Странное все же явление — человеческая память. По прошествии времени самые драматические события погружаются в цветной туман, в котором иногда почти наяву звучат щемяще-сладким эхом полузабытые звуки и голоса, оживают люди, которых уже нет, вспоминаются имена и лица, стертые давностью лет.

Казалось бы, чего хорошего могло быть в нашей спартанской жизни на берегу реки Тимкинской, в тревоге за друзей, за родных и близких, не ведающих, где и как мы. Да и борьба за свое собственное выживание не позволяла расслабляться. А как светла и ярка память об этих удивительных днях.

Поначалу обживание заснеженного берега замерзшей реки происходило в обстановке эйфории. Красивые места, искрящаяся на солнце серебряная бахрома заиндевелых береговых тальников, девственная лесотундра, возможно десятки лет ни разу не слышавшая выстрела, мороз вполне терпимый, если энергично двигаться. До крепких холодов успели вскрыть расчистками и изучить обрывы реки, обустроили свое кочевое жилье — соорудили нары, запаслись дровами. На последнюю переброску нам прислали из поселка свежей картошки, чеснока, водки, что еще надо?

Через неделю нашего житья на Тимкинской нам здорово повезло с охотой. В первую же ночь услышали возбужденный рев сохатых, зычный, как глас иерихонской трубы в Судный день. У исполинов начался гон. Потом этот звук преследовал нас каждую ночь и изрядно поднадоел. Впрочем, рев среди ночи — полбеды. Однажды, уже в разгар морозов, проснулись от рычания нашей собаки и стремительно приближающегося дробного топота по льду реки. Зная, что возбужденный зовом крови рогатый великан, заслышавший вызов к бою, не разбирает дороги и запросто может пробежать сквозь стоящую на берегу палатку с непринужденностью танка средних размеров, выскочили из спальников, похватали оружие и выбежали в исподнем наружу. Успели различить тень, мелькнувшую чуть в сторонке, послушали удаляющийся топот, и тут собачий холод загнал нас обратно в спальники. Потом этот сценарий повторился еще пару раз. С тех пор моя юная способность спать беспробудно, хоть стреляй над ухом, навсегда исчезла, сменившись звериной чуткостью на малейший ночной шорох.

Очень быстро нам надоело есть тушенку среди бегающего мяса, хоть и с легким запахом гормонов, но кто же в тайге обращает внимание на такие мелочи? Разбившись на две пары, разошлись в разные стороны.

Не прошли мы с Виктором и полкилометра, как услышали близкий рев. Идя на звук, увидели по ту сторону реки на бровке берегового обрыва лосиную пару. Для стрельбы из гладкоствольного оружия вроде далековато, решили подобраться поближе. Не успели дойти до берега, как из частокола тонких лиственниц навстречу вылетел громадный зверь. Видимо, он-то и ревел, обнаружив счастливого соперника на другом берегу.

Можно представить себе степень раздражения незадачливого рогатого жениха. Мало того, что какой-то недостойный юнец увел из-под носа самку, а лед (слишком тонкий, чтобы пройти по нему, и слишком толстый, чтобы ледоколом взломать преграду и переплыть реку) помешал добраться до выскочки и как следует проучить его, так тут еще какие-то двуногие недомерки шляются.

Грозное зрелище — атакующий медведь, но атакующий рогатый гигант — еще круче. Сшибая чахлые стволы копытами, способными пробить насквозь тундрового волка, зверь пошел в лоб. Тягуче-медленно, словно в кошмарном сне, поднималось ружье в моих ватных руках. Витя оказался увереннее и сработал быстрее — с расстояния в 15-20 метров лупанул с обоих стволов в метровую голову. Лось с разбегу зарылся в сугроб, попытался встать, но ему добавили еще трижды или четырежды, и он, наконец, затих. После этого Виктор вытащил «Беломор», и я в первый раз в жизни с наслаждением затянулся.

На выстрелы прибежали Андрей с Антоном, вчетвером наскоро разделали тушу, а потом долго таскали на загривках увесистые куски мяса. Не поленились прихватить для Виктора и шикарные полутораметровые рога — престижный трофей для любого охотника. Наступил праздник живота и для нас, и для собаки. Лось, обычно поджарый суховатый зверь, оказался на редкость жирным. Пока не кончился рис, я готовил плов — растапливал в котелке внутренний жир, в нем варил много мяса с чесноком и добавлял туда немного крупы; ее у нас было гораздо меньше, а потом она и вовсе исчезла. Так что этот незадачливый забияка надолго освободил нас от продовольственных проблем.

Поскольку кухня и поддержание плюсовой температуры по уговору были на мне, я вставал по утрам первым, разжигал печку, готовил. Господа итээры высовывали носы из спальников, лишь когда мороз покидал палатку и пахло горячей едой.

Постепенно не рассчитанный на такую задержку запас продуктов кончился, остались только мясо и соль. Вместо чая заваривали выкопанные из-под снега листочки брусники с замороженными ягодами. Отсутствие сахара переносилось тяжелее всего, а обходиться без хлеба привыкли легко. Для разнообразия постреливали куропаток, куриного бульончика ради. Месяц подобной диеты привел к тому, что при загрузке наконец-то прилетевшего вертолета 80-килограммовые баулы показались вдруг на удивление легковесными.

Пока не наступили крепкие морозы, затопив печку, а то и до того, я бежал к проруби и совершал омовение — выплескивал на себя пару-тройку ведер воды (с тех пор и по сей день сохранил приязнь к прорубям). Затем валка и переноска леса, рубка дров. После хозработ начиналось самое лучшее время — интеллектуальная работа рядом с пылающей печкой, иногда прерываемая жаркими дискуссиями о возрасте и происхождении геологических толщ, НЛО, истории, политике и т.п.

Поначалу пытались и рыбачить — пропускали через проруби нашу рваную сеть, но кроме щук здесь ничего не попадалось, а щука по северным понятиям — не рыба. Конечно, не попадись нам сохатый, и щук бы ели с треском, но с мясом обошлись без них.

По ночам выходили за порог своего несерьезного в наступивших морозах жилища и подолгу смотрели на зимнюю цветомузыку — феерическую пляску то зеленой, то желтой, то красноватой ионосферной змеи в фосфоресцирующем небе, сопровождаемую громким гудением оседающего льда на реке. Когда этот вибрирующий гул донесся до наших ушей в первый раз, сначала издалека, потом стремительно нарастающий, словно звук приближающегося в туннеле поезда, все выскочили в недоумении и даже легком испуге: что такое, уж не летит ли НЛО, о котором только что спорили? Даже невозмутимый Кучум и тот завыл с непривычки. Потом привыкли.

Фантастические всполохи полярного сияния сопровождались шорохом, потрескиванием, свистом, а то и громким мяуканьем в эфире. Наша единственная связь с внешним миром то и дело глохла в невидимом днем и разноцветном по ночам буйстве арктического неба. Зато в затишье магнитных бурь слух услаждала необычайно популярная в тот год музыка оркестра Поля Мориа из транзисторного ВЭФа.

Другая группа Приморской партии под предводительством Петра Михайлова, тоже оставшаяся невывезенной, устроилась покомфортнее в рыбацком зимовье на берегу реки Чукочьей. Их выручал запас загодя настрелянных гусей и уток, а самое главное — рыба и икра, которые им в конце концов приелись. Пожалуй, будь такая возможность, стоило бы устроить бартерный обмен мяса на рыбопродукты. Лишь попав наконец в Черский, наша четверка всласть оторвалась, наворачивая икру трехлитровыми банками и от этого совершенно не пьянея при любом количестве выпитого.

И вот уж третий десяток лет звучит из цветного тумана моей памяти дивная симфония гудящего льда, рева возбужденных сохатых, ружейного треска лопающихся на морозе лиственничных стволов, шуршащего и мяукающего эфира в сопровождении маэстро Мориа на фоне мерцающего сияния мечущихся и вьющихся по небу ночных всполохов. Что за жизнь была бы без них.