Попав в 1999 году по стечению обстоятельств на соседнюю Колыму, я убедился, что по способности угадывать людскую слабину и пользоваться ею медведи не уступают волкам, терроризировавшим в военное и послевоенное лихолетье целые деревни в лесных районах страны. В одном из маршрутов на западной окраине городка Оротукан я поднимался на сопку, господствующую над местностью, на вершине которой стоит установка для ретрансляции телепередач и двухэтажный дом для персонала. Людей на работу вахтами завозят по серпантинной дороге.
Идя по голому каменистому склону, я издалека увидел какое-то оживление на вершине. Весь персонал ретранслятора, включая новую смену, только что прибывшую на вахтовом «Урале», сгрудился на краю смотровой площадки и пристально следит за моим подъемом. Геологов, что ли, никогда не видели?
Все разъяснилось после встречи. Оказывается, телевизионщиков насмерть запугал медведь-трехлеток, повадившийся являться средь бела дня, и они издали приняли мое движение вверх по склону за очередной визит незваного гостя. Разглядев во мне двуногое существо, труженики местного эфира шумно выражали облегчение — на этот раз пронесло. Медведь во время своих визитов, не обращая внимания на хозяев, переворошил помойку, разрыл выгребную яму (оголодал, бедолага, после спячки). Люди беспомощно наблюдали за действиями мохнатого пришельца из окон дома, сложенного из такого добротного бруса, что в нем можно держать оборону не то что от медведя, а и от двуногих террористов с автоматами.
Я поинтересовался у хозяев: ружья, что ли, у них нет? Они воскликнули: «А вдруг мы его насмерть не застрелим, он же нам потом из дому выйти не даст!» Потом выразили недоумение, как это я разгуливаю в одиночку в таких опасных местах. Подивившись про себя измельчанию северян, я пошел дальше, на всякий случай проверив оружие.
Потом я услышал рассказы о небоязливом молодом медведе от встречных кустарных золотодобытчиков (в конце 90-х годов пал наконец идиотский запрет на добычу золота физическими лицами, и для многих северян это стало единственной возможностью заработать на жизнь). Эти люди каждый день проходили и проезжали с лотками и кайлами через наш лагерь, стоявший на отработанной еще зеками некогда сказочно богатой россыпи с подходящим для нынешней ситуации названием «Хищник». По их словам, медведь совершенно без тормозов, запросто выходит к людям и смотрит, чем у них поживиться.
А через неделю медведь, скорее всего тот самый, удостоил своим визитом наш лагерь. Выйдя поутру из палатки, я чуть не наступил в кучу бордового медвежьего дерьма, сплошь состоящего из полупереваренной прошлогодней брусники. Наверное, ягода приелась ночному гостю, который залез на летний кухонный стол, сколоченный из досок посреди лагеря, наследил на нем грязными лапами и аккуратно вылизал из котла оставленную с вечера гречневую кашу с тушенкой.
Среди обитателей лагеря, большей частью молодых, среди которых я был единственным опытным таежником, это посещение вызвало шок. Завтракая за столом с отпечатками медвежьих лап, все только и говорили о нахальстве визитера, надеясь, что это первый и последний визит. У меня на этот счет возникли большие сомнения, но вслух я их высказывать не стал, чтобы не пугать еще больше молодых сотрудников.
За меня это сделал сам медведь. Не успел я рассказать одну из бесчисленных трагикомичных историй, связанных с медведями, как заметил, что слушатели перестали внимать, а с выпученными глазами и застывшими ложками в руках смотрят куда-то мимо меня. Обернувшись, увидел в нескольких шагах стокилограммового самца, деловито снующего между палатками.
Дальнейшее, после всеобщего успокоения, дало повод моим ироничным соратникам сравнивать меня с неандертальцем. Наверное, я и вправду был на него похож — почти голый от июльской жары, размахивающий попавшей под руку кувалдой, как каменным топором, и рычащий не хуже зверя. Медведю эта суета не понравилась, и он ретировался в заросли. Произошло это в километре от знаменитой колымской трассы, где день и ночь шумят машины, и в двух километрах от Оротукана, где тогда жило около семи тысяч человек.
После этого мне пришлось задуматься. Смех смехом, но если этот непугливый гость повадился добывать здесь пропитание, то дело не в сожранной им каше. Зверь есть зверь, тут недалеко и до беды. Поздно вечером, помахав рукой знакомым золотодобытчикам, устало возвращающимся через наш лагерь в свой Оротукан, я убедился, что карабин заряжен, и погрузился в чуткую полудрему. Проснулся от железного взвизга торчащей из палатки печной трубы, задетой чьим-то крепким плечом. Выскользнув с оружием наружу, увидел мохнатого гостя, недовольно хрюкнувшего при моем появлении. Испытывать судьбу мне не хотелось, и я, мысленно послав всех защитников природы куда подальше, застрелил его.
В августе мы переместились в верховья реки Среднекан, на которой когда-то было найдено первое колымское золото. Здесь в тот год еще шевелилась старательская добыча в небольших масштабах. Следы медведей и сами звери на этой речке попадались на глаза чуть не каждый божий день. В этих краях у них замечательная кормовая база — непролазные заросли кедрового стланика в два, а то и три человеческих роста, со стволами, толщиной и упругостью напоминающими слоновые хоботы. В августе на них поспевают орехи, способные прокормить множество разного зверья — от белок до медведей.
Местные старатели рассказали нам о прошлогоднем набеге целого медвежьего клана на промприбор. Загнав горняков в «курятник» — дощатую надстройку над бункером прибора, звери обошли его кругом и остановились. Не иначе как в раздумье — сразу идти на штурм или сначала осмотреться? Горняки пытались их отогнать, кинув медведям под ноги подожженную промасленную фуфайку. Те невозмутимо отодвинулись от нее — только и всего.
Пришлось просидеть старателям несколько тревожных часов в своем хлипком укрытии, моля Бога, чтобы скорее прибыла смена. Приехавшие, оценив обстановку, помчались на базу, похватали все оружие, которое имелось, и, вернувшись, дружными залпами перебили пришельцев.
Почти одновременно с этим благополучным для людей событием произошло другое, трагическое. Осенью на левобережье Среднекана трое магаданских геофизиков обосновались на старой геологической базе, оставшейся после разведки небольшого золотосеребряного месторождения с умиротворяющим названием Спокойное. Следы медвежьей активности — раздавленные и вылизанные дочиста старые банки из-под рыбных консервов — заметили, но значения этому не придали. А напрасно. Поставив палатку рядом с медвежьей кормушкой, они попали в беду.
Зверь пришел ночью. Обнаружив незваных гостей, он ворвался в палатку, двоих разорвал сразу, вместе со спальниками. Третий, начальник отряда, успел вытащить свой табельный ТТ и в упор разрядил обойму в зверя. В близком бою ТТ — мощное оружие, медведь тут же и умер, успев покалечить начальнику ноги.
Когда встревоженные отсутствием радиосвязи коллеги геофизиков прибыли на место, то увидели зрелище из фильма ужасов. Из всех участников драмы в живых остался только начальник, пребывавший в шоке. Потом ему не раз приходилось пересказывать это жуткое событие.
После таких рассказов мои привычно одиночные странствия через заросли стланика с диапазоном видимости от силы пять метров превратили слух и нервы в чуткий комок с мгновенным сдергиванием с плеча карабина на любой близкий шорох. Однажды мне пришлось провести две недели в полном одиночестве, забросившись с маленькой палаткой и печкой на отдаленный участок. Поутру я обнаружил натоптанные вокруг палатки отпечатки когтистых лап размером с тарелку. После этого сон превратился в полубодрствование. Вообще-то я люблю одиночество в безлюдье — тундре, тайге, горах. Предельно обостряется восприятие действительности, звуков, красок, запахов, а потом без всяких медитаций приходит почти мистическое чувство слияния с Космосом, ощущение себя частью Мироздания, равноправной с камнями, мхами, деревьями, водой, снегом на вершинах, закатным небом и Млечным Путем над головой. Однако на этот раз восприятие ночных шорохов было слишком острым. Слава Богу, никто на мою жизнь не покусился.
Отработав к концу августа намеченный участок, обнаружив обширный выход на поверхность вполне приличной золотосеребряной руды, я с чувством исполненного долга вернулся в лагерь и обнаружил там насмерть перепуганных молодых тружеников геологических полей. Оказывается, ночью и там побывал медведь.
Следующая ночь прошла в привычной чуткой полудреме. Под утро усталость от недосыпания все же сморила меня. Разбудил меня женский голос, тихо, но совершенно явственно произнесший: «Володя, вставай». И даже вроде кто-то провел ладонью по волосам, отчего зазнобило по спине. Проснулся я в полном неудовольствии от таких ощущений. Ближайшая живая женщина находилась в сотне километров отсюда, а ближайшая, знающая меня по имени, — в пятистах километрах. Неужели уже «крыша едет» от нервного напряжения?
Пока я так размышлял, в морозном утреннем воздухе вдруг тоненько тренькнула жестяная банка. Невеселые раздумья мгновенно исчезли, уступив место решимости ускорить развязку. Выскользнув из спальника, подхватив изготовленный с вечера к бою карабин, я осторожно выбрался из палатки на заиндевевшую в крепком ночном заморозке поляну. Солнце еще не поднялось, но его первые лучи уже зазолотили склоны и вершины сопок с начинающими желтеть лиственницами. В их отраженном свете я сразу увидел бурую тушу возле нашей мусорной ямы.
Завидев мое появление, зверь не выказал ни малейшей робости. Приподняв свое тело на задние лапы, он принял стойку спринтера на старте. Расположение медвежьего туловища не оставляло сомнений, через кого пройдет спринтерский рывок. Расстояние до медведя шестнадцать метров, самая неудобная дистанция для карабина: достаточно далеко, чтобы промахнуться, если дрогнет рука, и слишком близко, чтобы успеть перезарядить оружие. Но времени на колебания не было, заученным в одиночных маршрутах движением вскидываю ствол и стреляю.
Медвежье телосложение сходно с человеческим — освежеванная туша зверя жутковата своим сходством с могучим цирковым атлетом, с которого содрали кожу. И убойные точки на теле медведя примерно те же, что и у человека. Получив пулю под левую ключицу, зверь сразу распластался на земле. Передернув затвор, напряженно всматриваюсь, не подаст ли он признаков жизни. Робко выглянувшие из палаток головы моих молодых соратников наперебой рекомендуют дострелить зверя. Но мне жаль напрасно жечь дефицитные патроны, к тому же расслабленно свисающие уши медведя убеждают, что он мертв. Есть верная охотничья примета: если после выстрела медвежьи уши прижаты к голове, как у озлобленной собаки, то он только притворяется мертвым, терпеливо дожидаясь, когда беспечный стрелок подойдет поближе.
Убедившись, что все кончено, я вдруг чувствую дискомфорт, стоя в трусах и босиком на десятиградусном морозе, и громко объявляю: «Всем спать. Разделаем, когда потеплеет». И ныряю в теплый спальник, чтобы наконец спокойно уснуть.
В сентябре того года произошла моя последняя встреча с медведем. Идя по перекопанной старателями таежной долине, я вышел к месту, где во время разработки была заправка дизтопливом. Здесь посреди каменистой пустоши, выдранной бульдозером, осталась стоять совершенно неуместная в тайге цистерна. А на ее серебристо-белом фоне столь же неуместно выделялся силуэт медведя, что-то заинтересованно разглядывавшего в грунте, сплошь пропитанном пролитой соляркой. Ветер дул со стороны медведя, он меня не чуял, да и что можно учуять среди разливов нефтепродуктов? «Медведь-токсикоман», — пронеслось у меня в голове. И тут пришла шальная мысль — подобраться к нему поближе и сфотографировать на фоне цистерны. А потом послать снимок в журнал типа «National Geographic» с комментарием — русский медведь отвоевывает у человека ранее утраченные земли. Приготовив свой старенький ФЭД, осторожно ступаю по камням. Укрыться негде, остается надеяться, что увлеченный своими поисками невесть чего медведь даст мне возможность подойти поближе. Охотничьих помыслов никаких — еще не съедено мясо августовской добычи, но на всякий случай карабин тоже наготове. Уже можно снимать, но хочется сделать еще более крупный и четкий план. И тут сланцевая плитка предательски хрустнула у меня под ногой, медведь ошалело вскинул голову и помчался вверх по залесенному склону. Пришлось уважаемому журналу обойтись без моего фотоснимка.