв не фантазер, могут сказать его записи-размышления: «1. Что в людях страшного? Покорность своей судьбе, душевная глухота, равнодушие к красоте, к правде; 2. Я написал мало, но писал в тяжелых условиях, таких, когда здравомыслящие люди и не помышляли об этом. И все, что я пережил, написал, запечатлено по мере своих сил, честно, правдиво; 3. Мой принцип – произведение, любое, должно быть чистым и прозрачным по смыслу до самого дна, никакой мути».

А вот еще! Это не просто поступок. Это подвиг! Рукописный набросок стихотворения Осипа Эмильевича Мандельштама, сделанный Ручьевым, когда он вернулся в Магнитку. Его Борис хранил до конца жизни. Хранил, несмотря на то, что Мандельштам был еще под запретом. Несмотря на то, что угроза повторного ареста после смещения Хрущева была вполне реальной для него. Но Борис Александрович не выбросил и не сжег листочек, на котором красным карандашом были выведены бессмертные строки Осипа Мандельштама:

 

Я вернулся в мой город, знакомый до слез,

До прожилок, до детских припухших желез.

Ты вернулся сюда – так глотай же скорей

Рыбий жир ленинградских ночных фонарей…

 

А вот еще поступок… Борис Ручьев всегда отрицал свое авторство песен «Тякеть, тякеть по Марксу горючая слеза» и «Я помню тот Ванинский порт». Ему авторство приписывали. А сколько вариантов народ создал про Ванинский порт? Десятки, сотни вариантов! Так получилось и со смертью Мандельштама. Одна беда – сам Ручьев ни строчки не оставил. Потому сейчас, когда мы знаем, как умер Мандельштам на самом деле, Ручьев пока остается только косвенным свидетелем его смерти. Возможно, найдутся доказательства. 

Мандельштам был сыном XIX века от воспитания до мыслей, с головы до пят. Ручьев — поэт своего ХХ века. Но судьба объединила их на крутом переломе истории...

Источник: Газета «Танкоград», г. Челябинск, главный редактор Сергей Алабжин